Кто такие бандиты и чем они занимаются
Кто такие бандиты: значение слова
Практически каждый человек в своей жизни слышал слово «бандит». Что означает этот термин, также известно всем. При этом он имеет четкое, определенное значение. Однако, все же среди этой категории людей есть и различия. О том, кто такие бандиты, о некоторых из представителей этого вида преступников будет написано в статье.
Слово в словаре
Для того чтобы подробнее узнать, кто такой бандит, необходимо обратиться к словарям, которые не только подробно объясняют значение термина, но и раскрывают его происхождение. Это слово происходит от итальянского bandito, что означает «ссыльный, изгнанный».
В свою очередь, banda происходит от латинского термина bandum, так в Средневековье называли отряды рыцарской и иной конницы, состоящие из десяти и более человек. Достаточно часто такие формирования были вне закона.
Бандой и, соответственно, бандитами именовались отряды ландскнехтов. Они нередко занимались грабежом и мародерством. Именно они закрепили за собой термин «бандиты» в отрицательном его значении.
В УК РФ
Рассматривая значение слова «бандиты», обратимся к истории возникновения термина в России. Он появился и стал общеупотребительным с периода восстания поляков в 1863 году. Повстанцы-поляки называли свои отряды бандами или партиями. После этого первый из терминов закрепился в России в отрицательном смысле.
В настоящее время на территории России стало значительно меньше подобных формирований в сравнении с 90-ми годами XX века.
Банды США
Изучая, кто такой бандит и бандитизм, необходимо упомянуть и об известных преступниках США. В начале XX столетия в Америке начался настоящий разгул преступности. Особенно это проявилось после принятия «сухого закона» в 1919 году, когда на территории страны была полностью запрещена продажа алкоголя крепостью выше 2,75 °.
Это породило колоссальный спрос на крепкий алкоголь, который доставляли бандитские формирования из Канады и незаконных винокурен. Они получали огромную прибыль от продажи спиртного, при этом конкурируя между собой за рынок сбыта. Начались настоящие бандитские (гангстерские) войны.
В США имеется большое количество известных на весь мир гангстеров, например, Аль Капоне, Джон Диллинджер, Джесси Джеймс и другие. Отвечая на вопрос, кто такой бандит, можно подробнее написать о Д. Диллинджере, которого также называли Джонни Ди.
Он известен тем, что грабил банки, но при этом не отбирал деньги у тех, кто находился в банке. То есть, Джонни Ди таким образом выступал против системы, неоднократно заявляя об этом. Он также известен и тем, что совершил дерзкий побег, а еще и вооруженное нападение со своей бандой на тюрьму, чтобы освободить своих друзей. Следует упомянуть, что в итоге преступникам удалось освободить своих подельников.
Диллинджер и его сообщники совершили ряд успешных ограблений, при этом убив нескольких полицейских. Необычен тот факт, что в народе к нему относились с большой симпатией, так как он отбирал деньги у богачей, то есть у самой экономической системы США. В итоге он был застрелен полицейскими и агентами ФБР, которые даже не предложили невооруженному Джонни Ди сдаться, а просто открыли огонь на поражение.
В России
Продолжая изучать, кто такие бандиты, обратимся к истории современной России. Большой всплеск преступности особенно проявился после разрушения СССР. Появилось большое количество различных бандитских формирований и уголовных авторитетов, например, Вася Бриллиант, Дед Хасан и Слава Япончик.
В Москве и Санкт-Петербурге они и им подобные «поделили» районы влияния по территориальному признаку. В основном банды занимались грабежами, получением «дани» за охрану (за «крышу») с многочисленных коммерсантов.
Рассматривая, кто такие бандиты, отметим, что в настоящее время «деятельность» подобных группировок пресечена, многие из них убиты либо находятся в тюрьме пожизненно или с большими сроками заключения.
Естественно, они существуют и в настоящее время, но они уже не могут себе позволить то, что происходило в «лихие девяностые».
Бандиты — феномен 90-х
Вадим Волков, доктор социологических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, автор книги «Силовое предпринимательство»
Вадим, вам нравится сериал «Бригада»?
