Культурное присвоение что это
Что такое культурная апроприация и почему в современном мире — это острая тема
Помните, как Майли Сайрус активно тверкала на Video Music Awards? А как Кэти Перри вышла на сцену в костюме гейши? Певицы подумали, что подготовили классные номера, а некоторые зрители решили, что это культурная апроприация. Как и любой этический вопрос, это сложный и спорный феномен, но для истории США, а значит и для всех изучающих английский, в нем важно разбираться. Расскажем, что в современном мире называют культурной апроприацией, почему это так важно и каким еще селебрити досталось.
Что такое культурная апроприация?
Для начала разберемся с терминологией. Апроприация ( appropriation) — присвоение себе чего-то чужого. В этом случае — всего, что связано с культурой, то есть одежды, традиционных предметов, музыки, духовных практик, внешнего вида, даже еды. И хотя все это всегда кочует из культуры в культуру, между обменом ( cultural exchange) и апроприацией, как считают многие в западных странах, большая разница. Вот несколько причин.
Неравенство власти
В культуре некоторых народов темнокожих есть традиция носить дреды ( dreadlocks). Представители других культур тоже могут это сделать и заявить, что им нравится, как это выглядит, им интересна культура. Вроде все логично, но — проблема в истории.
В США есть исторически доминирующие культуры и притесняемые ( exploited groups). Темнокожих людей веками держали в рабстве, не давали никаких прав. А когда они наконец освободились, их положение в обществе еще много веков оставалось и до сих пор остается сильно хуже, чем у белых американцев. В итоге люди из доминирующей культуры, то есть белые американцы, присваивают себе элементы их традиций, делают модными, но делают это необдуманно, совсем не погружаясь в контекст. Так что проблема не в факте, а в неравенстве власти ( imbalance of power).
Например, когда Джастин Бибер заплел себе дреды, а Ким Кардашьян — косички народа фулани, их очень критиковали в соцсетях. Правда, Джастин дреды сбрил, а Ким уточнила: она это сделала ради чувства единства с этносом ее дочери Сторми. Не всех устроил такой ответ, но одного правила все равно не существует.
Пополняйте словарный запас, учите новые фразы, читайте развивающие книги и смотрите интересные сериалы. Начать поможет наш план по саморазвитию с советами и полезными подборками.
Ситуация напряженная не только в отношении темнокожих американцев, а любых других этнических меньшинств. В первую очередь коренных народов Америки: надеть на себя головной убор индейцев — символ лидера племени — просто ради развлечения противники культурной апроприации резко критикуют. И если раньше такие костюмы на Хеллоуин были обычным делом, сегодня многие американцы так не поступают.
Культурная апроприация касается не только расы и национальности, а особенностей любых других притесняемых сообществ. Например, танец vogue стал популярен в США благодаря певице Мадонне. Но изначально он появился в ЛГБТК+ коммьюнити в 60–70-е годы как способ показать свою значимость, ценность, найти в гомофобном и трансфобном обществе место для себя. И претензия критиков вот в чем: окружающие видят и помнят классные танцы богатых селебрити, но не реальную историю и уж точно не драг-артистов и артисток.
Стереотипы и контекст
До сих пор ко многим сообществам во всем мире относятся предвзято. Если темнокожий человек с дредами идет по улице, его скорее сочтут отбросом или гангстером. А если то же самое делает белый, то прическу воспримут как элемент необычного стиля. Положение снова неравное.
Порой люди просто не знают, как и почему какой-то народ использует ту или иную вещь. Например, украшение bindi не просто так рисуют на лбу: в Индии их носят замужние женщины, и оно обозначает чакру, третий глаз. Что тут может задеть представителей культуры: многие люди даже не задумываются, что это за красная точка на лбу, но рисуют ее на себе. Например, на фестивале Coachella.
А еще многих бесит, что на сакральных предметах наживаются. Мадонна зарабатывала на воге, корпорации продают кучу одежды в этническом стиле, музыканты получают деньги за концерты, где они пляшут в костюме гейш, а притесняемые группы так и остаются в тени.
