Немецкий альманах 1924 1937 что это
Немецкий альманах 1924 1937 что это
Location:
101 Independence Ave, SE
Madison Building, LM 377
Washington, DC 20540-4730
Related
Deutscher Almanach, 1933
View the MARC Record for this item.
The Library of Congress generally does not own rights to material in its collections and, therefore, cannot grant or deny permission to publish or otherwise distribute the material. For further rights information, see «Rights Information» below and the Rights and Restrictions Information page ( http://www.loc.gov/rr/print/res/rights.html ).
Generally, catalog records for Groups of Images in High Demand describe multiple items, from which a selection must be made. The individual items in the group may or may not be represented online.
1. Determine whether the desired materials can be retrieved online.
2. If the desired material cannot be retrieved online:
Select images for reproduction through one of these methods:
Please use the following steps to determine whether you need to fill out a call slip in the Prints and Photographs Reading Room to view the original item(s). In some cases, a surrogate (substitute image) is available, often in the form of a digital image, a copy print, or microfilm.
Yes, the item is digitized. Please use the digital image in preference to requesting the original. All images can be viewed at a large size when you are in any reading room at the Library of Congress. In some cases, only thumbnail (small) images are available when you are outside the Library of Congress because the item is rights restricted or has not been evaluated for rights restrictions.
As a preservation measure, we generally do not serve an original item when a digital image is available. If you have a compelling reason to see the original, consult with a reference librarian. (Sometimes, the original is simply too fragile to serve. For example, glass and film photographic negatives are particularly subject to damage. They are also easier to see online where they are presented as positive images.)
No, the item is not digitized. Please go to #2.
Yes, another surrogate exists. Reference staff can direct you to this surrogate.
No, another surrogate does not exist. Please go to #3.
If you do not see a thumbnail image or a reference to another surrogate, please fill out a call slip in the Prints and Photographs Reading Room. In many cases, the originals can be served in a few minutes. Other materials require appointments for later the same day or in the future. Reference staff can advise you in both how to fill out a call slip and when the item can be served.
To contact Reference staff in the Prints and Photographs Reading Room, please use our Ask A Librarian service or call the reading room between 8:30 and 5:00 at 202-707-6394, and Press 3.
Отто Юльевич Шмидт — советский исследователь Арктики
18 сентября (30 сентября по новому стилю) 1891 года в Могилеве родился Отто Юльевич Шмидт — будущий выдающийся советский ученый, математик, географ, астроном, исследователь Арктики и покоритель Памира, Герой Советского Союза и Академик АН СССР. Советская история, пожалуй, не знает более разностороннего ученого, а его экспедицию на пароходе «Челюскин» не забудут никогда. Были времена, когда Отто Шмидт в Советском Союзе был не менее известным, чем Юрий Гагарин. В 2016 году отмечается одновременно и 125 лет со дня рождения, и 60 лет со дня смерти этого великого отечественного ученого: он ушел из жизни 7 сентября 1956 года.
Предками Отто Шмидта по линии отца были немцы-колонисты, которые перебрались в Лифляндию (современную Латвию) во второй половине XVIII века, по материнской линии — латыши по фамилии Эргле. В семье Шмидтов говорили на трех языках: русском, немецком и латышском. При этом сам Отто Юльевич позднее отмечал, что согласно своему самосознанию он является русским. Отец будущего академика служил мелким торговым служащим сначала в Могилеве, затем в Одессе. Здесь же прошло и раннее детство Отто Шмидта, а также первые годы его учебы. Помимо него, в семье было еще четверо детей.
Семья жила достаточно бедно, поэтому все дети не могли получить приличное образование. Однако Отто, старший сын, довольно рано обнаружил свои способности, любознательность и одаренность, тягу к знаниям. По этой причине на семейном совете было решено помочь ему с получением образования. С детства Отто работал в лавке письменных принадлежностей, так что он прекрасно знал цену труду и заработанным деньгам. Во многом обучение одаренного мальчика в гимназии стало возможным благодаря помощи его латышского дедушки Фрициса Эргле.
