О чем мечтал всю жизнь мещеряков
Мещеряков Александр Николаевич: биография, карьера, личная жизнь
Содержание статьи
Из биографии Александра Мещерякова
Будущий специалист по истории, традициям и культуре Японии появился на свет в 1951 году. Детство мальчика прошло в столице СССР, оно совпало с началом эпохи освоения космоса и со знаменитой «оттепелью» в обществе. Но политикой в юные годы Мещеряков не интересовался. Однако конец «оттепели» Александр Николаевич помнит хорошо: когда в 1964 году сместили Хрущева, тут же начались затяжные перебои с продуктами. В память врезались очереди за хлебом.
Дядя Александра Мещерякова был специалистом по Китаю. Он посоветовал юноше выбрать японистику. Поначалу Александр мечтал о профессии писателя или журналиста. Однако он не желал опускаться до вранья, без которого, как он уже понимал, трудиться в центральных изданиях во времена застоя было невозможно.
Образование Мещеряков получал на историческом отделении престижного Института восточных языков при МГУ, но современная тематика его не интересовала: молодого студента больше привлекали древность и средневековье. Другим увлечением Мещерякова была художественная литература. Он пробовал писать и сам, сочинял стихи и прозу.
Японский язык в вузе поначалу Мещерякову давался с немалым трудом. Но Александр занимался прилежно, постигая основы грамматики, фонетику и иероглифы незнакомого языка. И постепенно количество перешло в качество. Теперь Александр Николаевич объясняет своим приунывшим студентам: «На японском говорит 120 миллионов человек. Раз они смогли им овладеть – вы тоже сможете!». Главное при изучении японского – не жалеть себя и делать чуть больше, чем требует учебная программа, считает ученый.
Карьера и творчество
Вуз Александр Николаевич окончил в 1973 г. Через несколько лет молодой ученый защитил кандидатскую диссертацию. Темой первой научной работы стала социальная и политическая борьба в Японии в VI-VIII веках. После этого Мещеряков около двух десятилетий проработал в Институте востоковедения.
В 1991 году Александр Николаевич становится доктором исторических наук, защитив диссертацию по культуре древней Японии. Впоследствии работал ведущим сотрудником в Институте восточных культур и античности. Став профессором, возглавил «Ассоциацию японоведов» и был руководителем журнала «Япония».
На счету япониста более трех сотен публикаций по самым разным проблемам истории и уникальной культуры Японии. Мещеряков успел также выпустить шесть книг со стихотворными произведениями и прозой. В превосходных переводах ученого на русском языке увидели свет сочинения ряда крупных японских писателей: Ясунари Кавабаты, Синтаро Исихары и других.
Написанная со знанием дела книга Мещерякова «Император Мэйдзи и его Япония» заслужила престижную премию «Просветитель» (2012). Научный мир признает весомый вклад Александра Николаевича в укрепление дружеских связей между народами России и далекой Японии.
Урок литературы в 9 классе Последний рассказ о войне (по рассказу О.Н.Ермакова «Последний рассказ о войне»)
Конспект урока литературы в 9 классе
Тема: Последний рассказ о войне
(по рассказу О.Н.Ермакова «Последний рассказ о войне»)
1. Познакомить с творчеством писателя-прозаика Олега Николаевича Ермакова и его «Последним рассказом о войне».
2. Показать новое видение войны в литературе XX века, ее безнравственность, разрушительное воздействие на человека.
3. Развивать навыки анализа рассказа.
Диск с записью песни М. Муромова «Ребята из Афгана».
Диск с компьютерной презентацией «Нам не забыть Афганистан»
Предварительная подготовка к уроку:
Дать задание прочитать дома рассказ «Последний рассказ о войне» О.Н.Ермакова.
Помочь учащимся в создании компьютерной презентации «Нам не забыть Афганистан».
Индивидуальное сообщение об О.Н.Ермакове.
