О чем книга оправдание острова водолазкина
«Оправдание Острова»: что нужно знать о новом романе Евгения Водолазкина?
В конце 2020 года на ЛитРес появилась новая книга Евгения Водолазкина «Оправдание Острова». Она продолжает традиции главного труда писателя — романа «Лавр», но идея здесь другая. Давайте разберёмся, почему этот роман получился, с одной стороны, типичным для автора, а с другой — совсем новым.
Немного о сюжете
Действие романа происходит на Острове, и здесь мы сразу встречаемся с парадоксом: его нет на карте, но его существование не вызывает сомнений. События, происходящие в книге, до боли узнаваемы. И хотя Водолазкин предупреждает, что Остров — это лишь собирательный образ, модель Европы, и не стоит искать в книге отсылки к конкретным странам и событиям, мы всё равно легко узнаем в судьбе Острова историю нашей страны и даже реальных исторических личностей.
Остров проходит в своей истории несколько этапов. В первое время своего существования он напоминает Византию: здесь такие же жестокие порядки, а герои очень похожи на императора Юстиниана и императрицу Феодору.
Затем Остров переходит в состояние отсталого государства Южной Европы: достижения цивилизации приходят сюда много позже, чем на материк. Через время здесь происходит Великая Островная революция. Она приносит с собой изменения в религии и социальной жизни, а позже и репрессии.
За революцией следует эпоха капитализма. Остров становится колонией могущественной Континентальной державы. А дальше… Островитян ждут более мрачные и пугающие события.
Люди лишь надеются, что найдётся исчезнувшее пророчество, когда‑то продиктованное княжескому летописцу, и огласит их судьбу. Эта сюжетная линия приближает «Оправдание Острова» к детективу в духе «Имени розы» Умберто Эко.
Парадокс времени
Хронику жизни Острова мы узнаём из первой части романа. Вторая часть — это те же события, но с другого ракурса: здесь княжеская чета Парфений и Ксения комментируют всё происходящее. И тут мы встречаемся с ещё одной «странностью»: с одной стороны, князья живут в Средневековье и их возраст перевалил за 300 лет, а с другой — они находятся вне времени, они были и будут всегда. И для них история Острова — это лишь маленькая частичка пазла, ведь есть и что-то большее.
Если вы уже запутались в пространственно-временных парадоксах, спешим вам сообщить, что есть и третья часть. В ней мы видим историю французского режиссёра, который снимает фильм о героях второй части. И не стоит забывать, что существует и четвертый ракурс: взгляд самого автора, который здесь выступает как хронист (такое название, кстати, хотела дать роману издатель Елена Шубина).
Зачем Евгению Водолазкину понадобилось столько точек зрения на одну и ту же историю? Ответ прост: это позволяет ему свободно говорить с читателем о современности. Прозаик сплетает Средневековье и наши дни, реальные и вымышленные события, Россию и Византию. Он будто сам существует вне времени и пространства, показывая, что это весьма условные штуки. И тем не менее здесь отчётливо проступают контуры нашей реальности, только теперь мы можем воспринимать её отстраненно. Кроме того, Водолазкин обращает внимание на истинность истории, которую можно переписать совсем по-разному, официальная хроника может не совпадать с частной.
Это позволяет сделать вывод, что главным мотивом «Оправдания острова» опять стало время. Книга представляет собой притчу о сути времени и смысле истории. Водолазкин размышляет о том, как время влияет на отдельных людей и целые империи, и приходит к выводу, что вечна только настоящая любовь, а государства могут рождаться и приходить в упадок.
Узнаваемый стиль
Как мы уже говорили, новый роман Евгения Водолазкина следует традициям «Лавра» и в каком-то роде является его продолжением. Это проявляется не только в языке и стиле, не только в том, что здесь тоже сплетаются две эпохи (вспомним те самые пластиковые бутылки, которые валялись под древнерусскими кустами и за которые так критиковали книгу), но и в отдельных отсылках. Например, ироническая и мягкая интонация Парфения напомнит читателям манеру отца Никандра.
Кстати, мотив пророчества нам тоже уже встречался в «Лавре». В одном из интервью Евгений Водолазкин поделился, что пророчества важны для него как фактор преодоления времени — опять любимая тема писателя.