Шмидты переехали в Киев в 1907 году, тогда же Отто поступил во вторую мужскую классическую гимназию, сразу во второй класс. В 1909 году он окончил гимназию с золотой медалью, получив полное среднее образование. В том же году он продолжил обучение, поступив в Киевский университет на физико-математическое отделение. Здесь он учился до 1913 года. Еще во время учебы в Киевском университете Отто Шмидт под руководством профессора Д. А. Граве начал свои исследования в математической теории групп. После завершения обучения в 1913 году он был оставлен при университете с целью подготовки к получению профессорского звания по математике. С 1916 года — приват-доцент.
Отто Шмидт принял Октябрьскую революцию 1917 года, в 1918 году он вступил в РСДРП. По его словам, революционные события в стране побудили в нем «человека воли, действия». По личному указанию Ленина он работал над подготовкой и реализацией ряда проектов молодой страны, был членом различных коллегий народных комиссариатов, стоял у истоков организации системы высшего образования. В частности с 1918 по 1920 год он входил в состав коллегии Наркомпрода, с 1921 по 1922 — Наркомфина, с 1921 по 1922 и с 1924 по 1927 — Наркомпроса, с 1927 по 1930 год — член Президиума Госплана. Помимо этого в это же время он трудился в Государственном ученом совете при СНК СССР, с 1924 по 1930 год был членом Президиума Коммунистической академии. Одновременно с этим с 1923 по 1956 год он являлся профессором МГУ имени Ломоносова в Москве.
Уже тогда вклад Отто Шмидта в систему образования и просвещения был неоценим. Он стал одним из основателей и главным редактором Большой советской энциклопедии (1924-1942 годы), наиболее полной и широко известной советской универсальной энциклопедии, тиражи которой измерялись десятками тысяч экземпляров. Коренная перестройка основ алгебры, которая произошла в конце 1920-х годов, предъявляла новые требования к преподаванию предмета в университетах. По инициативе Шмидта в МГУ имени Ломоносова была организована кафедра высшей алгебры, а затем и научно-исследовательский семинар по теории групп. Кафедра и семинар достаточно быстро стали одним из основных алгебраических центров Советского Союза. Сам Отто Шмидт с 1929 по 1949 год являлся заведующим кафедры высшей алгебры физико-математического и механико-математического факультета МГУ.
В 1928 году Отто Шмидт принял участие в первой советско-германской памирской экспедиции, которая была организована Академией наук СССР. Целью экспедиции на Памир было изучение структуры ледников, горных цепей, перевалов и восхождение на самые высокие вершины Западного Памира. В 1929 году была организована и успешно проведена арктическая экспедиция на ледокольном пароходе «Седов». Начальником экспедиции и «правительственным комиссаром архипелага Франца-Иосифа» стал Отто Юльевич Шмидт. Члены экспедиции успешно достигли Земли Франца-Иосифа; в бухте Тихой они создали полярную геофизическую обсерваторию.
В 1930 году в СССР была организована вторая арктическая экспедиция на ледокольном пароходе «Седов», которую снова возглавил Шмидт. В рамках проведения данной экспедиции были открыты острова Визе, Воронина, Длинный, Домашний, Исаченко, западные берега Северной Земли (архипелаг в Северном Ледовитом океане). Один из открытых во время экспедиции островов был назван в честь Шмидта. Любовь к северу и Арктике способствовала тому, что Шмидт стал начальником Главсемпорпути при СНК СССР, этот пост он занимал с 1932 по 1939 год. Именно экспедиция под руководством Отто Шмидта в 1932 году смогла в одну навигацию пройти весь Северный морской путь (СМП) на ледокольном пароходе «Сибиряков», положив тем самым начало регулярному судоходству вдоль берегов Сибири.
В 1933-1934 годах под руководством Отто Шмидта была проведена новая арктическая экспедиция, на этот раз на борту парохода «Челюскин»: целью экспедиции была проверка существования возможности плавания по Северному морскому пути на корабле неледокольного класса. Эта экспедиция стала одной из самых запоминающихся в истории исследований Арктики и жизни самого Шмидта, настоящим его звездным часом. В момент гибели парохода «Челюскин» во льдах и при обустройстве жизни спасшихся членов экипажа судна на льдине Отто Шмидт проявил твердую волю и мужество.