Олег Николаевич Ермаков
родился 20 февраля 1961 года в Смоленске
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет. Небо ясно.
Под небом много места всем;
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»
М. Ю. Лермонтов, «Валерик»
(звучит песня М.Муромова «Ребята из Афгана»)
Вступительное слово учителя.
Тема войны в русской литературе затрагивалась еще с древних времён. Например, «Слово о полку Игореве» повествует о двух военных сражения войска князя Игоря. С тех времен эта тема не потеряла своей актуальности, так как война — немаловажная часть жизни любого государства, и Россия в этом плане не является исключением.
Однако с течением веков, с развитием цивилизации меняется и характер войны, и её восприятие человеком; эти перемены не могут не оказать влияния на раскрытие этой темы в литературе. В «Слове о полку Игореве» военный конфликт показан обобщенно, без детализации и психологизма, но спустя несколько веков Л. Толстой в «Войне и мире» диалектически рассматривает психологию человека на войне, наделяя каждого персонажа уникальными характеристиками и собственным восприятием войны. Писатель подчеркивает, что война – противоестественное состояние человека и общества, тяжелая кровавая работа, изматывающая и калечащая душу человека, сложное испытание, которое суждено пройти не каждому; разграничивает понятия захватнической и освободительной войны.
Афганская война, в отличие от более глобальной Великой Отечественной, относится к локальным конфликтам и, хоть и оставила тяжелый след в истории России, не настолько сильно затронула общественное сознание.
Современная литература в лице русских писателей пытается дать ответ на наболевшие вопросы: каков человек на этой войне, после неё, что происходит с его душой.
Ребята, сегодняшний разговор об Афганской войне мне хотелось бы связать с относительно новым рассказом молодого смоленского прозаика Олега Ермакова. Его произведение носит выразительное название «Последний рассказ о войне» (Знамя. 1995. №8)
Но прежде, давайте вспомним о тех страшных событиях. В этом нам помогут ребята, которые приготовили презентацию «Нам не забыть Афганистан».
(Показ презентации «Нам не забыть Афганистан»)
Индивидуальное сообщение об О.Н.Ермакове.
О жизни русского писателя О.Н.Ермакова сведений очень мало. Известно, что он родился 20 февраля 1961 года в Смоленске. Работал лесником в Баргузинском, Алтайском и Байкальских заповедниках, сторожем, сотрудником Гидрометеоцентра. В период прохождения срочной службы в Советской Армии воевал в Афганистане (1981-83 гг.). После демобилизации окончил Смоленский педагогический институт, работал учителем. Сейчас живёт и работает в Смоленске. Член Союза писателей с 1989. Член Русского ПЕН-центра.
Печатал свою прозу в журналах: «Афганские рассказы» («Знамя», 1989, № 3, 10), рассказ «Благополучное возвращение» («Новый мир», 1989, № 8), роман «Знак зверя» («Знамя», 1992, № 6, 7), повесть «Фрески города Гороухщи» («Знамя», 1993, № 6), роман «Свирель вселенной», выходивший в трех частях: «Транссибирская пастораль» («Знамя», 1997, № 8), «Единорог» («Знамя», 1998, № 2), «Река» («Знамя», 1999, № 9), повесть «Вариации» («Знамя» 2000), повесть «Возвращение в Кандагар» («Новый мир», 2004, № 2), роман «Холст» («Новый Мир» 2005, № 3,4), рассказ «Солдат Данилкин и невидимый царь» («Литературная Россия», 2008), рассказ «Иван-чай-сутра» («Литературная Россия», 2008, № 25), рассказ «Свадьба» («Литературная Россия», 2009, № 16), рассказ «Реликтовый свет» («Волга», 2009, № 5-6), рассказ «Легкий Поток» («Октябрь» №11 2009), книга «Арифметика войны»: рассказ «Блокнот в черной обложке» («Октябрь» 2009,№ 1), повесть «Шер-Дарваз, дом часовщика» («Нева», 2009, № 2), рассказ «Сон Рахматуллы» («Нева», 2009, № 5), рассказы «Один», «Боливар», «Русская сказка», «Сад», «Вечный солдат» («Новый мир», 2009, № 6), роман «Иван-чай-сутра» («Нева» №2 2010)
Произведения Ермакова переведены на английский, венгерский, голландский, датский, итальянский, китайский, корейский, немецкий, финский, французский и японский языки. Отмечен премиями журнала «Знамя» (1995), «Новый мир» (2009), премией им. Ю. Казакова за лучший рассказ (2009). Романы «Знак зверя» и «Холст» входили в шорт-листы Букеровской премии (1993) и (2005).