Хороший сериал. Хотя и сильно романтизированный. Если говорить о фильмах про современных бандитов, то наиболее адекватным мне представляется первый «Бумер». Там многое соответствует действительности: бандитская речь, спонтанность и необдуманность действий главных героев. Решая какую-то проблему, они создают две новых. Решая эти две, создают еще четыре. Они ведут себя агрессивно, ездят на «стрелки», стреляют, потом прячутся. Не разбойники, но на разбойное нападение пойти могут. На дворе двухтысячный год. А бандиты продолжают вести себя в соответствии с законами 1990-х. В этом их трагедия. Они не перестроились, у них нет будущего. Я это называю короткими горизонтами жизни.
Что вы имеете в виду?
Я недавно по телевизору видел Анатолия Быкова, заседающего в красноярском законодательном собрании. Если честно, выглядел он там потерянно, как будто не в своей тарелке. Он тоже чего-то не понял?
Он не понял, что нужно искать союзников в региональной власти. Решил, что достаточно силен, чтобы обойтись без них. В результате лишился большой части своего бизнеса. Кто нашел союзников во власти, в крупных компаниях, тот устроился гораздо комфортнее. Как, например, лидер измайловской группировки Антон Малевский — кстати, считается, что именно он послужил прообразом Саши Белого из сериала «Бригада». Он ведь потом действовал в составе довольно сильной финансово-промышленной группы, которая способствовала консолидации алюминиевых активов. Малевский осознал свою новую функцию и поэтому, в отличие от многих лидеров ОПГ, погиб без посторонней помощи: он был фанатом парашютного спорта, и во время одного из прыжков в Южной Африке у него не раскрылся парашют.
Почему капиталы, сформированные бандитами в «дикий» период, впоследствии так легко переходили в руки новых менеджеров?
Ну, сидит, допустим, в совете директоров какой-нибудь компании бандит со своей 10-процентной долей, которую он получил за то, что когда-то пролил кровь — свою или чужую, отнимая у кого-то бизнес. Толку от него никакого, поскольку он не может компетентно участвовать в управлении. Остальные смотрят, что с ним можно сделать. Убрать чужими руками, подвести под уголовное дело? Или придут и скажут: смотри, сколько на тебе всякого висит, давай мы тебе заплатим справедливо, чтобы ты не обижался — и ты уйдешь, купишь дом в Испании. Мы тебя трогать не будем.
А как сопротивляться? Застрелив кого-нибудь, проблему, как раньше, не решишь. Убьешь одного-двоих, а система останется прежней. С системой надо бороться системно, но бандиты этого не умеют. И, кстати говоря, тот не бандит, кто борется с системой.
Исчезновение бандитов — неизбежный процесс?
Не то чтобы в этом была какая-то фатальная предопределенность. Просто у нас в стране очень быстро закончился этап харизматического капитализма. На смену пришел капитализм рыночный — менеджерский, профессиональный, корпоративный, процедурный, который по определению господствует над индивидуумом. Появилась потребность в бизнес-лидерах иного, более сложного, качества.
Это вы про пресловутый слом эпох?
Ну, конечно. Одна Россия ушла — появилась другая. Лишние люди, конфликты между типажами. Короче говоря, сплошные чеховские мотивы. Думаю, что наша литература когда-нибудь еще опишет эти процессы.
Вы утверждаете, что бандиты кончились. А как же те мужики с агрессивными повадками, которые вываливаются у ресторанов из своих «гелендвагенов» в сопровождении таких же охранников?
Но посмотрите, как юмористически они теперь выглядят. Это же ушедшая натура. Они страшно пучат глаза, демонстрируя сверхрешительность, дескать, «кто тут посмеет посмотреть мне прямо в лицо». А люди кругом уже расслабились. Вызов принять некому, вызов уходит в пустоту, потому что нет адресата.
Но ведь глаза пучат не только застрявшие в 1990-х бандиты. Некоторые люди, находящиеся при власти, тоже, бывает, пучат. Депутаты, например.
