Литва ли русь ли что гудок что гусли
Литва ли русь ли что гудок что гусли
История/History запись закреплена
Благодаря фильму Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя», фраза «. и поведает тебе, о чем говорили отец Варлаам с Гришкой-самозванцем на литовской границе» стала крылатой.
В устах героя Владимира Высоцкого, Глеба Жеглова эти слова выглядят как аллегория с небылицей, вымыслом. Как о чем-то придуманном. Так был ли этот разговор на самом деле и о чем в нем шла речь. Современное поколение не читавшее Пушкина даже не догадывается, что эта сцена описана Александром Сергеевичем в его трагедии «Борис Годунов»:
Корчма на литовской границе
Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка.
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.
(Уходит.)
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так
хотелось тебе добраться.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли
из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что
гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно.
Складно сказано, отец Варлаам.
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Спасибо, родная, бог тебя благослови.
Монахи пьют; Варлаам затягивает песню:
Как во городе было во Казани…
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а
иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся,
проваливай: скоморох попу не товарищ.
Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить
умею.
А что мне про себя разуметь?
Оставь его, отец Варлаам.
Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто,
неведомо откуда, — да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал…
(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.
А далече ли до Луевых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да
сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а
нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом
Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко
поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам…
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым людям нынче
прохода нет — а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто
в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти
влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там
прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий
мальчишка доведет до Луевых гор. От этих приставов только и толку, что
притесняют прохожих, да обирают нас бедных.
И Григорий Отрепьев и отец Варлаам вполне реальные исторические персонажи. Гришка Отрепьев был одним из девяти (девяти, Карл. ) называвшихся царевичем Дмитрием. В 1602 году он бежал в Литву, а в 1604 перешел русскую границу и начал войну против Бориса Годунова. Отец Варлаам тоже был реальной личностью, беглым раскольником преследовавшийся официальной церковью.
Вот как у Пушкина, в его произведении заканчивается этот разговор:
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а
подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего — чтоб им издохнуть, окаянным!
чтоб им…
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню
христианскую на монастырь.
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Хозяйка, выставь-ка еще вина — а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…
Молчи, сейчас до них доберемся. — Что, отцы мои? каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут.
Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в
мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь;
молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех!
Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно
в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и
только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
Господь помилуй и спаси!
В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в
Мисаила.
Алеха! При тебе ли царский указ?
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли
ты это?
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
Не умудрил господь.
Так вот тебе царский указ.
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник — ты.
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
Вот на! А у кого же ты научился?
Пристав
(дает ему указ)
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в
ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими
соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный
Гришка, к границе литовской…»
«И царь повелел изловить его…»
Все глядят на Варлаама.
Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.
Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? — как! 50 лет, борода седая, брюхо
толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и
худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по
складам.) «А лет е-му от-ро-ду… 20». — Что, брат? где тут 50? видишь? 20.
Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано.
Да ты, брат, видно, забавник.
Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.
«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые,
волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в
окно.
На фото: Картина Г. Г. Мясоедова: «Бегство Григория Отрепьева из корчмы на литовской границе».
Литва ли русь ли что гудок что гусли
Благодаря А. С. Пушкину известно, о чем беседовали в корчме на Литовской границе бродяга-чернец Варлаам и Гришка самозванец.
Григорий:
— Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Мисаил:
— Складно сказано, отец Варлаам.
Хозяйка корчмы (входит) :
— Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Мисаил:
— Спасибо, родная, бог тебя благослови.
(Монахи пьют; Варлаам затягивает песню:
Как во городе было во Казани. )
Варлаам (Григорию) :
— Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
Григорий:
— Пей, да про себя разумей, отец Варлаам!
Видишь: и я порой складно говорить умею.
Варлаам:
— А что мне про себя разуметь?
Мисаил:
— Оставь его, отец Варлаам.
(Пьет и поет: Молодой чернец постригся. )
Картина Г. Г. Мясоедова: «Бегство Григория Отрепьева из корчмы на литовской границе».
Григорий:
— Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Варлаам:
— Что тебе Литва так слюбилась?
Вот мы, отец Мисаил, да я грешный,
как утекли из монастыря,
так ни о чем уж и не думаем.
Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли;
всё нам равно, было бы вино. да вот и оно.
Мисаил:
— Складно сказано, отец Варлаам.
Хозяйка корчмы (входит):
— Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Мисаил:
— Спасибо, родная, бог тебя благослови.
(Монахи пьют; Варлаам затягивает песню:
Как во городе было во Казани. )
Варлаам (Григорию):
— Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
Григорий:
— Не хочу.
Мисаил:
— Вольному воля.
Варлаам:
— А пьяному рай, отец Мисаил!
Выпьем же чарочку за шинкарочку.