Анализ «Последнего рассказа о войне» О.Н.Ермакова.
Ребята, дома вы прочитали «Последний рассказ о войне» О.Н.Ермакова. Он входит в цикл «Афганские рассказы». Как это явствуется из названия, они повествуют о войне в Афганистане, и «Последний. » не стал исключением.
Давайте поработаем с текстом.
— С чего начинается «Последний рассказ о войне»? (Он начинается с того, что Мещеряков (главный герой рассказа) только что получил гонорар за свою первую «афганскую» книжку и уже болен новой)
— Как строится рассказ?
— Что мы узнаём о главном герое рассказа?
— Что же является центральной темой рассказа?
— Какой художественный приём использует автор, чтобы подчеркнуть абсурдность описываемых событий?
(Автор использует антитезу (военное прошлое и мирное настоящее, «любили жизнь и теряли её», «каялись и тут же учиняли новую бойню» и т.д.).
— Какая ещё очень важная тема раскрывается в рассказе?
(Тема времени и вечности. Часть событий рассказа — воспоминания Мещерякова — происходит на Востоке, в Афганистане, где, по словам самого героя «Время там (в Афганистане) воспринималось совсем не так, как в любом другом месте. Оно представлялось тягучим. И не только в степи, в горах, но и городах и даже в шумном и суетливом Кабуле.» И объясняет это тем, что на Востоке находится «. источник времен человеческих а там, где источник времен, – источник и всех религий, толкующих тоже об источнике, но уже всего, что только есть под ногами и над головой, всего мироздания, космоса»).
— Что в первую очередь важно для писателя?
(Ермаков не стремится выявить политическую или экономическую подоплеку, не свидетельствует ни в чью пользу и даже не описывает конкретных боевых действий. Для него в первую очередь важно изображение человека, принимавшего участие в войне и пережившего её).
— Не найдя ответ на вопрос о смысле войны, что решает сделать Мещеряков?
(Мещеряков решает заключить «вечный мир», то есть написать последний рассказ о войне, закрывающий эту тему для него самого и для других людей. Здесь раскрывается символическая природа названия рассказа).
— Каким же всё-таки должен быть действительно последний рассказ о войне? Да и вообще – может ли быть такой? Можно ли вместить в десятки или даже сотни страниц всю боль и абсурдность войны, её быт, неуют, жажду и надежду на скорый её конец?
(Может быть, единственный выход здесь – это рассказ… о мире. Звучит не совсем ожиданно, но ведь так уж сложилось, что мир и война плывут рядом, подобно белой и чёрной ладьям по одному и тому же квадрату моря.
Главного героя «Последнего рассказа о войне» в финале повествования убивает шайка хулиганов. Убивают его, прошедшего пески «Афгана», вернувшегося благополучно домой и успевшего уже выпустить книгу рассказов о войне. Не последнюю, как думал он, книгу. Ведь он очень молод. Но судьба рассудила по-своему. И, цепляясь уходящим сознанием за жизнь, Мещеряков ещё успевает подумать: «А что же главное? О чём бы он написал этот рассказ?
Нет, не о том, как сложилась судьба лейтенанта, бежавшего в Долине. И не о прапорщике, возвращавшемся с войны. И не о пленном, которого бросили в горах Азии.