Естественно. Государственная власть всегда сопряжена с принуждением других — она требует решительности и жесткости в принятии решений, особенно в вопросах, касающихся укрепления своего авторитета. От бандита до государственника расстояние небольшое. Причем переход из одной ипостаси в другую происходит органично. В свое время в некоторых регионах это было чуть ли не поветрием: бандиты переходили на госслужбу или становились депутатами представительных органов различных уровней. Наиболее ярко этот процесс проявился в Приморском крае, где высшие должности в столичном и краевом руководстве заняли люди, прошедшие «боевой» путь лидеров ОПГ и «авторитетных» бизнесменов. Хотя для такой метаморфозы, конечно, необходимо иметь определенное количество ума, способности к самообразованию и самоограничению.
А может, необходимы еще и какие-то нравственные усилия?
Господь с вами. Я даже думаю, что бандиты в каком-то смысле более нравственны, чем чиновники. Потому что у бандита так: «Пацан сказал — пацан сделал». Бандит уважает тех, кто держит слово, у него есть стремление к порядку, он чтит жесткий кодекс. А у чиновников моральных ограничителей гораздо меньше. Я помню те времена, когда в разговорах между собой бандиты презрительно смеялись над чиновниками, хватающимися за любую возможность что-нибудь где-нибудь украсть.
Почему в России бандитский период был столь скоротечен по сравнению с другими странами, с Италией, к примеру, где мафия крепко держалась примерно четыре поколения?
Время сжимается, движение истории ускоряется. В условиях правового вакуума, благоприятного для деятельности ОПГ, Россия находилась всего-то чуть больше десятилетия. Кроме того, есть международный опыт борьбы с оргпреступностью, и мы его использовали. Только не следует исчезновение бандитов ставить в заслугу милиции и всяким РУБОПам. То, чем они занимались в 1990-х, не имело никакого отношения к борьбе с оргпреступностью. Речь шла исключительно о конкуренции на рынке охранных услуг.
Наши бандиты, в отличие от тех же итальянских мафиози, не хотят продолжения себя в своих детях. Наоборот, посылают их в престижные учебные заведения. А дети, поучившись, приезжают на родину и видят в отцах каких-то реликтовых существ: «Папа, ради бога, только не попадайся на глаза моим друзьям».
Наша оргпреступность — это феномен одного поколения.
Вадим, в своей книге «Силовое предпринимательство» вы называете ОПГ примитивными управляющими структурами. Что под этим подразумевается?
ОПГ и бандитов следует понимать как своего рода «фирмы», которые занимались регулированием отношений собственности в период, когда государство было практически парализовано, а сфера рыночного частного предпринимательства стремительно расширялась. Говоря обыденным языком, отношения собственности — это «решение вопросов»: кто сколько получает от той или иной «темы», кто кому сколько должен, кто имеет право продать, отобрать, поделить бизнес. Сюда же примыкает ряд вопросов, касающихся юстиции — справедливости и арбитража — например, возмещение ущерба. А возможность перераспределять имущество, регулировать отношения собственности и определять, что есть справедливость, была у бандитов постольку, поскольку они обладали ресурсом принуждения.
В каком году траектории судеб бандитов пошли в разных направлениях: могила, тюрьма, заграница, бизнес?
Если брать столицы и крупные города, то точкой расхождения условно можно считать рубеж веков — 1999–2000 годы. Российские экономика и политика к этому времени сильно изменились. Приспосабливаясь к преобразованиям, бандиты тоже вынуждены были измениться. Более умные и рациональные ушли в бизнес и государственное управление. В сущности, именно в это время бандиты стали исчезать как класс.
Почему так произошло?
Во-первых, появились новые источники стабильного дохода. Бандиты начали вкладывать деньги в легальный бизнес. Они вступали в долю с бизнесменами, которых «крышевали», покупали или отнимали доли в предприятиях, становясь их собственниками. С развитием рынков, формальных институтов собственности — акционерных обществ, холдингов и т. д., бандиты начали получать предпринимательский доход и ренту, то есть становились капиталистами — теми самыми «барыгами», которых поначалу так презирали. Те, кто, бандитствуя, дожил до тридцати, обзавелись семьями и недвижимостью. Они уже не хотели рисковать. Игры в «реальных пацанов» им наскучили, жены тянули в приличное общество.