Например, актер Майкл Бакари Джордан выпустил свой ром под названием J’Ouvert. Его тут же раскритиковали, потому что J’Ouvert — это название ежегодного карнавала Карибских островов. А Джордан к этому региону не имеет никакого отношения. После того как даже Ники Минаж подключилась к обсуждению, актер решил поменять название.
В чем разница между апроприацией и ассимиляцией
Но как быть с тем, что представители этнических меньшинств делают что-то типичное для доминирующей культуры: например, темнокожие женщины выпрямляют волосы или красятся в блонд или кто-то в мире носит джинсы.
Ассимиляция и апроприация — это не одно и то же. Часто для маргинализированных групп это способ выживания в мире, в котором на особенности людей смотрят свысока, за них подвергают шуткам, нападкам или даже физическому насилию.
Но это не значит, что никому ни в коем случае нельзя надевать на себя костюмы другого народа. Например, Бейонсе выложила фотографию в сари. Люди в интернете много обсуждали, насколько это уместно. В итоге многие пришли к выводу, что все в порядке, раз она надела его на индийскую свадьбу и по ее традициям должна была так выглядеть.
А еще бывает, что известные люди просто не согласны с обвинениями и критикой. В фильме «Doctor Strange» Тильда Суинтон, белая европейская женщина, сыграла Ancient One, который по комиксам должен был быть тибетским мужчиной. Ее обвинили в «whitewashing» — это когда в кино на роли небелых людей берут белых актеров. В свою защиту Тильда рассказала, что создатели фильма специально сделали так, чтобы мудреца играл не мужчина, как это обычно бывает, а женщина. Причем не очень молодая — и это тоже вызов обществу.
Культурное присвоение что это
Культурная апроприация — относительно новое для России понятие; меж тем это выражение мы слышим все чаще. То Dior снимет Джонни Деппа в головном уборе коренных американцев, то Хлои Кардашьян нарядится в никаб, то Рианна появится в китайском Harper’s Bazaar в традиционном местном наряде. Все это вызывает шквал критики в СМИ и соцсетях. Где тут надругательство над культурой, где невежество, а где свобода самовыражения — зачастую определить очень сложно, но мы попробовали.
18 сентября канадский премьер Джастин Трюдо оказался в эпицентре скандала: журналисты нашли его фотографию 20-летней давности с вечеринки, на которой будущий политик нарядился Аладдином — и загримировался «под темнокожего». После этого СМИ нашли еще одно фото и видео с разных событий, где Трюдо тоже использовал блэкфейс; за месяц до выборов в канадский парламент репутация его партии оказалась под серьезной угрозой.
Обвинения в культурной апроприации — частое дело в последнее время: в эксплуатации чужой культуры регулярно упрекают крупные бренды и отдельных знаменитостей. По просьбе The Blueprint Карина Сембе постаралась разобраться в тонкостях вопроса — и расспросила о проблеме доктора философии и директора программы афроамериканистики Бостонского университета Луиса Чуде-Сокеи и заместителя главного редактора Marie Claire Italy и критика моды Антонио Манчинелли.
Откуда взялось понятие культурной апроприации?
Это социологическая концепция, которая появилась в научной среде в 80-х годах прошлого века — благодаря постколониальным дискуссиям об экспансии Запада. По мнению социологов, когда члены одной культуры используют элементы другой, это можно рассматривать как неправомерное присвоение. Проще говоря, нарядиться в сари или устроить тематическую «мексиканскую» вечеринку, не будучи индианкой или мексиканцем, — это культурная апроприация. Сам термин и означает «присвоение», но в народ пошел англоязычный вариант: тема стала расхожей благодаря неиссякаемым спорам в СМИ и соцсетях.
На самом деле эта проблема остро встала куда раньше: еще в начале XX века в США, во время всплеска афроамериканской культуры. Политика сегрегации, карикатурный образ афроамериканца в газетах, постановки с участием белых актеров в гриме (тот самый блэкфейс) — все это подтолкнуло афроамериканских модернистов к тому, чтобы представлять свою культуру «от первого лица». Они даже попытались «переприсвоить» сам блэкфейс: например, легендарный артист Берт Уильямс выступал с разукрашенным черным лицом. По мнению Луиса Чуде-Сокеи, широкую «цветную» общественность скорее веселили блэкфейс-менестрели, но интеллектуальная элита видела в этом проявление расизма. Спустя столетие борьбы за права человека мы еще менее нейтрально воспринимаем блэкфейс в коллекциях крупнейших модных домов и постановки с участием белых актеров, загримированных под людей с другим цветом кожи.