Он хотел бы рассказать о лётчике и ребёнке, как они лежат вдвоём в ночном мире. Ребёнок и отец, невысокий, в старой лётной кожаной куртке. Они оказались за городом, заблудились и заночевали в стогу, да, именно в том стогу (описанном ещё Паустовским: «Сено в стогах держит тепло всю зиму»), который всю зиму хранит тепло, но ещё была не зима, ещё стояла замечательная пора — бабье лето, и погода всю неделю держалась сухая и солнечная, а в субботу они и решили поехать за грибами. Вот о чём он хотел бы рассказать. Как лётчик и ребёнок дождались субботы и сели в поезд, и поезд отправился, и за окнами потянулись бетонные заборы, трубы, кирпичные строения, склады, дачи, поля, клёны, деревни, а вокруг заговорили о ценах на поросят и дрова, о коровах и запчастях. И это был бы последний рассказ о войне. »).
— Какое значение имеет последний эпизод для рассказа?
— Какой художественный приём завершает рассказ?
(Основной художественный прием, антитеза, завершает рассказ. Мещеряков противопоставляет звезды земные, те, что на погонах, звездам небесным («Награды и звездочки на погонах. Теперь бы ему хватило звезд небесных»), как бы подтверждая свой выбор в пользу мира и человеческих ценностей, навсегда, как и хотел, отрекаясь от войны).
После обсуждения детям предлагается следующая работа. Каждой группе выданы листки с отрывками или цитатами о войне. Листки пронумерованы для облегчения работы. Ребята должны выбрать лишь те, которые близки по духу, настроению прочитанному рассказу.
Карточки с цитатами.
В.Вересаев «В мышеловке»
2. Русский человек умеет умирать и будет умирать, но, господа! Дайте же за что умереть.
В.Вересаев «В мышеловке»
3. Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания как почему-то принято думать.
Л.Толстой «Севастополь в мае»
Б. Васильев «А зори здесь тихие…»
(Учитель может продолжить этот ряд, опираясь на свой вкус и пристрастия)
Ребята, какие высказывания вы «забраковали»? Почему?
Дети разложили карточки на две группы. В одних воспевается подвиг, труд солдата, в других подчеркиватся разрушительность, губительность любой войны.
Заключительное слово учителя.
Путь между войной и миром очень недолог. Ещё короче путь между жизнью и смертью. Умирать почти всегда страшно обидно. Ещё обиднее умирать молодым. Несправедливо — пройти всю войну, «вернуться в страну трав и громоздких ослепительных облаков» не для того, чтобы жить, а быть убитым подонками. Но самая большая несправедливость заключается в том, что лишь за несколько секунд до своего ухода в Вечность Мещеряков наконец-то понял, каким должен быть последний рассказ о войне: без войны. За это знание он заплатил жизнью.
Попробуем продолжить свои размышления о войне. Напишите эссе»Не бывает войны без потерь…» (объем на ваше усмотрение)
О чём мечтал актёр, ставший главной Бабой Ягой Советского Союза, и что так и не сбылось: Георгий Милляр
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Удивительное перевоплощение
Георгий де Мильё появился на свет в 1903 году, а своей фамилией он был обязан отцу, французскому инженеру-мостостроителю, приехавшему в Россию из Марселя. Впоследствии актёр не раз говорил о том, что логичнее было бы ему родиться не в день, когда в Стране Советов праздновали Октябрьскую революцию, а в день взятия Бастилии. Впрочем, французскую фамилию он носил до 14 лет, а потом мама Елизавета Журавлёва сменила её на более простую – Милляр, дабы не привлекать внимания к происхождению сына.