Пароход «Челюскин» водоизмещением 7,5 тыс. тонн был специально построен по заказу советских внешнеторговых организаций в Дании. Пароход изначально предназначался для плавания между устьем реки Лена (отсюда и первоначальное название парохода — Лена) и Владивостоком. Для своего времени это был наисовременнейший грузопассажирский корабль, что подтверждалось его техническими данными. 16 июля 1933 года пароход «Челюскин» под командованием полярного капитана Владимира Воронина и начальника экспедиции члена-корреспондента АН СССР Отто Шмидта благополучно отплыл из Ленинграда в Мурманск. 2 августа того же года, взяв на борт 112 человек, «Челюскин» вышел из Мурманска во Владивосток, на практике отрабатывая схему доставки грузов по трассе СМП за одну летнюю навигацию. Предполагалось, что на трудных участках пути пароходу будут помогать специально высланные ледоколы.
Первые льдины экспедиции встретились уже в Карском море при выходе из пролива Маточкин Шар. При помощи ледокола «Челюскин» сумел преодолеть сплошные льды и продолжил свое движение к Владивостоку. 1 сентября 1933 года пароход добрался до мыса Челюскин. В Чукотском море он снова встретился со сплошными льдами. 4 ноября того же года, благодаря удачному дрейфу вместе со льдами пароход «Челюскин» вошел в Берингов пролив. Когда до чистой воды оставались уже считанные мили, корабль был увлечен назад в северо-западном направлении. В итоге пароход дрейфовал вместе с экипажем на протяжении практически 5 месяцев — с 23 сентября 1933 года по 13 февраля 1934 года, когда он был раздавлен льдами, после чего затонул буквально за два часа. Благо экипаж корабля и руководство экспедиции своевременно подготовились к этому и предприняли необходимые меры, заранее выгрузив все необходимое на лед. Последними пароход «Челюскин» покинули Воронин, Шмидт, а также завхоз экспедиции Борис Могилевич.
В результате катастрофы на льду очутилось 104 человека. Из спасенных с борта корабля досок и кирпичей участники арктической экспедиции построили бараки. В итоге лагерь челюскинцев был эвакуирован при помощи авиации, первый самолет пробился к лагерю 5 марта 1933 года. Всего советские летчики выполнили 24 рейса, перевозя людей в чукотское становище Ванкарем, расположенное в 150 километрах от их ледовой стоянки. Под руководством Отто Юльевича все 104 человека, которые два месяца провели в условиях полярной зимы на льдине, были спасены. В первую очередь из ледового плена эвакуировали женщин и детей, а также больных. Их самолетами отправляли дальше в поселок Уэлен, а уже затем в бухты Провидения и Лаврентия.
В 1937 году по инициативе Отто Шмидта был организован Институт теоретической геофизики АН СССР (сам Шмидт был директором института до 1949 года, а затем до самой кончины в 1956 году — заведующим отделом). В 1937 году Шмидту удалось организовать экспедицию, в рамках которой в самом центре Северного Ледовитого океана была оборудована первая научная дрейфующая станция «Северный полюс-1». В 1938 году он возглавил операцию по снятию персонала дрейфующей станции с льдины. Указом Президиума ВС СССР от 27 июня 1937 года за руководство организацией дрейфующей станции «Северный полюс-1» Отто Юльевичу Шмидту было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина, после того как в СССР был учрежден знак особого отличия к этому званию, Шмидту была вручена медаль «Золотая Звезда».
Вклад Отто Юльевича Шмидта в астрономию заключался в том, что в 1940-е годы он выдвинул гипотезу об образовании Земли и других планет Солнечной системы. Над космогонической гипотезой образования тел Солнечной системы в результате конденсации околосолнечного газово-пылевого облака он работал вместе с группой ученых-единомышленников до конца своей жизни. Согласно данной теории, мелкие частицы протопланетного облака сначала слипались, формируя тела небольших размеров, а уже затем превращаясь в планеты. Особой заслугой Отто Шмидта, как теоретика, было то, что он сумел доказать принципиальную возможность захвата Солнцем случайно встреченного им протопланетного облака. Благодаря его гипотезе удалось дать научное объяснение распределению момента количества движения между Солнцем и планетами Солнечной системы. Она впервые смогла согласовать между собой многие астрономические, геологические и геофизические факты. К примеру, смогла объяснить наблюдаемую закономерность в распределении планет Солнечной системы и отлично согласовывалась с оценками возраста нашей планеты по возрасту земных горных пород. Гипотеза Отто Шмидта стала важным вкладом в звездную динамику и небесную механику.