Во-вторых, по мере развития частного охранного бизнеса, в который пришли десятки тысяч бывших сотрудников спецслужб и милиции, бандиты стремительно теряли свою долю на этом рынке. При всей своей энергии бандиты не были профессионалами в сфере безопасности и управления информацией. Как это ни парадоксально, но многие лидеры ОПГ, создававшие коммерческие фирмы и холдинги, вступали в партнерство с бывшими высокими милицейскими чинами, чтобы те выстраивали им надежные и профессиональные службы безопасности.
В-третьих, начал усиливаться главный конкурент бандитов — государство. Здесь множество аспектов. Например, активизировался законодательный процесс, эффективнее заработала судебная система. Что это означает? Что предприниматели стали активнее пользоваться формальным правом, ориентируясь на законы и судебные процедуры. Если управление вещевыми рынками еще можно было успешно вести по понятиям, то более крупные и сложные компании выстраивались с учетом современного хозяйственного права.
Поговорим о тех, кто смог перестроиться. В какой бизнес чаще всего идут бандиты?
Собирая материалы для книги, я общался со многими питерскими бандитами. В том числе с одним человеком из чеченской ОПГ. В 1990-х он назначал «стрелки» и «перетирал» вопросы. А уже в 2000-м на мой вопрос: «Чем занимаешься?» — ответил: «На юридическом учусь». Потом я долго его не видел. И вот недавно встретились, обменялись визитными карточками. На его визитке было два логотипа: юридической фирмы и охранного предприятия. Юридическая фирма мне известна. Она занимается двумя вещами: рейдерством и защитой от рейдерства. Это — типичная траектория бандитов, которые не вполне перестали ими быть. Они используют свои навыки силового предпринимательства там, где формальное хозяйственное право позволяет регулировать, отнимать и перераспределять собственность.
Но нынешнее рейдерство — это, по сути, мелочевка. Алюминиевое предприятие или ГОК сегодня не захватишь, как в былые времена. Разве что землю под каким-нибудь НИИ.
А что делать, если бандитских тем с простыми, быстро окупаемыми схемами больше нет. Отняли три вагона с углем, продали, получили деньги, вложили в паленую водку — все это осталось в прошлом.
Получается, если нет темы, нет и бандитов?
Верно. Если говорить о Петербурге, то наши бандиты совсем «заскучали» примерно в 2003–2005 годах. Дело какое-то есть, доли где-то тоже имеются, но уважения былого нет. И в крупные бизнес-проекты вписаться не получается, потому что горизонты короткие. И вот они уже начинают маяться без дела, попивать.
А в перспективе никаких бандитских тем не предвидится?
Игорный бизнес. Его собираются выводить в четыре особые зоны. Это же суперспекулятивная тема. Надо будет посмотреть, кто получит землю под казино и разрешение на строительство. Общеизвестно, что чуть ли ни весь российский игорный бизнес создан на бандитские деньги, в том числе на деньги различных этнических преступных группировок. Вряд ли те люди, которые в свое время вкладывали свои капиталы в казино, отдадут их без конфликтов. Так что, если власти на местах своевременно не начнут регулировать отношения собственности, мы, скорее всего, увидим там немало трупов.
Романтики с большой дороги: кто такие социальные бандиты и откуда они берутся
Впервые на русском языке в издательстве Университета Дмитрия Пожарского вышла классическая работа одного из важнейших историков XX века Эрика Хобсбаума «Бандиты», посвященная феномену социального бандитизма. Социальный бандит — это не любой уголовник, а тот, кого можно причислить к робингудовской плеяде. «Нож» публикует фрагмент о том, из-за чего пастухи и служилые люди чаще других пускались во все тяжкие, чем крестьянские шайки благородных разбойников отличались от городского уголовного подполья и почему деревенский хулиган к тридцати годам должен был бросить свое лихое ремесло.
В крестьянских общинах юность — это фаза независимости и потенциального бунта. Молодежь, часто объединяющаяся (формально или неформально) в возрастные группки, может перемещаться от работы к работе, драться и бродяжничать.
Szégeny légeny («бедные парни») венгерских равнин были такими потенциальными разбойниками, которые, хотя и не прочь увести лошадь-другую, были достаточно безобидны поодиночке, однако, объединившись в банды по двадцать-тридцать человек со своим лагерем где-нибудь в заброшенном месте, легко переходили к бандитизму.