В наши дни борьба против культурной апроприации вышла за пределы научных и искусствоведческих дискуссий — ее в основном ведут активные пользователи соцсетей. Луис Чуде-Сокеи полагает, что это во многом поколенческое явление. «Вопрос культурной апроприации возник не вчера, но стал особой проблемой именно для молодого поколения. Непонятно — то ли потому, что им кажется, будто подобных дискуссий раньше не было (в таком случае мое поколение теоретиков и активистов не выполнило задачу). То ли мы эту задачу „перевыполнили“, и молодежи в наследство досталось слишком много терминов и концепций, а вот некоторые нюансы и сложности ускользнули. Например, то, что стремление четко определить каждую культуру и отделить их друг от друга — иллюзия».
«Дети в доспехах», 1939
Испокон веков народы заимствовали друг у друга элементы уклада. Как отличить обычный культурный обмен от апроприации?
Основательница Института права в области моды Сьюзен Скафиди отмечает, что апроприацию от культурного обмена можно отличить по двум признакам: наличию власти и поверхностной эстетизации. «Жертвой», как правило, становится та культура, которая в данный момент или исторически была угнетена в социальном, политическом или экономическом плане — либо находилась в конфликте с культурой, в которой происходит присвоение. Обычно речь о колонизации, рабстве или оккупации. Еще один признак культурной апроприации — использование предметов, ритуалов или традиций, которые имеют религиозное или другое символическое значение для носителей культуры. Например, венец из перьев у коренных народов Америки или татуировки маори. Когда человек из другой культуры заимствует эти традиции ради развлечения или прибыли, происходит что-то вроде «оскорбления чувств верующих» — пересечение некой сакральной границы.
У таких «неравных отношений» действительно долгая история. На протяжении пяти веков экспансии европейцы носили восточные одежды и плясали под «экзотические» мотивы, не всегда задумываясь, что люди в колониях подвергались угнетению и, в сущности, производили эту одежду в условиях оккупации. Белые художники по всему миру использовали моду на «туземные» мотивы и примитивизм — от нарядов и декора до музыки и поэзии. Среди них и Поль Гоген с его страстью к молодым полинезийкам, и обеспеченный бразильский денди-модернист Освалд де Андраде, прославлявший мифический образ дикаря-каннибала.
КУЛЬТУРНАЯ
АПРОПРИАЦИЯ
«МОДА И ЛОКАЛЬНЫЕ КОДЫ:
КАК И ПОЧЕМУ МЫ ПОЛЮБИЛИ ТРАДИЦИЮ,
ЭТНИКУ И АРХАИКУ»
КАК ИЗБЕЖАТЬ СКАНДАЛА,
ВДОХНОВЛЯЯСЬ ЧУЖОЙ КУЛЬТУРОЙ
В коллаже: Dior resort 2020, Comme des Garcons aw 2020, KTZ ss 2016
Новости в моде делятся на несколько категорий: выходы коллекций и дропов, очередные коллаборации всех со всеми, кадровые перестановки (в основном, касающиеся европейских Vogue) и обвинения в культурной апроприации. Заимствование, присвоение, неправомерное использование, оскорбление – новостные сводки буквально каждую неделю пестрят кейсами и больших модных домов, и фаст-фэшн брендов, и даже локальных марок.
Так Chinatown market меняет свое название на Market из-за петиции, которую подписали 3000 человек; Valentino извиняется перед азиатским рынком и удаляет фотографию, где модель стоит в туфлях на поясе от кимоно; а после скандала с блэкфейсом на брелоке Prada Group создает совет по многообразию, стипендиальные программы для темнокожего комьюнити и вводит специальную должность главы по вопросам разнообразия, равенства и инклюзии. Многострадальный бренд Victoria’s Secret и вовсе обвиняли в апроприации более 20 раз, что способствовало обострению финансового кризиса в компании в 2018 году.