Отто Юльевич Шмидт скончался 7 сентября 1956 года (в возрасте 64 лет) в Москве, где и проживал в последние годы своей жизни. До последних своих дней он не переставал заниматься научной деятельностью, в частности математическими исследованиями. Был похоронен в российской столице на Новодевичьем кладбище. Именем Отто Шмидта были названы: остров в Карском море, полуостров, расположенный в северной части Новой Земли, мыс на побережье Чукотского моря, перевал и одна из вершин в горах Памира, а также Институт физики Земли; многочисленные улицы в городах на территории постсоветского пространства, проспект в Могилеве, музей освоения Арктики в Мурманской гимназии №4. Первый научно-исследовательский ледокол в Советском Союзе, который был спущен на воду в 1979 году (годы эксплуатации 1979-1991), также носил имя Отто Шмидта. Помимо этого в 1995 году РАН была учреждена премия О. Ю. Шмидта за выдающиеся научные работы в области освоения и исследования Арктики.
По материалам из открытых источников
«Мое преступление – стихотворение. Семь лет дали». «Мемориал» десятки лет документирует рассказы жертв сталинских репрессий
Международное правозащитное общество «Мемориал» с 2008 года в рамках проекта «Последние свидетели» записывает устные свидетельства жертв советского тоталитарного режима.
«Наша первоочередная цель – собирать и сохранять эти свидетельства, пока живы сами свидетели», – говорится на сайте «Мемориала».
Мы отсмотрели десятки часов интервью и выбрали для вас фрагменты воспоминаний, которые нас впечатлили больше всего. Чтобы все мы понимали, чем именно занимается одна из старейших правозащитных организаций России, которую признали в стране НКО – «иностранным агентом» и сейчас через суд пытаются ликвидировать.
Материал подготовлен в рамках медиахакатона, проведенного «Мемориалом» в рамках кампании #МыМемориал в ноябре 2021 года.
«Солнышко» Сталин» – семь лет»
Симонас Нарбутас, Вильнюс, запись 2009 года
«С самого детства я воспитывался патриотически. И в 1940 год, когда у нас не стало независимости [были введены советские войска в Литву], потрясло не только меня, но и нашу семью. Мы приняли это как оккупацию, как потерю независимости.
И сразу после того пришли немецкие войска. Война началась в воскресенье, а в среду или в четверг уже пришли немецкие войска. Все люди это приняли как освобождение, потому что так были напуганы, поражены высылками [проводимыми советской властью], когда ночью из моей квартиры моих соседей забрали, поляков. Они, наверное, беженцы были. Ну, словом, началась немецкая оккупация.
Первые месяцы вроде восстанавливалась литовская администрация, а потом начались преследования евреев. Потом – расправа с ними. Это людям помогло открыть глаза на немецкую оккупацию. Если вначале мы встретили их как освободителей: «Ну что вы, Западная Европа, культурная армия». То уже в августе того же года люди стали сомневаться, что здесь творится. И вот в 1942-1943 году я, еще будучи школьником третьего-четвертого класса, создал группу единомышленников, чтобы бороться с немецкой оккупацией. Мы писали воззвания, прокламации, расклеивали.
Под Рождество [1945 года] у нас стали массово арестовывать учеников. Десять, двадцать, тридцать. Я понял, что жизни нет и нет никаких надежд на дальнейшее учение. Было сомнение: может, пойти в лес, может, скрываться? Или ждать ареста? Мать плакала: «Я не перенесу, если тебя увижу убитым». Знаете, убивали партизан, клали на тротуары – было до тридцати человек. Говорит: «Не выдержит мое сердце, если так будет».
И после Нового года в 1946 году меня арестовали. Предъявили обвинение: участие в ЛЛА. ЛЛА – была такая подпольная организация, литовская освободительная армия. Она руководила и вооруженным сопротивлением. Я не был членом ЛЛА. Словом, большущее, тяжелейшее обвинение. Меня посадили в Шауляйскую тюрьму. Тогда мне было 17,5 года. И я не признавался, потому что это была неправда. Наверное, из-за споров со следователем меня посадили в одиночку с разбитыми стеклами. Это зима была. Я там просидел неполных три месяца. В ужаснейших условиях. Окна были открытые. Был январь-февраль месяц, я не мог спать сутками. Прыгал только, танцевал, потому что одет был по-школьному. Костюмчик, в котором я снят, и пальтишко – и все.