«Пророчества говорят о том, что времени нет. Всё существует, а “уже” и “ещё” — таких слов с точки зрения вечности нет. Пророчества — важный элемент христианской культуры, просто надо понимать, что не все они истинны», — говорил Водолазкин.
И всё же «Оправдание Острова» сложно назвать «обычной» для писателя работой. Это очень сложное по содержанию и структуре произведение. Это наджанровая проза, в которой смешались и псевдоисторический роман, и житие, и притча.
Автору удалось сохранить лучшее, за что полюбился читателям «Лавр» (игра со временем, многообразие персонажей и их запоминающиеся образы, удивительная связь с нашей реальностью, несмотря на разрыв эпох) и одновременно не «скатиться» в повторы, которые явно занизили бы значимость произведения в глазах читателя. Да, это определенно не «Лавр-2», а абсолютно самобытное произведение, которое позволяет во многом переосмыслить нашу реальность. Ведь прошлое, настоящее и будущее связаны незримой нитью.
«Оправдание Острова»: Водолазкин задал нам всем новую и очень сложную загадку
Приблизительное время чтения: 7 мин.
«Оправдание острова» — это книга одновременно и довольно простая, и очень сложная. То есть многослойная. На первый взгляд она очень напоминает политическую сатиру, но это обманчивое впечатление.
Текст построен сложно. Это и отрывки из монашеских летописей, и комментарии к этим летописям княжеской четы Парфения и Ксении — некогда правившей Островом, потом, во время революции, отстраненной от власти, чудом не уничтоженной в эпоху тоталитаризма. Они старенькие уже, Парфений и Ксения, им 347 лет. Люди обычно столько не живут, но они — исключение. Композицию осложняет еще одна сквозная линия — съемки фильма о юности этой княжеской четы. Фильм снимает великий французский кинорежиссер, съемки происходят во Франции, куда в качестве консультантов приглашены Парфений с Ксенией. Плюс протянутая через весь текст интрига — утерянное (а в финале найденное) пророчество средневекового подвижника Агафона о судьбе Острова.
Отдельно скажу о языке. Здесь та же ситуация, что и с месседжем: язык обманчиво прост. Когда повествование ведется от лица средневековых монахов, то вроде бы нет никакой стилизации под старину. Обычная, вполне современная литературная речь, единственное ограничение — не используется лексика, несвойственная эпохе. Но ничего нарочитого, никаких «паки и паки». Речь же Парфения и Ксении — совершенно современная (впрочем, они и пишут свои комментарии уже в XXI веке). Тем не менее даже когда повествуется о древней истории Острова, возникает ощущение аутентичности. И еще: от чьего бы лица ни шла речь, в ней звучит тонкая ирония.
Об иронии тоже стоит сказать: она ведь там явно не случайна. Мне кажется, цель ее — создать ощущение некоторого отстранения от событий, показать их не изнутри происходящего, а как бы сверху. Отстранение здесь не синоним бесстрастности, а скорее попытка взглянуть на временное из вечности или, иначе говоря, видеть конкретный исторический эпизод в контексте всей истории — и локальной, и мировой, и прошлой, и будущей. При этом авторская ирония (а она, хоть и звучит в речи героев, все равно авторская) направлена «вниз», а не «вверх». Однако в ней не столько осуждение, сколько сострадание к вывихам человеческих душ.
Теперь о том, в чем же здесь авторский месседж. Понятно, что перед нами даже не альтернативная история (я имею в виду альтернативную историю как поджанр фантастики). Понятно, что история Острова так же похожа на реальную историю, как театральный спектакль на реальную жизнь. Причем, наверное, даже не театральный спектакль, а цирковое представление. Значит, здесь другое. Не фантастика, а притча. История Острова — это, по сути, вся история человечества, только отраженная в зеркале с тщательно подобранной кривизной. Чтобы сфокусировать главные ее смыслы.
И вот тут самое время вспомнить о ключевой идее Евгения Водолазкина, впервые озвученной в романе «Лавр» и продолженной, уточненной в «Авиаторе» и «Брисбене». Это идея об иллюзорности времени. Я говорю, конечно, не о физическом времени, а о метафизическом. С этой точки зрения настоящее, прошлое и будущее — это условности, это особенности человеческого восприятия. На самом деле всё уже случилось, всё пребывает в вечности.