Мальчик, несмотря на то, что отец скончался, когда ему исполнилось всего три года, воспитывался в роскоши. Его дед по матери был золотопромышленником и Георгий рос в окружении нянь и гувернанток, он в совершенстве владел немецким и французским языками, однако никогда не афишировал эти и другие свои умения. Он с детства любил искусство и уже в семилетнем возрасте смог самостоятельно нанести грим, изображая Мефистофеля, правда, сделал это столь неумело, что домашние долго хохотали вместо того, чтобы испугаться зловещего образа. Но это ничуть не помешало ему по-прежнему любить театр, которым он увлёкся благодаря тётушке, служившей актрисой в театре.
После революции семья осталась без средств, а огромная квартира, принадлежавшая ей, превратилась в коммуналку, где де Мильё занимали всего одну комнату. На время революционных волнений мать и сын уехали в Геленджик, где Георгий окончил школу и получил место бутафора в театре. Он добросовестно выполнял свои обязанности, но мечтал когда-нибудь выйти на сцену в качестве актёра. Он знал все роли наизусть и мог бы воплотить любого персонажа. И его звёздный час пробил в тот момент, когда заболела актриса, исполнявшая роль Золушки в сказке.
Успех постановки с Георгием Милляром в главной женской роли был невероятным, поэтому периодически молодому бутафору предлагали подменять актёров на сцене. Благодаря этому он понял, что хочет связать свою жизнь с актёрской профессией, и отправился в Москву, где поначалу служил в театре Революции, но потом полностью перешёл в кино.
Верность профессии
Он неизменно получал удовольствие, работая в кадре. Неважно, была ли это большая роль в сказке Александра Роу или совсем крохотная в фильме, где даже не указывалась его фамилия в титрах, Георгий Милляр всегда работал в полную силу. Правда, каждый раз он очень волновался. Из-за этого он полностью провалил первые пробы у Александра Роу. Но это не помешало режиссёру предложить актёру роль царя Гороха в сказке «По щучьему веленью».
Именно с этого фильма началось плодотворное сотрудничество и дружба Роу и Милляра. Правда, режиссёр вовсе не планировал снимать друга в женской роли. Он просто пришёл к нему посоветоваться в то время, когда никак не мог найти актрису, которая смогла бы сыграть Бабу Ягу в «Василисе прекрасной». А Георгий Милляр вдруг засиял и предложил взять его, пообещав позволить гримёрам делать с ним всё что угодно. Женщины, вполне естественно, не хотели даже в таком образе превращаться в страшных и некрасивых, он же – мужчина и готов на любые эксперименты со своей внешностью.
Пробы впечатлили всю съёмочную группу. Георгий Милляр сыграл в сказке сразу три роли, но Баба Яга была просто неподражаема. Актёр тщательно подготовился: он наблюдал за пожилыми женщинами, взяв за основу образа встреченную когда-то греческую пастушку, поразившую его своим сгорбленным видом и невероятно колючим, почти яростным взглядом.
А вот роль Кощея Бессмертного сразу актёра не вдохновила. Он посчитал её чрезмерно сложной. Но после предложения Александра Роу, даже сказав твёрдое «нет», продолжал размышлять, искать рисунок роли, придумывать характер и внешность персонажа. А внешний облик он решил позаимствовать у третьего всадника с полотна Виктора Васнецова «Воины Апокалипсиса». Александр Роу был счастлив, когда Милляр пришёл к нему побритый налысо и даже без бровей. Это был положительный ответ на его предложение.
Георгий Милляр снимался практически во всех фильмах режиссёра, а после его ухода у него работы стало значительно меньше. И всё же он продолжал работать. Он ездил с концертами по всему Советскому Союзу, принимал любые предложения кинорежиссёров, но об актёре всё чаще забывали.
Несбывшиеся мечты
В жизни Георгия Милляра были две мечты, которым не суждено было осуществиться. Он мечтал о детях, которых всегда очень любил. Ещё в 22 года он впервые женился на очаровательной актрисе, которая, к сожалению, симпатизировала не только Милляру. Семья распалась в тот момент, когда супруга сообщила ему о своей беременности. Но актёр не мог иметь детей, о чём ему уже сказали врачи. Поэтому он посоветовал жене растить ребёнка с родным отцом.