И, надо сказать, что все организации, которые литовские – молодежные организации, которые создавались в 1941-1944 годах с наклоном против немцев, – все они превращены были в антисоветские, потому что мы не за Советский Союз боролись. И все, кто попал, были осуждены. В том числе, конечно, я. Но перед самым судом в моем обвинительном акте прокурор вычеркнул обвинение по 58- 1″а», 58-11. Оставили только 58-10, вторая часть.
Мое преступление – стихотворение было написано во время войны – на комсомольца. И там одно выражение – «солнышко Сталин» – взял в кавычки. «Увидел «солнышко» Сталина», это все – семь лет.
«Муза ему брюки снимает, что муза его за уши тянет, что он в муках рождает стихотворение, что он становится поэтом при «солнышке» Сталине».
Троцкистский фотошоп. Как один снимок в 1937 году сломал несколько судеб
Это было несерьезное, да. Но они отнеслись к этому очень серьезно и осудили на семь лет, поражение в правах на три года. И написали: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». И в этот же самый день вывезли меня в этап в камеру в Каунас. Из нас четырех двое умерло в лагере. Умер один, который самый маленький срок получил – три года. И один получил 15 лет каторги, умер в 1948 году.
От Москвы до Ярославля мы ехали трое суток. Не получили ни грамма ни хлеба, ни воды – ничего. В Ярославле нам дали хлеб. Этот хлеб я помню всю жизнь как самый вкусный хлеб, какой только я когда-то кушал. Буханку – на пятерых, что ли. И опять после Ярославля трое суток, опять – ни грамма. Уже подниматься было трудновато. Кружилась голова от голода. И вот таких нас привезли в Ухту, в Ухтинский пересыльный пункт».
«Говорили, что доставали мертвецов, ели»
Екатерина Анохина, Воронеж, 2008 год
«И ходили мы, и брат в лаптях, и мать ходила в лаптях. Кулаки, называется. Сестра в церковь ходила в ботинках. Туда дойдет, а оттуда снимает, заворачивает, идет. Вот как берегли.
И что ж, как помню я, был солнечный ясный день. Приходит к нам в галифе, с какой-то книгой, журналом и говорит: «Собирайтесь». Мать говорит: «Куда?» – «На выселки». Мать заголосила, сестра заплакала. Мы все, я за свой ящик железный, куклы, шесть лет [мне] только.
Отец уже на ходу, уже поезд тронулся, а поезд был телячий. Мать ничего не взяла с одежки, ни одеться, ни обуться, ну абсолютно ничего. Взяла впопыхах. Ей в это время было 30 лет, нет, вру я, 36.
И она впопыхах взяла, зачерпнула ведро ржи и все. Ни на нас, детей, ничего не взяла, ни зимней, ни летней, что постелить, что одеть, ничего не взяла. И мы, то поезд едет вперед, вперед, вперед, вперед, а потом назад, назад, назад, вперед, вперед, вперед до Котласа. Как мы добирались, сколько мы добирались – не знаю. Приехали в Котлас, посадили нас на баржу.
Голод пошел, 1933 год, страшный, невыносимый.
Травы не было, ходили в лес, драли пихту. Мука белая – белая-белая, толкли и пекли пышки, как они говорят, пышки.
Ну, запах-то, живая пихта. Я не могла их есть. Братики и сестра ели их, эти пышки, но я не ела, потому что я не проглочу.
А дядя Саша умер, несли по 40 гробов в день, умирали от голода. Правда или нет, я не знаю, это не мои слова – когда хотели подхоронить к нему кого-то, раскопали могилу, а его в гробу нет. Говорили, доставали мертвецов, ели.
Ели ли, это я не знаю. Но такой разговор, дяди Саши в гробу не оказалось».