Время традиционно сравнивают с рекой, и если уж воспользоваться таким сравнением, то река эта замкнута в кольцо, а посреди нее остров, и остров этот — Вечность. Оттуда, с острова, виден любой момент времени, оттуда, с острова, можно шагнуть в любой момент. Именно вечность — это то, что существует по-настоящему, а моменты времени — лишь некие ее проекции. Отсюда, кстати, и дар пророчества: пророк обладает возможностью выйти из реки времени на остров вечности и оттуда увидеть прошлое и будущее (в «Лавре» об этом говорится подробно). В «Брисбене» идея иллюзорности времени развивается: основная наша иллюзия — это понятие будущего. Реально лишь настоящее, именно настоящее связано с вечностью, именно в настоящем и нужно жить — а не в мечтах о светлом будущем и не в боязни темного будущего, не в ностальгии по светлому прошлому и не в ненависти к темному прошлому.
На мой взгляд, в «Оправдании Острова» — очередное развитие темы времени и вечности. Мне кажется, автор задается вопросом: если время условно, если по-настоящему важна лишь вечность, то зачем же существует время? Причем даже не вообще время как таковое, а конкретнее: в чем смысл человеческой истории от Воскресения Христова до Страшного суда? Зачем все эти тысячелетия нужны? Почему Господь все длит и длит историю, почему медлит снова прийти и ее завершить? Ведь не случайно же?
Вот этот смысл в «Оправдании Острова» и пытается, по-моему, найти Водолазкин. Это даже из названия книги видно: оправдание Острова есть оправдание всей истории человечества за последние две тысячи лет.
И тут загадка. Что такое произошло в истории, что имеет ценность в глазах Бога? Политический прогресс? Ясно, что людей он лучше не сделал. Напротив, из хроник монахов-летописцев мы видим, как нравы постепенно ухудшаются, как на всех уровнях растут жестокость, глупость, равнодушие и безответственность. Чуть ли не каждый последующий правитель Острова (в период после свержения Парфения с Ксенией) хуже предыдущего. Научно-технический прогресс? В книге видно, как на какое-то короткое время этот прогресс затормозил сползание в нравственную пропасть (переключил внимание масс с политических демонстраций на такие чудеса, как библиотека и трамвай), но потом всё неизбежно обрушилось. Может, культурный прогресс? В книге он представлен фигурой великого режиссера Жана-Мари Леклера — и ясно дано понять, что ничего по-настоящему великого, по-настоящему духовного в его шедеврах нет.
Я не знаю, что имел в виду автор. Рискну предположить, что высшая ценность в глазах Бога, ценность, ради которой Он мирится со всеми язвами общества (причем ценность, сформированная историей, невозможная без ее хода) — это сами главные герои, князь Парфений и княгиня Ксения. Так в романе — а учитывая, метафора чего в нем создана, — это вообще праведники, светлые души, прошедшие через страшные испытания, сохранившие и преумножившие себя.
Если так, то получается, что смысл истории — не построение светлого будущего, не социальный, научный и культурный прогресс, а именно что выращивание праведников. «Когда б вы знали, из какого сора. » И пока праведники рождаются, пока светлые души появляются (пускай в единичных количествах, не массово) — Бог медлит со Своим Вторым Пришествием. Видимо, оно произойдет тогда, когда почва истощится и ничего доброго на этой грядке (то есть в истории) уже не вырастет.
Не сказать, чтобы идея была совершенно новой. Сколько лет пословице «не стоит село без праведника»? Вспомним и Ветхий Завет, книгу Бытие, где Бог обещает Аврааму пощадить Содом, если там найдется достаточное число праведников (причем, в ходе «переговоров» с Авраамом Он всё уменьшает и уменьшает это минимальное число). Кроме того, против этой идеи есть нравственные возражения: получается, что ради выращивания праведников страдают и мучаются обычные люди, грешные, весь смысл существования которых лишь в том, чтобы унавозить почву, быть травой на цветочной клумбе. Впрочем, и на это есть железный контраргумент: а что, лучше бы им, обычным людям, вообще не родиться? А вы их спрашивали? Плюс к тому шансы стать праведником есть у каждого, и есть свобода ими воспользоваться. Или не воспользоваться.