При этом однозначного отношения к таким ситуациям не сложилось – особенно в русскоязычном комьюнити. Разбираемся, можно ли работать
с чужой культурой в модных коллекциях, как никого не оскорбить в 2021-м и способен ли постсоветский человек понять эти «чуждые европейские проблемы»?
Текст создан после консультаций с экспертами:
 |  |  |
Junya Watanabe, ss 2016
Junya Watanabe, ss 2016
Главная опасность неправомерного и некорректного заимствования – в обесценивании и потере значений атрибутов культуры.
Помещенные в другой контекст принты и орнаменты могут потерять свою ценность и запомниться не как наследие, а как продукт поп-культуры.
Символы, использованные лишь ради эстетики, теряют свои изначальные смыслы, а в условиях глобализации, когда малые культуры стираются с лица земли, нужно сохранять о них знания, а не уничтожать их.
Критики концепции часто рассматривают присвоение как положительный феномен, способствующий взаимообогащению культур. Однако взаимообмен – равноправен, тогда как культурная апроприация проявляется при «колониальном» взгляде на угнетаемую культуру, непонимании ее элементов, их неуместном использовании и перемещении в совсем другой контекст. С некоторой долей наивности считается, что апроприация происходит из-за искреннего восхищения культурой, без какого-либо злого умысла, но это не так.
Дискуссия вокруг культурной апроприации давно вышла за пределы узко академической среды. Сейчас споры вокруг неэтичного присвоения становятся предметом обсуждения в блогах, медиа и социальных сетях. С одной стороны, это говорит о злободневности и важности темы, обсуждение которой поднимает и ряд вопросов, связанных с социальным неравенством, сексизмом и этнокультурной стереотипизацией. Но с другой – благородные идеи могут стать заложниками избыточной политизированности и инструментом давления, где дискуссия переходит в огульные обвинения. Это может превратить борьбу за отстаивание своих ценностей в бессмысленные и бесконечные споры, а радикализм в суждениях – в отзеркаленную копию риторики поборников «расовой, культурной или этнической чистоты».
Мы живем в едином информационном пространстве, слушаем одну и ту же музыку, потребляем одни и те же товары. Глобализация превратила представителей разных культур и народов в поколение Coca-Cola и Levi’s. Единые стандарты красоты и унификация дизайна (пресловутые трикотажные костюмы производят и в Америке, и в Ивановской области) затрудняют самоидентификацию. Сейчас нам доступна общемировая культура – и мы, конечно, хотим быть ее частью. Но вместе с этим хотим быть частью комьюнити – сообщества, которое разделяет наши желания, боли и ценности. Таким комьюнити может стать что-то локальное. Поэтому защита своего культурного наследия и требование социальной справедливости – попытка притормозить непрекращающиеся процессы глобализации и колониальности.
Carolina Herrera Resort 2020
Мода связана с идеями модерности и колониальности, они отражают определенный классовый и городской контекст. Одни вещи являются просто одеждой, а другие – модой. Традиционные и этнические костюмы не считаются модой и выпадают за ее пределы. Пока одежда существует как традиционная, она никому не интересна, но как только такая одежда появляется в ассортименте большого бренда – она сразу начинает продаваться. Однако сейчас исследования моды пытаются разорвать идею современности и колониальности, и концепция культурной апроприации – один из способов это сделать.
Большую роль в освещении кейсов, связанных с апроприацией, играют соцмедиа: сейчас у каждого есть возможность присоединиться к дискуссии, рассказать о своих переживаниях – получается такой «эффект мегафона». Интересно, что чаще всего мы узнаем о подобных скандалах через посредников. Между корпорациями (брендами, модными домами) и ущемленным сообществом находится кто-то, кто сформулирует претензию в правильных терминах. Например, как это делает Diet Prada. Чтобы рассказать миру о несправедливости, нужен сильный голос. Тогда ему поверят и пойдут за ним. Вопрос в том, кто именно должен это делать – сами люди, ощущающие несправедливость, или кто-то, кто включен в систему, но также может от этого выиграть.
Christian Dior ss 2003, Jean Paul Gaultier ss 1996, aw 2001
Как понять, что это культурная апроприация?