«Глупенькая, в твоем классе у половины пап нет»
Ривчун Елизавета Давидовна, Москва, 2008 год
«Семьдесят один год прошел с тех пор, мне врезалось в память настолько, что, мне кажется, это было вчера. Меня разбудили где-то в начале второго ночи, мне было 13 лет, я спала на сундучке. Жили мы пять человек в 13-метровой комнате. Я, мама с папой, брат и домашняя работница. В коммунальной квартире, где было пять или шесть комнат. Маленькая кухня для всех. Посреди комнаты стояла раскладушка, на которой спал мой брат, я спала на сундучке, у мамы с папой там была кровать у стенки, и у самого входа, на раскладушке спала эта домашняя работница.
Когда эти два человека приехали с мамой и зашли, они оторопели: только что они видели моего отца во фраке в свете софитов, на сцене, мою маму-красавицу в вечернем туалете, которая играла и пела, и вдруг они приехали и увидели этот «дизайн», в эти апартаменты с этими раскладушками. Они застыли, и один из них спросил: «И тут жил Гейгнер?» – «Жил». Не «живет», а «жил». Спросил у домашней работницы, она сказала: «Да».
Они стояли как вкопанные, пока убирали эти раскладушки, и меня, и братишку разбудили. Встали, мама стояла бледная, как полотно, в полуобморочном состоянии, прижавшись к какому-то там шкафу. А они начали рыться в этом сундуке, на котором я спала. Рыли, рыли, а там были носильные шмотки какие-то, ничего не нашли.
А через 16 лет мы узнали, нет, даже через 19, в 1956 году мы узнали, что его расстреляли буквально через месяц после ареста [артиста обвинили в шпионаже и подготовке теракта].
Через два месяца вдруг в школе мне говорит учительница: «Лизочка, тебя вызывает директор». Пока я шла к нему в кабинет, у меня подкашивались ножки. А я была худенькая, мелкая девочка, я зашла и непроизвольно разрыдалась. Он меня обнял, прижал так к себе и говорит: «Ты что плачешь? Ты что плачешь?» Первое, что он спросил: «Мама дома?» Я тогда не понимала, что это значит. Теперь я понимаю: он хотел узнать, не остались ли мы с братишкой одни. Я сказала: «Да». Он говорит: «Слава Богу! А чего ты плачешь?»
Я говорю: «Я боюсь, что в школе узнают, что папу арестовали». И он говорит: «Глупенькая, не бойся, в твоем классе уже у половины пап нет дома, так же, как у тебя». Его звали Полищук Трофим Никитич. Всю жизнь, я даже помнила фамилию семьдесят лет и имя-отчество за те несколько добрых слов, которые он мне тогда сказал.
У нас был племянник, в школе их выстроили и сообщили, что Сталин умер. Он потерял сознание, упал. Мы все годы вспоминаем с шуточкой. Что вы, Сталин – это был бог. Бог! Если бы Сталин знал, что с моим папой сделали! А за подписью [Сталина] был его [папы] расстрел.
Он бы не допустил такое. Он бы не допустил такое! Такую несправедливость, такую неправду. Как же его обдуривали, что он этого не знал. Только так все думали».
«И вот нас выбросили в Сибирь»
Нина Фоминична Смирнова, г. Кропоткин Краснодарского края, 2008 год
«Мама у нас с Украины, с Донецкой области, а папа Воронежской области. И она и пошла в Воронежскую область, за папу вышла замуж. Нажили деток, трудились, как говорится, в поте лица.
Кто работает на земле, тот прекрасно знает, какой это адский труд. Кормили эту семью только своим трудом, а детей было десять человек. Двое потом подросли, так умерли, надо было и семью кормить, и налоги платить за арендованную землю. Питались – не голодные были, носили холщовые одежды.
Как стали раскулачивать в 1930 году, так мама покупала кусочки ситца – это у нас для праздника были такие платьишки из ситца, так повязала нам на животики. Нас трое было: 1926 года я, 1925-го – сестра и 1924-го, а все остальные – постарше. Она нам, малышам, на животики повязала эти кусочки ситца, вот они и спаслись на нас, с нас не сняли. А с папы и валенки с ног сняли, как раскулачивали. Три года с лишним мне было.
Мамины родители по фамилии Кутняк, дедушка был, знаю, что Сергей, потому что мама – Анна Сергеевна, а вот бабушку называла тетушка Анастасия, как звали бабушку, какое-то украинское замысловатое имя, что я даже сейчас и не помню, забыла.