Но в любом случае, прав я или не прав в своем прочтении, автор загадал нам загадку. Иначе сказать, поставил глубокий богословский вопрос: в чем духовный смысл «последних времен»? Напомню, что в апостольских посланиях «последними временами» называется вся история, которая началась воплощением Христа и закончится Его Вторым Пришествием. И хотя вопрос звучит максимально широко, на самом деле он касается каждого из нас. Ведь историю делаем мы, и от того, как видим высший смысл своих жизней, зависит и высший смысл нашей общей истории.
Иллюстрации в тексте: миниатюры Реймского миссала, кон. XIII в.
Говорим с Евгением Водолазкиным о его романах:
Как понимать «Оправдание Острова»: мы поговорили с Евгением Водолазкиным о его новом романе, а заодно о конце света
Приблизительное время чтения: 16 мин.
Недавно у Евгения Водолазкина вышел новый роман, «Оправдание Острова». Какие авторские размышления и переживания за ним стоят? Об этом, а также о конце света и участии Бога в истории человечества «Фома» говорит с известным писателем.
Справка о романе
Сюжет романа — это разворачивающаяся от раннего Средневековья до наших дней история некоего Острова. Государства, в котором можно найти черты и Руси, и Византии, и европейских королевств. Историю Острова пишут, сменяя время от времени друг друга, хронисты — православные монахи из единственного на Острове Монастыря. При этом тексты их хроник перемежаются комментариями, которые делают Парфений и Ксения — княжеская чета, некогда правившая Островом, но давно отстраненная от власти. Они, Парфений с Ксенией, долгожители, им по 347 лет. Плюс еще одна сюжетная линия — во Франции снимается художественный фильм о них, и они консультируют режиссера. Что же касается истории Острова, то в ней есть всё: средневековые междоусобицы, интриги, иноплеменное иго, распространение либеральных идей, кровавая революция, тоталитарный режим, «оттепель», зависимость от транснациональных корпораций, война, экологическая катастрофа, проснувшийся вулкан, способный уничтожить Остров. И в финале — сбывшееся древнее пророчество, текст которого был утерян в Средние века и найден лишь в наши дни.
Времена и сроки
— Роман называется «Оправдание Острова», и это название, по-моему, ясно выражает его смысл. Остров символизирует историю человечества (по крайней мере, историю христианского мира), а оправдание имеется в виду перед Богом. То есть, иначе говоря, речь идет о том, зачем Богу нужно, чтобы история всё длилась и длилась. Какой Он видит в ней смысл. Согласны ли Вы с такой трактовкой?
— С одной стороны, осмысление хода истории действительно составляет суть романа, с другой — не можем же мы знать мысли Бога, и Его вúдение истории остается для нас тайной. Однако мы вправе делать свои человеческие предположения о метафизическом смысле истории.
Надо сказать, что для христианского сознания здесь есть вопрос. Первые христиане ждали скорого пришествия Христа, Страшного суда и конца мира. Они были уверены, что все это случится еще при их жизни, — эту убежденность можно видеть в апостольских посланиях. Причем ждали они не с ужасом, а с радостью. Но шло время, конца света не наступало, рождались новые поколения христиан — и постепенно ожидание Второго Пришествия начало вызывать у христиан не столько радость, сколько страх.
Интересно, что первая христианская хроника (III век) была составлена Юлием Африканом по просьбе Оригена именно для того, чтобы успокоить людей: есть, есть еще время для покаяния. Понимать это можно так: вот есть события, случившиеся до нас, и есть случившиеся при нас, и после нас тоже будут. Поэтому не нужно паниковать, не нужно бежать в леса и пещеры, а нужно просто жить по-христиански, здесь и сейчас.
Но если история не закончилась вскоре после Воскресения Христова, если она всё еще длится, то для думающего христианина возникает вопрос. Вернее, даже два вопроса. Первый — это почему Господь медлит прийти снова и выполнить обещанное обновление мира (когда, по слову апостола Иоанна Богослова, будут «новое небо и новая земля»). А второй — когда именно это случится.