Сценарии развития скандалов, связанных с культурной апроприацией в моде, почти не отличаются друг от друга. Дизайнер или бренд, использующий символы той или иной культуры, допускает ряд ошибок, предугадав которые, можно не только сохранить свою репутацию, но и приумножить социальный капитал. Как отличить апроприацию от уважения и что нужно учесть, вдохновляясь этникой?
1. Бренд представляет доминирующую культуру, которая ранее или сейчас властвовала над другой культурой. Между народами существовали иерархические отношения, часто связанные с насилием: войны, колониальный режим, рабовладельчество, геноцид и т.д. В процессе этих событий уничтожался генофонд и культурное наследие, поэтому использование символов на незаживших исторических травмах может быть воспринято как агрессия.
3. Заимствованные элементы являются результатами стереотипов. Первые ассоциации о каком-то народе или стране могут являться результатами стереотипов дизайнера, совсем не соответствовать действительности и обижать представителей этой нации. Использование клише в поп-культуре и медиа лишь закрепляет эти ярлыки, сужая всю культуру до поверхностных суждений. Так реклама Dolce&Gabbana, в которой модель с азиатской внешностью вела себя жеманно и неумело ела итальянскую еду палочками, оскорбила всех не только неуважением к традициям использования палочек, но и общим контекстом. Китайский образ размыли до общего азиатского, в котором все девушки – и кореянки, и японки, и китаянки – глупые и кокетливые, а европейский голос за кадром – мудрый и оценивающий.
4. Используются символы, служившие маркерами угнетения или напоминающие о насилии. Так желтая звезда Давида и полосатый комплект из рубашки и брюк, напоминающий робу, не будут оценены с точки зрения дизайна, поскольку ассоциируются с исторической травмой – Холокостом и концлагерями. А бадлон и балаклава Gucci, на которых изображены красные губы, напомнят о блэкфейсе – разновидности грима, который использовался для карикатурного изображения темнокожих, и связанном с этим периодом дискриминации.
5. Изображаемые знаки относятся к религиозным или сакральным практикам или имеют важное культурное значение. Когда мы говорим о религии, то переходим в область чувственного индивидуального опыта. Это минное поле для взаимодействия с дизайном – даже если работать в области «своей среды», можно оскорбить чьи-то чувства. Перенос вещей, связанных с ритуалами и верованиями, в коммерческую плоскость как бы лишает их этой сакральности, а значит может быть воспринят как спор о существовании божественного.
6. К культуре относятся легкомысленно и без уважения. Ирония и шутки могут не сработать, когда речь заходит о чужой культуре. Скорее они будут восприняты как унижение и высмеивание, которые, к тому же, часто строятся на стереотипах. Лучше пользоваться своеобразным правилом среды – говорить, разделяя этот опыт, находясь внутри, а не снаружи. Например, N-word может произносить только человек, который принадлежит к темнокожему комьюнити.
7. Не указан источник вдохновения и присвоены заслуги другой культуры. Писать о том, что послужило вдохновением, необходимо, чтобы популяризировать и продвигать культуру, коды которой позаимствовал бренд. В противном случае, можно говорить о символическом воровстве – получая коммерческую выгоду, компания ничего не отдает взамен и присваивает авторство идеи.
МнениеКультурный захват:
Могут ли белые носить дреды
Как отличить культурную апроприацию от обмена традициями
Текст: Вера Рейнер
Словосочетание «культурная апроприация» в заголовках и постах последних лет всё чаще звучит как обвинение. Виновными в бездумном использовании чужих культурных кодов объявлены столько корпораций и знаменитостей, что всех не перечесть: от Джастина Бибера, который всегда был во всех списках most hated селебрити, до Бейонсе, которую, казалось бы, любят все.
Поводов для осуждения множество. Например, бинди и индейские головные уборы с перьями в журнальных съёмках и на посетительницах Coachella. Или показы коллекций, посвящённых абстрактной «племенной Африке», с участием исключительно белых девушек. Узнаваемые цитаты из коллекций темнокожих дизайнеров на показах крупных марок, не снабжённые прямыми ссылками на оригинал. Твёркающая белая певица, которая подаёт традиционные для «чёрной» культуры танцевальные движения как собственную фишку. Белая модель, раскрашенная под гейшу и одетая в национальные японские одежды, которую снимают с сумоистами в качестве декораций. Причёски, ассоциирующиеся с африканским наследием, на белых людях. Даже еда африканского и азиатского происхождения, приготовленная и подающаяся не аутентичным образом. Протест студентов Оберлинского колледжа, где училась Лена Данэм, поддержала и сама известная выпускница — о «неуважении» к японской и вьетнамской кухням она высказалась в интервью Food & Wine.