«Подавляющее большинство» бандитов-новобранцев в Китае были юношами, потому что «краткий период до того, как они примут на себя тяготы брака и семейной жизни, был для них временем наибольшей свободы, равной которой у них никогда не было и уже не будет».
Поэтому тридцатилетие было тем порогом, после которого бандит был вынужден бросать свое ремесло и где-то оседать, а мужчины не из бандитов, которые не смогли жениться и перейти к оседлому образу жизни, почти не имели шансов выйти из этого маргинального положения.
Стоит также добавить, что их число еще более увеличивалось выборочным детоубийством в отношении новорожденных девочек, что могло приводить, в некоторых районах Китая, к двадцатипроцентному превышению мужской численности над женской.
В любом случае нет никаких сомнений, что типичным бандитом всегда был молодой мужчина и его современный аналог, например, колумбийские партизаны 1990-х годов, почти все от 15 до 30 лет.
Две трети бандитов в Базиликате в 1860-е годы были младше 25 лет. Сорок пять из пятидесяти пяти бандитов в Ламбаеке (Перу) были холосты.
Диего Коррьентес, классическая бандитская легенда Андалусии, погиб в 24 года; его словацкий аналог, Яношик, — в 25; Лампион, великий кангсейру бразильского северо-востока, начал свою «карьеру» между 17 и 20 годами; Дон Хосе (из «Кармен») — в 18. Средний возраст бандитских главарей в Маньчжурии в 1920-е годы составлял 25–26 лет.
Писатели тоже могут быть наблюдательны: «тощий Мемед», герой турецкого романа о бандитах, отправляется в Таврские горы, будучи подростком.
Вторым важнейшим источником свободных мужчин является та группа населения, которая по тем или иным причинам не интегрирована в сельское общество и потому также вытесняется за его пределы, туда где начинается маргинальность и кончается закон.
Банды разбойников, процветающие в малонаселенных и бездорожных районах старой России, состояли из таких маргиналов — часто мигрантов, стремящихся в восточные и южные пространства, куда еще не добрались землевладельцы, крепостное право и правительство, в поисках того, что позднее стало сознательной революционной программой «Земли и воли».
В среде таких маргиналов заметную роль играли солдаты, дезертиры и бывшие служивые люди.
У царя были важные причины для пожизненной (или почти пожизненной) воинской службы, так что родственники, провожая их до конца деревни, по сути их сразу и отпевали.
Люди, которые возвращаются издалека, не имея ни хозяина, ни земли, несут с собой угрозу для стабильности социальных иерархий. Бывшие солдаты и дезертиры — естественный строительный материал для бандитизма. Раз за разом бандитские главари в Южной Италии после 1860-х годов характеризовались как «бывший солдат армии Бурбонов» или «безземельный батрак, ветеран».
Однако сельская экономика обеспечивает и такие рабочие места, которые находятся вне обычной трудовой рутины и за пределами непосредственного общественного контроля, исходящего ли от правителей или от общественного мнения подданных.
Это уже упоминавшиеся пастухи, которые в одиночку или в компании подобных себе — особое, тайное сообщество — проводят время на высокогорных пастбищах во время летнего выпаса или ведут полукочевой образ жизни на бескрайних равнинах. Это вооруженные люди, сторожа, чье дело не относится к обработке земли, гуртовщики, возчики, контрабандисты, барды и прочие. За ними не следят, они сами наблюдатели.
Нередко, в самом деле, горы оказываются для них общим миром, куда нет входа землевладельцам и пахарям и где мужчины не распространяются о том, что они видели и делали. Здесь бандиты сталкиваются с пастухами, а пастухи решают, не стать ли им бандитами.
Все источники потенциальных рекрутов для бандитов, которые мы рассматривали до сих пор, были коллективными, то есть это социальные категории мужчин, каждый из которых может стать бандитом с большей вероятностью, чем любой член какой-то другой категории. Они очевидным образом очень важны.
Например, они позволяют нам делать краткие, приблизительные, но в основном верные обобщения, такие, как:
«В типичном бандитском отряде в горном районе, вероятно, будут молодые пастухи, безземельные батраки и ветераны военной службы, но маловероятно встретить женатых мужчин с детьми или ремесленников».