Надо сказать, второй вопрос занимал умы куда больше, чем первый. Особенно обострилось это в Средневековье, когда люди высчитывали даты конца света и исступленно ждали его. Причем это касалось не только необразованных людей. К примеру, ученейшие византийские монахи видели недостатки юлианского календаря, из-за которых дата Пасхи постепенно смещалась с весны к лету, но не спешили вносить исправления, потому что зачем? Ведь конец света случится гораздо раньше! На Руси, к примеру, было всеобщее ожидание конца света в 1492 году, поскольку этот год был семитысячным от Сотворения мира. Этот год считался последним на следующем основании: в 89-м псалме сказано, что тысяча лет перед очами Господа как день вчерашний. Дней в неделе семь, из чего следовало, что с окончанием седьмого тысячелетия кончится и мир. Люди забрасывали свои бытовые дела, сельскохозяйственные работы, потому что — какой в них смысл? Ведь еще чуть-чуть — и всё кончится!
Нам сейчас это кажется странным, мы ведь помним слова Христа: О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один (Мф 24:36). И уже по Своем Воскресении Он напомнил: Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян 1:7). Апостол Павел тоже предостерегал христиан: О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо, когда будут говорить: “мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба. (1 Фес 5:1–3). Тем не менее люди Средневековья не видели ничего неправильного в попытках вычислить дату Второго Пришествия.
Что же касается первого вопроса, то есть почему Господь медлит, тут есть, конечно, всем известный церковный ответ: медлит по милосердию Своему, чтобы всем дать шанс на спасение. Еще можно вспомнить притчу Христа о пшенице и плевелах (Мф 13:23–30), то есть что Господь оттягивает время жатвы до той поры, когда пшеница созреет (оставьте… то и другое до жатвы).
История — слово многозначное
— Тогда получается, что история — это и есть процесс созревания и доброго, и злого в человечестве (и пшеницы, и плевел, говоря образами притчи). И значит, что-то нужное Богу должно успеть вырасти?
— Наверное, можно сказать и так. Но вообще понять, что такое история — пускай даже не в высоком метафизическом смысле — очень непросто. История — слово многозначное. Это и само человеческое прошлое, и наука о нем. Обывательское представление: история дает объективную картину того, что было в прошлом. Но это ведь не так! К объективности надо стремиться, но она, как горизонт, недостижима. Хотя бы потому, что наше знание о прошлом складывается из множества деталей: археологические находки, летописи, документы. Достоверность каждой из этих деталей может быть подвергнута сомнению. Как трактовать ту или иную фразу в древней летописи, как узнать, насколько объективен был летописец, сообщил ли автор письма подлинные факты или просто пересказал расхожие домыслы? Есть случаи, когда нельзя верить летописным датам, потому что хронологическая сетка на описание событий была наброшена много позже. Тут неизбежна субъективность исследователя, который предпочитает одни детали другим. Существует ведь так называемое «магнитное» отношение к материалу, когда исследователь видит лишь те факты, которые подтверждают его концепцию. Но даже из одних и тех же деталей можно сложить разные картины, если исходить из разных мировоззренческих принципов.
Полная объективность, наверное, была бы, если бы можно было отправиться в прошлое и установить видеокамеры в каждом княжеском дворце, в каждой крестьянской избе, а потом свести данные воедино. Хотя даже в этом случае многое зависит от того, где именно была установлена камера. То есть даже в такой явно фантастической ситуации — и то возможны варианты.
Отдельная сложнейшая тема — это методология истории. В некотором смысле ведь история — это не совсем наука. Во всяком случае, наука не в том смысле, в каком мы считаем наукой физику, химию, биологию. Во-первых, в истории невозможен эксперимент. Во-вторых, в отличие от прочих наук, история имеет дело с уникальными событиями. Куликовская битва, к примеру, в истории только одна, другой не было. Было множество прочих битв, но все они от нее отличались. Римская империя была только одна. Были другие империи, но не совсем такие или совсем не такие. И так далее. Да, конечно, у разных событий может быть много общего, но, во-первых, общее не перечеркивает индивидуальность каждого события, а во-вторых, мы не всегда правы, выявляя это самое «общее».
Кто делает историю?
— И все-таки, что же такое, по-Вашему, история?