Какие-то из претензий понятны, какие-то вызывают недоумение. Вопрос, вызывающий самую большую растерянность, звучит так: если нынешний мир — плавильный котёл, где представители разных культур живут бок о бок, обмениваясь опытом и пользуясь открытиями и изобретениями друг друга, в чём принципиальная разница между «культурной апроприацией» и кооперацией — то есть между воровством и обменом? Между «захватническим присвоением» и диалогом культур? Почему какие-то случаи культурного обмена вызывают всеобщее негодование, а какие-то нет? У комментаторов в интернете — и «чёрных», и белых; и дружелюбно, и агрессивно настроенных; и корректных, и совсем нет — вопросов ещё больше. Может ли кто-то, не имея в роду мексиканцев, есть буррито? Оскорбительно ли для француза соседство с нефранцузом, жующим круассан? Должны ли вы выкинуть свои джинсы, если ваши предки не из западных штатов? Каждый ли белый с дредами — расист? Можно ли обвинить в культурной апроприации девушек африканского происхождения, выпрямляющих свои кудрявые от природы волосы, чтобы быть «как белые»?
Белые женщины — образцы добродетели и поклонения. Чёрные — объекты фетишизации и жестокости
Последний вопрос звучит чаще прочих. Ведь именно на «чёрные» причёски у белых знаменитостей приходится львиная доля скандалов в медиа. За ношение дредов и кос кого-то регулярно призывают к ответу. Один из самых резонансных случаев приключился с Кайли Дженнер, выложившей в Instagram фотографию с пятью косичками на голове и подписью: «I woke up like disss». В комментарии к посту быстро пришла звезда «Голодных игр» и активистка Амандла Стенберг: «Когда апроприируешь чёрную культуру и её отдельные приметы, но и не думаешь использовать своё влияние для того, чтобы помочь чёрным американцам, привлекая внимание к своим парикам вместо полицейской жестокости или расизма. #whitegirlsdoitbetter». Опустим момент, когда в защиту Кайли выступил Джастин Бибер, и сразу придём к другим, более масштабным выступлениям Стенберг.
«Приметы чёрного стиля красивы. Чёрные женщины — нет, — написала актриса в коротком эссе, распространив его в соцсетях вскоре после стычки с Дженнер. — Белые женщины — образцы добродетели и поклонения. Чёрные — объекты фетишизации и жестокости. Таковы представления о чёрной красоте и о чёрной женственности в обществе, построенном на евроцентричных стандартах красоты… Пока белых женщин восхваляют за переделку своих тел, увеличение губ и затемнение кожи, чёрных женщин стыдят за те же вещи, которые им даны от рождения». На её счету и ролик «Don’t Cash Crop On My Cornrows», в котором она вновь проговаривает мысль, что вещи из родной культуры на афроамериканцах высмеиваются. А на белых людях те же вещи становятся «высокой модой», «классными» и «оригинальными». То есть белые девушки, считает Стенберг, используют их, чтобы побыть «бунтарками», придать себе более «острый», провокационный вид — и собирают комплименты.
Дело в том, что африканские волосы — это и правда не просто волосы. Есть история и контекст, которые нельзя игнорировать, из них не сотрёшь столетия рабства и расизм как часть государственной политики. Белый человек, который использует «чёрную» прическу, игнорирует этот контекст, тем самым превращая чёрные волосы в фетиш, в разновидность блэкфейса. Исторически это форма театрального грима, когда белые актёры покрывали кожу чёрной краской, а губы щедро вымазывали ярко-красным, играя воплощённые стереотипы: персонажей глупых, щеголеватых, без толку ухлёстывающих за белыми женщинами, плохо контролирующих свои животные позывы, нелепых и жестоких. В этом наборе ролей было и особое амплуа — «чернокожие», возжелавшие невозможного: освобождения от плантаторов и рабства. Больше ста лет эти карикатурные образы, унизительные для настоящих афроамериканцев и утверждающие пренебрежительное к ним отношение в обществе, были частью американской (и не только) театральной традиции. Любые проявления блэкфейса в наши дни ожидаемо встречаются с яростью, будь то «костюм чёрного» (окрашивание кожи в чёрный цвет) на Хэллоуин или всё те же косички для селфи и лайков.