В 1930 году нашу семью раскулачили, признали, что мы богатые, богачи, кулаки. Богатые были, ну только чем – детьми богатые были, куча детей. Как нас наказали – собрание бедноты решило раскулачить, все забрать и ликвидировать как класс, это так в архивных документах написано. Значит, уничтожить. И вот нас выбросили в Сибирь.
А как нас наказали – или мы враги народа, ссыльные, или мы спецпоселенцы. Так архив отвечает – никаких других документов нет, значит, никто ничего не решал, как нас наказать. И что нас выселять надо было – тоже никто не решал. Однако ж нас выбросили в Сибирь.
Везли нас в телячьих вагонах, я небольшая была, и то помню темноту в вагоне, и сидели то ли на соломе, то ли на каких-то тряпках в этих вагонах, грузовые наши вагоны были.
Посадили нас в сани, малышей, в сено да в лохмотья наши какие-то, в чем стояли, в том нас вывезли на станцию – полураздетых, полуразутых. Помню и сейчас, как взрослые бежали за санями, а мороз такой, что инеем покрывалась голова вся, и люди белые, эти головы белые, ледяные перед моими глазами, сейчас помню. И как мы кричали в этих санях – мы ж там и мокрые были, не только холодные, и мороз за пятьдесят был, так мы кричали по-страшному. Сейчас вот проснусь ночью и думаю, как же мамино сердце терпело, глядя на нас.
Я была в те годы – в 1934-м – кости, обтянутые кожей, живот как барабан, тогда говорили – рахит, теперь уже дистрофиками называют, а тогда рахит был, да глаза блестели во лбу. Самая ж маленькая, а организм слабый, и мне досталось больше всех. Лет до двенадцати сверстники дразнили пузатой, и обидно было, и вот с таким здоровьем 1937 год начался. Колхоз уже до 1937-го стал немножко подниматься, работать, все люди эти ссыльные, враги народа мы считались.
Посадили нас под комендатуру, кроме нас, малышей, всех совершеннолетних, прокуратура надзирала за нами, комендатура была, ходили отмечаться каждую неделю. И я бегала с мамой вместе в комендатуру, не имели права выйти из поселка, сходить на поле, хоть где колосок поискать или гнилую картошину, не имели права, нам не разрешали. Так какие мы были поселенцы, это так только за преступниками надзирали, как за нами.
И вот мы сидели однажды, мамы не было, на печечке этой железной стоял чугунок, наверное, полведра, водичка теплая. Иринка, та, что с 1925 года, говорит: давайте мы посолим и будем кушать. И мы подсолили эту воду, соль была, правда. И мы втроем, девчонки, эту воду съели. Ложками все выхлебали, наелись, называется.
А как в войну ходили, я не рассказывала, как мы копали, колоски искали, в войну уже можно было выйти нам из поселка, когда война началась, уже не так прокуратура следила за нами.
Так мы, как уберут хлеб, идем все с лопатами, перекапываем это поле, где мышка спрятала в норке колосок какой, я помню, я тоже нашла, копнула и угадала на норку. Так у нее, как у доброй хозяйки, колосочки сложены один в один и хвостиками в одну сторону, это ж мы у нее забирали корм, да радовались, что мы нашли этот колосок…
Музей истории ГУЛАГа выпустил комикс о сталинских репрессиях. Кто его герои и кто читатели?
О тех временах и после войны мы еще боялись разговаривать, потому что за каждое слово, если только донесли, что-то сказал чего-то там против, да или не против, или посмеялся где-то человек, так забирают – и ни следа, без суда и следствия. На Колыму – и пропал без вести.
Ленин умер еще в 1924 году, я еще не родилась. Только Сталин над нами такое сотворял».
«Арест всех родственников, конфискация имущества и расстрел в 24 часа»
Михаил Иосифович Тамарин (до 1965 г. Моисей Иосифович Равин), Москва, 2008 год
В ночь на второе июля 1937 года меня вызвали и повели. В Бутырской тюрьме на последнем этаже меня поместили в камеру-одиночку, и только слышны были стоны людей из соседних камер.
А так была тишина гробовая, Пугачевская башня называлась. И в эту же ночь раздался стук ключей, открывается камера, заходит ко мне Петров, бывший начальник тюрьмы, и его два или три сопровождающих и вручает мне обвинительное заключение. Оно начиналось так, сверху с левой стороны: «Утверждаю, А.Я.Вышинский, генеральный прокурор», с правой – «Согласен, начальник четвертого отдела НКВД СССР Петровский».