— Несколько упрощая дело, можно определить ее так: это последовательность событий, находящихся в хронологической связи. Но и тут всё непросто. Есть ведь еще причинно-следственные связи. Ладно, будем считать, что с хронологией мы разобрались, что правильно расставили точки на шкале времени. А вот насчет причинно-следственных связей — все гораздо сложнее.
— Потому что это мировоззренческий вопрос: в чем видеть такие причинно-следственные связи?
— Да, именно так. Что считать связями, какие связи считать более значимыми, какие менее — это зависит от того, какая у вас в голове картина мира.
Вот, например, есть марксистский подход к истории, согласно которому всё в итоге сводится к материальным причинам. У человечества появляются средства производства (сначала каменный топор, потом лошадь и плуг, потом трактор и атомный реактор), поэтому между людьми складываются производственные отношения (рабовладельцы и рабы, феодалы и крепостные, капиталисты и пролетарии). Глядя на расставленные по временной шкале факты, историк-марксист будет выводить связи между ними, исходя именно из своего мировоззрения.
А допустим, историк-христианин, не отрицая наличие материальных факторов, будет исходить из того, что люди той эпохи были верующими, что в их поступках была религиозная мотивация, и эта мотивация могла преобладать над материальной. А самое главное: историк-христианин — именно в силу своей веры — не только принимает в расчет, что люди прошлого имели религиозные убеждения и поступали соответственно им, но и уверен, что духовный мир действительно существует и оказывает влияние на человеческие поступки.
— Значит ли это, что ход человеческой истории определяется Богом, что Он сознательно направляет ее к некой известной только Ему цели, чудесным образом вмешиваясь в естественный ход событий?
— Такая точка зрения весьма распространена, в том числе и у православных людей. Согласно этому подходу, причина любого исторического события — будь то война, революция, эпидемия — это таинственное воздействие Божие, воздействие, механизмов которого мы не знаем и в земной жизни точно не узнаем.
Мне кажется, что это такая же крайность, как и материалистический подход к истории, напрочь отвергающий само существование сверхъестественного и, соответственно, влияние его на людей. А истина где-то между.
В ветхозаветные времена Бог действительно властно и мощно вмешивался в ход истории, мы знаем это из Библии. Однако в новозаветную эпоху такого явного, несомненного и массового вмешательства становится гораздо меньше. То есть Бог, конечно, может влиять — и влияет! — на жизнь каждого отдельного человека, отвечая (порой очень неожиданно) на его молитвы, защищая от демонических сил, ставя его в обстоятельства нравственного выбора. Но видеть в Боге основную причину глобальных исторических катаклизмов — это, по-моему, неправильно.
Утверждающие так люди, как мне кажется, путают Божью волю и Божье попущение. Божья воля — это то, чего Господь желает, в чем Он видит благо. А попущение — это, наоборот, Его невмешательство в те вещи, которые Ему как раз не нравятся. Но вмешаться — значило бы нарушить человеческую свободу воли, на что Бог не идет. В противном случае это были бы уже не люди, а биороботы.
История видимая и невидимая
— Вернемся к теме причинно-следственных связей. Вы сказали о двух крайностях — о чисто материалистическом подходе к истории и о чисто «теократическом», где ход событий определяет только Бог, а люди являются лишь актерами, вынужденными играть написанные свыше роли. В чем же состоит «срединный» путь? То есть в чем Вы видите главную связь между событиями?
— Я сказал, что история — это последовательность событий. Но на самом деле все сложнее. В истории есть не только события, то есть не только то, что люди делают. Есть еще и то, что люди думают и чувствуют. Нередко (хотя и не всегда) их мысли и чувства воплощаются в культуре, но важно, что эти мысли и чувства есть, они возникают, накапливаются — и порой влияют на события, то есть на мотивацию человеческих поступков. Порой люди совершают поступки странные, нелогичные, невыгодные им, если рассматривать ситуацию с рациональной точки зрения. Но на самом деле у таких поступков есть очень четкие причины. Просто невидимые миру.