Но есть и другая категория потенциальных бандитов, в некотором отношении самая важная, членство в которой было (и есть) индивидуальным и добровольным, хотя она могла и пересекаться с другими.
Ее составляют люди, не желающие принимать пассивную социальную роль смиренного крестьянина, упрямые и непокорные, люди мятежного склада. Это люди, которые по известному классическому крестьянскому присловью «заставляют себя уважать».
Их может быть не так много в обычном крестьянском обществе, но они всегда есть. Это те, кто, столкнувшись с несправедливостью или гонениями, не уступают смиренно силе или общественному положению, а выбирают путь сопротивления и нарушения закона.
В старой китайской деревне молодой холостяк (обычно знатоки Китая обозначали его выражением «деревенский забияка») носит свою косичку свободно, свернутой вокруг головы и шеи; туфли болтаются на пятках; штаны сидят кое-как, чтобы была видна дорогая подкладка. Говорят, что он часто провоцирует судью «из чистого удальства».
Костюм мексиканских погонщиков скота — vaqueros, — который стал классическим ковбойским костюмом из вестернов и более или менее похожие на него стили gauchos и llaneros южноамериканских равнин, bétyars венгерских степей, majos и flamencos в Испании, — это все примеры сходной символики непокорности в западном мире.
Этот символизм, вероятно, достигает своего самого изысканного выражения в костюме балканского гайдука (или клефта), украшенного золотыми и стальными фестонами. Потому что, как во всех традициональных и медленно меняющихся обществах, даже свободная группа бедняков нонконформистов формализуется и распознается по внешним признакам.
Внешний облик деревенского «хулигана» — это код, который считывается как: «Этот человек не укрощен».
Те, кто «заставляют себя уважать», не становятся автоматически бандитами, по крайней мере не становятся социальными бандитами. Они могут вырваться с боем из деревенского курятника, чтобы стать деревенской охраной, приближенными феодала или солдатами (что означает официальных бандитов разного рода).
Они могут блюсти собственные интересы и стать сельской буржуазией, действующей принуждением, подобно сицилийским мафиози. Могут они стать и теми преступниками, о которых люди слагают баллады: защитниками, героями, мстителями.
У них индивидуальный бунт, не определенный социально и политически, который в обычных — то есть не революционных — условиях не становится предтечей массовых восстаний, а скорее является результатом и противовесом общей пассивности бедняков. Они являют собой исключение, которое лишь подтверждает правило.
Перечисленные категории более или менее исчерпывают собой те источники, которые могут служить питательной средой для крестьянского бандитизма. Однако нам следует кратко обозреть еще два пласта сельского насилия и разбоя, которые временами резонно, но в большинстве случаев ошибочно смешивают с крестьянским бандитизмом: «бароны-разбойники» и уголовники.
Мушкетеры Дюма, продукт Гаскони, этой хорошо известной колыбели безденежных дворян, не были ничем большим, нежели официально разрешенными забияками с родословной, аналогичными громилам крестьянского или пастушеского происхождения, которых нанимали для охраны итальянские или иберийские латифундисты.
Такими было большинство испанских конкистадоров. Однако возникали и ситуации, когда такие обедневшие сквайры становились настоящими преступниками и грабителями.
Можно предположить, что дворянин вне закона с большей вероятностью попадет в народные мифы и баллады, если (а) он окажется частью общего сопротивления архаического общества внешним силам или иностранному завоеванию; или (б) если имеющаяся традиция крестьянского восстания против господской несправедливости слишком слаба.
Такая вероятность меньше там, где классовая борьба более выражена, хотя, разумеется, в странах с высокой долей дворянства, таких, как Польша, Венгрия, Испания (где оно составляет, возможно, 10% от всего населения). У баллад и романсов о дворянах-разбойниках находилась широкая аудитория.
Различие между бандитами крестьянского происхождения и уголовным подпольем городских и бродяжьих элементов еще более резкое, последнее существует в каких-то пустотах сельского общества, но очевидно не принадлежит к нему.
В традициональных обществах уголовные преступники, по определению, аутсайдеры, они образуют свое отдельное общество, если не в самом деле антиобщество, «искаженно» отражающее «правильное». Они, как правило, говорят на своем особом языке (арго, блатной жаргон, caló, Rotwelsch).