И дело не столько в отдельных белых женщинах и мужчинах, которые носят косы или дреды — кстати, их носили и викинги, но сегодня эта причёска ассоциируется именно с африканской культурой, — а в сохранившейся иерархии: отношение к «чёрным» всё ещё отличается от отношения к белым. Последние решают, что «модно» и «круто», тем самым как бы лишая афроамериканцев права на символы собственных культур. Более того, «чёрных» принуждают приблизить себя к «белым» стандартам красоты: их натуральные кудрявые волосы называют «неопрятными и неухоженными», дреды — «грязными», а запах от специальных средств для укладки волос с такими особенностями — «неприятным», сравнивая его с марихуаной или специями.
В итоге регулярное выпрямление кудрей с детства становится для многих афроамериканских девочек чуть ли не обязательной процедурой, без которой они в «белом» обществе не будут приняты. Решение оставить волосы такими, как есть, оказывается радикальным жестом: ещё в 1960-х натуральное афро стало практически знаменем революции — и с тех пор мало что изменилось. Чтобы прочувствовать ситуацию, можно, например, прочитать недавнее эссе писательницы Дженнифер Эпперсон для Lenny Letter.
Gucci не делают никому одолжений, «отдавая дань» Dapper Dan. Культурный обмен происходит между людьми, а не между людьми и корпорациями
Вне этого контекста не стоит рассматривать и недавнюю историю с Gucci, когда Алессандро Микеле повторил жакет гарлемского дизайнера Дэниела Dapper Dan Дэя для круизной коллекции итальянского дома. Дэн ещё в 80-е первым превратил контрафакт в искусство: его вещи, сплошь покрытые логотипами самых желанных люксовых марок — в том числе Gucci, — носили и хип-хоп-звёзды, и гангстеры, и просто местные модники. Сам дизайнер называл то, что он делал с вещами из гардеробов богатых белых клиентов модных домов, словом «blackanize». Свою круизную коллекцию Микеле посвятил как раз контрафактной моде, постоянным заимствованиям и обмену между люксом и модой: «гуччификации» он подверг работы не только Дэна, но и нескольких других дизайнеров и художников. Все они были возмущены.
Впрочем, во всех остальных случаях история обсуждалась исключительно как пример плагиата. А в ситуации с Дэном уже сам факт, что коллекция посвящена контрафактной моде, был воспринят как насмешка над историей афроамериканской культуры того времени. Фразу из нашумевшего текста Business of Fashion, где говорилось, что самого Dapper Dan не было бы без Gucci, потому что он делал с вещами итальянского дома то же, что сегодня Микеле делает с его вещами, восприняли в штыки: «Когда Dapper Dan и чёрные художники создают что-то, их маргинализируют. А когда крупные дома „вдохновляются“ маргинализированными группами — они только зарабатывают на этом». «Есть разница между вовлечением в культуру (есть её еду, слушать её музыку, танцевать танцы. Обычно делается отдельными людьми) и её апроприацией (наживаться на эстетике других культур. Обычно делается компаниями), — возмущались комментаторы текста. — Gucci не делают никому одолжений, „отдавая дань“ Dapper Dan. Культурный обмен происходит между людьми, а не между людьми и корпорациями».
Заглядывать в копилки других культур, искать вдохновение вокруг — это совершенно нормальный процесс. Но, как считают критики, вы вправе делать это, только окунувшись в исследование достаточно глубоко, заглянув за стереотипы и поверхностные представления или пригласив представителей этой культуры к сотрудничеству. «Принятие, — пишет один из комментаторов текста BoF, — значит, что вы потратили время на то, чтобы установить диалог с культурой, из которой заимствуете… Принятие значило бы встретиться с Dapper Dan и, возможно, вместе сделать что-то. Или пригласить его на показ, посадив в первый ряд, раз уж вы отдаёте дань его работе».