В романе «Лавр» я привел пример этого. Есть там у меня второстепенный герой, псковский булочник Самсон. И есть юродивый Карп, который часто похищает у Самсона калачи, вгрызается зубами, бежит с калачом, падает в грязь, убегает. а покусанный, извалянный в грязи калач подбирают голодные нищие и съедают. Все это знают, улыбаются. Улыбается и сам Самсон. Более того, он видит четкую закономерность: если Карп утащит калач, то остальные калачи прекрасно распродаются. Если же не утащит, то торговля идет плохо. Так что Самсону прямая выгода — смиряться и улыбаться. Так продолжается долго. Но вот однажды Самсон набрасывается на Карпа с ножом и убивает. Почему? Потому что за фальшивой улыбкой у него годами копился гнев. Самсона возмущала не потеря копеечного калача, а то, что с его прекрасными изделиями так обращаются, так издеваются над его трудом. Пускай это хоть сто раз выгодно, но обидно! И в какой-то момент чаша переполняется, обида вырывается наружу, затемняет разум. и человек совершает убийство. Абсолютно немотивированное, с точки зрения окружающих.
Так вот — есть видимая история событий (то есть суммы человеческих поступков), а есть невидимая история мыслей и чувств, которые зачастую и становятся причинами поступков.
И тут мы переходим к тому, что я думаю об истории, к тому, что пытался высказать в «Оправдании Острова». В истории есть вещи, не объяснимые рационально. Иначе говоря, в ней есть странные ритмы. Какие-то глобальные события происходят, вроде бы не имея видимых причин. Мои герои, монахи-летописцы, говорят об этом просто: «время пришло». То есть получается как в книге Экклезиаста: всему свое время. Время собирать камни, время разбрасывать камни, время сеять, время жать.
Но на самом деле необъяснимости получают свое объяснение, если посмотреть на историю не событий, а мыслей и чувств. Вот, например, эпоха из истории Острова, примерно соответствующая XIX веку всемирной истории. Островом правит князь Парфений, и все вроде хорошо, нет уже всяких средневековых жестокостей, нет голода, войны, чумы, преступности. Вроде бы времена благоденствия. Но людям почему-то это благоденствие вдруг надоедает, они устраивают демонстрации, внимают пройдохам-демагогам, причем даже сами неспособны объяснить, какая муха их укусила.
А на самом деле муха эта называется усталость. Бывает усталость от плохого, но бывает усталость и от хорошего. Усталость приводит к жажде перемен — любых перемен, любой ценой.
Вот эти внутренние ритмы — от созидания к довольству, от довольства к усталости, от усталости к озлоблению, а от озлобления к разрушению — они, увы, присущи той самой «невидимой истории», истории мыслей и чувств. А мысли и чувства становятся причинами поступков. Конечно, не единственными причинами, но очень весомыми. Если «невидимую историю» не замечать, то исторические катаклизмы кажутся совершенно иррациональными. Взять, к примеру, Первую мировую войну. Были ли у нее геополитические, экономические и так далее причины? Сколько-нибудь значимых не было. Как-то рационально объяснить это всеобщее европейское помутнение невозможно. А вот если учесть давно нараставшую в европейском (как и в российском) обществе агрессию, то все складывается.
Темный резонанс
— Как же получается, что такое иррациональное помутнение приводит к столь трагическим последствиям? Каков тут механизм?
— Этот механизм я в романе «Авиатор» назвал резонансом зла. Когда в обществе становится слишком много озлобленности и агрессии, то люди — причем даже не злодеи, а в обычных обстоятельствах вполне приличные люди! — заражаются такими настроениями и начинают вести себя соответственно. И чем больше их таких становится, тем легче заразиться прочим. Возникает своего рода эпидемия, не столько психическая даже, сколько духовная. Природа такого резонанса вполне, по-моему, очевидна: у каждого человека есть грехи, есть поврежденность души, ее, так сказать, темная часть. И она, эта темная часть, реагирует на творящееся вокруг зло, отзывается, начинает резонировать с ним, растет, подавляет доброе начало в человеке.
— Но ведь мы, христиане, понимаем, откуда берется это темное начало.
— Да, естественно. Тут без инфернальных сил не обходится, однако важно понимать: нельзя всё к ним сводить и объяснять всё их происками. Это поврежденность души, которая есть у каждого из нас и которая может проявиться, если сознательно ей не сопротивляться.
То есть в итоге всё сводится к тому, как мы распоряжаемся богоданной свободой воли. Если выбираем Бога, если просим Его защиты, то Он помогает нам справиться с темным началом, и никакие бесы тогда ничего не смогут с нами сделать. Но если мы просто живем как живется, плывем по течению, то в эпоху перемен легко становимся жертвой резонанса зла.