В XVII веке немецкие уголовники-христиане подали петицию о возможности посещать еврейские религиозные отправления в заключении, а также есть достаточно серьезные свидетельства (отразившиеся в пьесе Шиллера «Разбойники») того, что немецкие банды в XVIII веке предоставляли укрытие для вольнодумцев, сектантов антиномийцев, остатков центральногерманского анабаптизма.
Крестьяне-бандиты ни в коем случае не бывают еретиками, они разделяют систему ценностей рядовых крестьян, включая их набожность и подозрительное отношение к другим (так, за исключением Балкан, большинство социальных бандитов Центральной и Восточной Европы были антисемитами).
Таким образом, всюду, где в сельской местности действуют банды уголовников, будь это центр Европы XVII–XVIII веков или Индия, их обычно можно отличить от социальных бандитов как по составу, так и по характеру их деятельности. С большой вероятностью они состоят из членов «криминальных племен и каст» либо индивидуумов, относящихся к тем или иным группам отверженных.
Так, шайка Крефельда и Нойеса в 1790-х годах состояла в основном из точильщиков, а в Гессен-Вальдеке была банда, состоявшая главным образом из тряпичников. Примерно половина банды Салембье, которая в тот же период устрашала Па-де-Кале, составляли лоточники, торговцы подержанным товаром, ярмарочные продавцы и т. п. Знаменитая шайка Нижних Земель, как и большинство ее разнообразных подгрупп, состояла по большей части из евреев. И так далее.
Уголовное призвание было часто наследственным: у баварской грабительницы Шаттингер была за плечами семейная традиция длиной в двести лет, более двадцати ее родственников (включая отца и сестру) побывали в тюрьме или были казнены.
Нет ничего удивительного в том, что такие люди не искали симпатий крестьян, поскольку те, как и все «правильные», были их врагами, гонителями и жертвами. У криминальных банд отсутствовали местные корни, которые были у социальных бандитов, или они их скрывали, но в то же время у них не было тех территориальных ограничений, которые задавали безопасную зону для социальных бандитов.
Уголовники были частью большой, хотя и разрозненной, подпольной сети, которая могла простираться на полконтинента и заведомо присутствовала в городах, которые были terra incognita для крестьян-бандитов, они боялись и ненавидели города.
Для бродяг, кочевников, уголовников и подобного люда тот тип территории, где социальные бандиты проживали свой век, был только местом многочисленных ярмарок и рынков, местом для случайных набегов, в лучшем случае — подходящим местом для лагеря в случае масштабных операций (например, когда стратегически удобно расположиться около нескольких границ сразу).
Несмотря на все это, уголовников нельзя просто исключить из исследования социального бандитизма.
Во-первых, потому, что там, где социальный бандитизм по той или иной причине не развился или же, наоборот, пропал, подходящие уголовники вполне могли идеализироваться, наделяться атрибутами Робин Гуда, особенно когда они концентрировались на купцах, богатых путешественниках и прочих, кто не пользовался большими симпатиями среди бедных.
Во-вторых, принудительно вытесненные крестьянским обществом маргиналы, такие, как ветераны, дезертиры, мародеры, которые изобиловали в периоды беспорядков, войн или их последствий, обеспечивали связь между социальным и антисоциальным бандитизмом. Такие люди легко могли бы оказаться в социальных бандах, но с той же легкостью присоединялись и к другим, привнося туда некоторые ценности и презумпции своей среды.
В-третьих, в старых «вечных» доиндустриальных империях давно развилось двойное подполье: не только мир отверженных, но и мир неофициальной взаимной защиты и оппозиции; характерные примеры: масштабные и долговечные тайные общества императорского Китая и Вьетнама, а возможно, и такие структуры, как сицилийская мафия.
Такие неофициальные политические системы и сети, которые по сей день очень плохо поняты и изучены, могли устанавливать контакты со всеми, находящимися снаружи и настроенными против официальных структур и властей, включая как социальных бандитов, так и аутсайдерские группы. Например, они могли предоставлять и тем и другим ресурсы и сотрудничество, которые в определенных условиях могли превратить бандитизм в ядро эффективного политического восстания.