Даже если отойти от истории с Gucci, ценность принятия не в повторении чужих образов, а в интерпретации деталей. Не в копировании стиля, а в сплетении его с собственным. Именно поэтому коллекция Рикардо Тиши (самого выросшего в бедности) для Givenchy, в которой он соединил образы латиноамериканских чола с викторианской эстетикой и собственным стилем, пример удачного взаимодействия культур. Правда, и она в своё время вызвала бурю негодования и волну обсуждений.
Заимствуя что-то из других культур, вообще важно делать это с уважением. Не стоит носить приметы чьей-то культуры как маскарадный костюм — «сексуального индейца» или «дикого аборигена». Или использовать предметы, обладающие сакральным смыслом, как аксессуары — так было на показе Victoria’s Secret, когда Карли Клосс вышла на подиум в бикини с бахромой и головном уборе из перьев (этот головной убор в культуре коренных американцев имел особое значение — его использовали в обрядах). Надеть его просто так, тем более на подиум, по словам журналистки Симон Мойи-Смит из индейского поселения Оглала-Лакота, всё равно, что носить в качестве аксессуаров настоящие ордена и посмертные «пурпурные сердца», ничем не заслужив их.
Видеть, как твои детские воспоминания, реалии юности твоих родителей, элементы вашей идентичности превращаются в сувениры для богатых модников, странно и не всем приятно
Между тем, апроприацией можно назвать заимствование, захват традиций не только у разных народов, но и у маргинализированных социальных групп. По сути, весь тренд на «эстетику бедности», заигрывание с образами людей из социальных низов, над которыми ещё недавно смеялись, при этом их боясь, и есть пример апроприации. Речь не только о жизни парней из гетто. Но и о, например, коллаборации Рубчинского с Burberry, которая воскрешает стиль британских гопников — чавсов, которые в своё время так полюбили фирменную клетку модного дома, что едва не погубили репутацию марки. Прежним поклонникам стало неловко покупать её вещи. Теперь же образ вновь становится ультрамодным.
Апроприацией можно считать и волну увлечения всем постсоветским — и этот пример для жителей бывшего СССР более понятен, потому что затрагивает уже их собственный опыт. И Рубчинский, и братья Гвасалия — движущая сила этой истории — те времена застали и в них жили. Вопрос в том, не апроприаторы ли те богатые покупатели, которые, не имея никакого представления о постсоветской нищете, советских репрессиях под флагом с серпом и молотом, носят худи Vetements за 700 долларов?
Ведь как раз из-за болезненных ассоциаций многим российским зрителям этот тренд так неприятен. Воспринимать «поэтику бедности» и спальных районов, рынков и огромных вещей с чужого плеча сложнее, если для тебя это не просто стиль, а реальность безвыходно нищего прошлого, в которую ты боишься однажды вернуться. Видеть, как твои детские воспоминания, реалии юности твоих родителей, элементы вашей идентичности превращаются в сувениры для богатых модников, судя по комментариям в русских медиа, приятно не всем.
И всё же популярность этих дизайнеров и их стилистики спровоцировала интерес к современной культуре постсоветских стран вообще. Дала возможность многим «русским» интегрироваться в мировой культурный поток, из экзотических диковинок вырастая в глобальных героев. А заодно уйти от стереотипов о медведях и балалайках и русских бандитах из голливудских фильмов. То есть, хотя знаки собственной культуры на представителях других культур могут приносить дискомфорт, в перспективе эффект может оказаться позитивным. Пытаться «законсервировать» культуры, оставив их границы непроницаемыми, чтобы защитить от чужих посягательств, в эпоху глобализации наивно и непродуктивно. Обмен идеями и опытом, заимствования — неотъемлемая часть творческого процесса. И возможность этого обмена, практически ничем сегодня не ограниченная, — одно из важных общественных достижений. И, кто знает, возможно, в переходе из собственности конкретной культуры в распоряжение глобальной и лежит путь от сегрегации к единству.
ФОТОГРАФИИ: Fear of God, Kenzo