— Говоря об истории, нельзя не коснуться того, что называют историческим прогрессом. В романе Вы тоже коснулись этой темы, причем в весьма ироническом ключе. Чем вызвана такая ирония?
— Тем, что я в прогресс не верю. Впрочем, давайте сначала уточним, о чем речь. Существует научно-технический прогресс, в его наличии сомневаться было бы как-то странно. Но традиционно ведь под прогрессом понимается другое, а именно — прогресс нравственный. То есть идея, что история движется к улучшению человечества, улучшению межличностных отношений, общественного устройства. Не в том даже дело, каким путем — революционным или эволюционным: главное, что сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня.
На мой взгляд, история последних как минимум полутора веков показывает, что лучше-то человек как раз не становится. Напротив, «прогрессивный» XX век принес чудовищные бедствия, искалечил и тела, и души. Да, бесспорно, в традиционном обществе было много жестокого, несправедливого — и странно было бы ностальгировать по крепостному праву или, скажем, инквизиции. Но гуманизация социального устройства вовсе не означает, что люди в массе своей стали добрее, умнее, справедливее.
Подчеркиваю: в массе своей. Потому что замечательные люди, праведники в полном смысле этого слова, были всегда, есть они и сейчас. Можно сказать, что прогресс есть, только не массовый, а индивидуальный. В предельном случае мы называем такой прогресс обретением святости. Но ведь это в любую эпоху было.
Цветы на клумбе истории
— Главные герои Вашего романа, Парфений и Ксения, как раз такие праведники и есть. Ведь именно они, согласно пророчеству Агафона, восходят на гору (на готовый взорваться вулкан), чтобы просить Бога пощадить Остров. И Бог прислушался к ним, Остров уцелел. Так вот: складывается ощущение, что Богу от истории не надо никаких наших прогрессов, а нужны именно такие праведники. Пусть их немного, пусть единицы, но ради них Он готов откладывать Свой суд. А ведь, если вдуматься, картина получается довольно страшненькая.
— Если предположить, что Бог считает праведников самым ценным плодом человеческой истории, то что же в этом страшного?
— Потому что, если мы сравним историю с клумбой, а праведников — с прекрасными цветами на этой клумбе, то все остальные, то есть обычные люди, грешники, оказываются сорной травой, назначение которой — сгнить и тем самым удобрить почву для лилий и роз. Получается довольно обидно, несправедливо. Во всяком случае, Ваш роман можно понять и так.
— Понять-то так, наверное, можно. но, если позволите, я немного изменю вашу аналогию с клумбой. Да, история — это клумба, только всё, что на ней растет, — это не сорняки, а потенциально прекрасные цветы. Только цветы растут сами собой, «не ведая стыда», а людям дарована свобода. Свобода стать прекрасной лилией — или жгучей крапивой. Бог хочет, чтобы всё посаженное на клумбе стало прекрасными цветами, и не просто хочет, а способствует этому. Но если ты не желаешь становиться розой, если тебе больше нравится быть репейником, то не переделать же тебя в розу насильно!
Да, «Оправдание Острова» — это роман о праведниках (а еще о возвышенной супружеской любви, между прочим). Но праведником может стать каждый. Просто не все стремятся к этому. Однако разовьем аналогию с клумбой. Зачем на ней растут прекрасные цветы? Только чтобы порадовать Бога? Нет, не только! Прекрасные цветы нужны прежде всего для всех остальных растений на этой клумбе. Потому что, видя праведника, хочется и самому таким быть. Праведники — это для обычных людей и духовный камертон, и доказательство, что таким стать можно, что это не фантастика. Праведник — это как маяк в ночном море, он нужен, чтобы корабли не сбивались с курса и не разбивались о скалы. Отсюда, кстати, и поговорка «Не стоит село без праведника».
Не все становятся великими праведниками. Да, их очень мало. Но это не значит, что все остальные обречены и не спасутся. Даже у самого слабого, самого грешного человека есть шансы на спасение. От него не требуется великих подвигов, для каждого — своя мера. Но вот чтобы до этой меры дотянуть — нужен пример праведников.