Это означает арест всех родственников, конфискация имущества и расстрел в 24 часа. Вот этот закон издали, когда убили Кирова, 1934-й.
Вот по этому закону, значит, они ушли и дали мне это обвинительное заключение читать. Вы знаете, я читал, и со мной стало плохо, понимаете, лужу под собой. Вы извините, я потерял дар регулировать свои органы, мне страшно стало, плохо. А рано утром я пришел в себя, мне говорят: «Соберитесь с вещами». У меня только одна, помню, зубная щетка, больше ничего не было, и спустились вниз. И меня поместили в «конверт», заставили раздеться абсолютно голым, перешерстили все мои брюки, все, одежду. И потом оделись, вывели из этой камеры, поместили в специальную автомашину, клеточка, там можно только сидеть, встать и сидеть.
Андрис Зидерс: расстреляли отца и сослали в Сибирь. Как проходила депортация латышей в 1941 году
Видимо, в этой машине было несколько клеток, потом я узнал, что, оказывается, в других клетках везли моих товарищей. И привезли в Военную коллегию Верховного суда, которая в Лефортовской тюрьме заседала.
[Когда Сталин умер] я в это время был в ссылке. В Туруханском районе. Там в основном жили литовцы, весь поселок почти был из литовцев. Они ходили с радостными, улыбающимися лицами, когда узнали, что умер Сталин. Но не выражали никакими лозунгами, а были довольны очень, понимаете. А я, а мы [относились к этому] с боязнью.
«А где же наш великий Сталин?»
Шовкринская Роза Юсуфовна, Москва, 2009 год
«Мама нам сказала, что папа уехал в командировку. Но после этого мы папу не видели, и отец просидел три года в махачкалинской тюрьме. Три года под пытками, три года меняли этих следователей. Это все он писал, передавал через надзирателей.
И вот писал заявления: на имя Сталина, в Москву несколько заявлений. И просил, чтобы все заявления пересылали только почтовым поездом. И в заявлениях он просил, чтобы ответы присылали на имя родственника, а не в обком. Но оттуда ответы все равно приходили в обком. И после XX съезда, после смерти Сталина, когда передали эти заявления, на них на всех было написано: «Архив».
Когда начали, значит, колхоз в селении, вот это было папе самое большое, вот это папе ставилось [в вину], что папа несогласен был, чтоб в нашем районе организовывали колхоз. Ведь земли-то у нас были все террасные. Отец ни в коем случае не соглашался, чтоб у нас в селении был колхоз земледельческий. Он говорил: «У нас можно скотоводческий, а земледельческий нельзя».
Три года папа там просидел, и в карцере был, и в одиночке был. И через три года его начали судить. Уже был какой-то указ, чтобы снова пересмотреть дело, но все, которых заставляли давать показания, заставляли подписываться – там написано: «36 человек». Ни одного в живых не было. И благодаря, значит, вот этим всем показаниям, «тройка» [тройки НКВД СССР – органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР, созданные в целях проведения операции по репрессированию «антисоветских элементов» и действовавшие в Союзе ССР с августа 1937-го по ноябрь 1938 года. Состояли из трех человек – начальника, секретаря обкома и прокурора, чем и обусловлено их название] судила и присудила ему восемь лет. Восемь лет.
«Мы верили Сталину безропотно, а он оказался слеп». Воспоминания генерала советской армии, пережившего ГУЛАГ
И после этого письма мы от отца ничего не получили. И в конце письма везде он писал: «А где же наш великий Сталин? А где же наш великий Сталин?»
После этого письма мы не получили, но через год – в 1941 году – получили извещение, что отец умер где-то в больнице.
К нам на похороны, на панихиду не давали никому заходить. Сельсовет поставил кругом как охрану, чтоб к нам никто не приходил.
Мама и мы, дети, папу оплакивали одни. В колхоз маму не принимали, в школу нас не принимали. Поэтому маме, когда в первый раз мы приехали в аул, пришлось нас обратно везти в Махачкалу.
Никогда они виновным, ни сестра, ни мама, Сталина виноватым не считали. Мама говорила: «Сталин не мог, не может Сталин все знать, Сталин не виноват».