Однако, отец Мисаил, когда я пью,
так трезвых не люблю;
ино дело пьянство, а иное чванство;
хочешь жить как мы, милости просим — нет,
так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.
Григорий:
— Пей, да про себя разумей, отец Варлаам!
Видишь: и я порой складно говорить умею.
Варлаам:
— А что мне про себя разуметь?
Мисаил:
— Оставь его, отец Варлаам.
Варлаам:
— Да что он за постник?
Сам же к нам навязался в товарищи,
неведомо кто, неведомо откуда —
да еще и спесивится; может быть кобылу нюхал.
Святый Архангеле Гаврииле, радость неизреченною с Небес Пречистой Деве принесший, исполни радостию и веселием сердце мое, гордостию преогорченное. О, великий Архангеле Божий Гаврииле, ты благовестил еси Пречистой Деве Марии зачатие Сына Божия. Возвести мне грешному страшный день смерти моея и умоли Господа Бога за грешную мою душу, да простит Господь грехи мои; и не удержат меня демоны на мытарствах за грехи мои. О великий Архангеле Гаврииле! Сохрани меня от всех бед и от тяжкой болезни, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Сцена 8. Корчма на литовской границе
Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка.
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.
(Уходит.)
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так
хотелось тебе добраться.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли
из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что
гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно.
Складно сказано, отец Варлаам.
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Спасибо, родная, бог тебя благослови.
Монахи пьют; Варлаам затягивает песню:
Как во городе было во Казани…
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а
иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся,
проваливай: скоморох попу не товарищ.
Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить
умею.
А что мне про себя разуметь?
Оставь его, отец Варлаам.
Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто,
неведомо откуда, — да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал…
(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.
А далече ли до Луевых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да
сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а
нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом
Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко
поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам…
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым людям нынче
прохода нет — а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто
в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти
влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там
прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий
мальчишка доведет до Луевых гор. От этих приставов только и толку, что
притесняют прохожих, да обирают нас бедных.
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а
подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего — чтоб им издохнуть, окаянным!
чтоб им…
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню
христианскую на монастырь.
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Хозяйка, выставь-ка еще вина — а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…
Молчи, сейчас до них доберемся. — Что, отцы мои? каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут.
Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в
мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь;
молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех!
Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно
в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и
только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
Господь помилуй и спаси!
В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в
Мисаила.
Алеха! При тебе ли царский указ?
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли
ты это?
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
Не умудрил господь.
Так вот тебе царский указ.
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник — ты.
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
Вот на! А у кого же ты научился?
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в
ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими
соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный
Гришка, к границе литовской…»
«И царь повелел изловить его…»
Все глядят на Варлаама.
Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.
Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? — как! 50 лет, борода седая, брюхо
толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и
худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по
складам.) «А лет е-му от-ро-ду… 20». — Что, брат? где тут 50? видишь? 20.
Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано.
Да ты, брат, видно, забавник.
Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.
«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые,
волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в
окно.
Все бегут в беспорядке.
Сцена 8. Корчма на литовской границе
Литва ли русь ли что гудок что гусли
О чем говорил отец Варлаам с Гришкой самозванцем на литовской границе? граница отец самозванец варлаам гришка
Хорош бухать! Нам ещё обьект сдавать.
а интересно, о чём? расскажите.
в каком веке они общались?
«Место встречи изменить нельзя»
Наконец то молодец
Об этом одному Жеглову ведомо.)
Рядом не присутствовала.
ты там не падал с высоты.
Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка.
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.
(Уходит.)
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так
хотелось тебе добраться.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли
из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что
гусли: все нам равно, было бы вино. да вот и оно.
Складно сказано, отец Варлаам.
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Спасибо, родная, бог тебя благослови.
Монахи пьют; Варлаам затягивает песню:
Как во городе было во Казани.
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку.
Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить
умею.
А что мне про себя разуметь?
Оставь его, отец Варлаам.
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.
А далече ли до Луевых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да
сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а
нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом
Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко
поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам.
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
Один пристав
(другому)
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню
христианскую на монастырь.
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Другой пристав
(тихо)
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы.
Господь помилуй и спаси!
В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в
Мисаила.
Алеха! при тебе ли царский указ?
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли
ты это?
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
Не умудрил господь.
Так вот тебе царский указ.
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
Григорий
(выступает вперед)
Вот на! А у кого же ты научился?
Пристав
(дает ему указ)
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в
ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими
соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный
Гришка, к границе литовской. «
«И царь повелел изловить его. «
Все глядят на Варлаама.
Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.
Варлаам
(вырывая бумагу)
Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано.
Первый пристав
(Григорию)
Да ты, брат, видно, забавник.
Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.
«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые,
волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в
окно.
Все бегут в беспорядке.
Вернуться на предыдущую страницу