Во второй раз Георгий Милляр женился уже в преклонном возрасте на своей соседке по коммунальной квартире. Ему было 65 лет, его избраннице – 59, она сама воспитала двоих детей и поначалу искренне не понимала, зачем ей нужен этот брак. Но актёр был так внимателен и заботлив, что она просто не могла ему отказать. Впоследствии она ни разу не пожалела о принятом предложении руки и сердца, а он любил её детей как своих, помогал супруге, как мог.
Мария Васильевна, в свою очередь, помогла актёру наладить быт, ведь после смерти мамы он совершенно растерялся и не знал, как жить дальше. По его настоянию супруга уволилась с работы и сопровождала актёра в поездках, а на комментарии окружающих о том, что в их союзе нет романтики, супруги никак не реагировали. Им было тепло и уютно вместе, они уважали друг друга, и этого им обоим было вполне достаточно.
Супруги вскоре получили двухкомнатную отдельную квартиру и переехали из коммуналки. Казалось, живи и радуйся, но Георгий Францевич всё чаще болел, да ещё страдал от того, что его забывают. Однажды его пригласили принять участие в детском концерте, и актёр так вдохновился, что решил каждому маленькому зрителю подарить небольшой сувенир. Он нарисовал 85 рисунков (по количеству мест в зале) с Бабой Ягой. Но в день мероприятия за ним так никто и не приехал, а рисунки он потом раздарил соседским детям.
Георгий Францевич очень любил свои сказочные роли, но всё же мечтал о том, чтобы воплотить на экране глубокий психологический образ, с сильным сложным характером. Он чувствовал в себе силы сыграть Вольтера, Цезаря или Суворова, но и эта его мечта не сбылась, режиссёры так и не предложили ему заветную драматическую роль. Он скончался от пневмонии 4 июня 1993 года, всего за несколько месяцев до 90-летия.
Он навсегда остался в памяти благодарных зрителей самым лучшим сказочным злодеем из советских детских кинокартин. Он умел создавать неповторимые образы, и каждый его персонаж был не похож на предыдущий. Иногда даже сложно было представить, что их играл один и тот же человек. В жизни же он всегда оставался скромным интеллигентом, отличался остроумием и чрезвычайной общительностью.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Александр Мещеряков: «Я русский человек с немного японским разрезом глаз»
С японской точки зрения мы совершенно не умеем себя вести
– Правильно ли, что нельзя стать японцем, можно только родиться им? Если приехать в Японию и там жить, все равно не станешь стопроцентным японцем?
– В любое общество довольно трудно интегрироваться. Но в японское, безусловно, труднее, чем в западное, хотя Запад большой, и там по-разному происходит. На Западе проще интегрироваться, но, с другой стороны, мы видим, как в последнее время в мире нарастают совершенно противоположные тенденции. Много говорят о глобализации, но нарастает и национализм.
Не давая оценку этому явлению, отмечу, что чужакам в Европе становится все труднее. Если уж в Америке, стране эмигрантов, заговорили о том, что столько иностранцев не нужно, то это свидетельствует о каких-то радикальных изменениях, которые происходят в мире.
– Есть ли разница между тем, как шутят россияне, и тем, как шутят и над чем смеются японцы?
– Есть японцы, которые хорошо понимают юмор, а есть, кто плохо. Мне кажется, что у нас то же самое. Если говорить в целом, то общение японцев друг с другом и с иностранцами до сих пор все-таки намного более формализованное, чем у нас. Поэтому, конечно, японцы шутят, но ситуаций, в которых они себе это позволяют, все-таки меньше.
Поэтому на русских и вообще западных людей они производят впечатление несколько зажатых. С японской же точки зрения, мы, европейцы, а об американцах и говорить нечего, совсем не умеем вести себя: японцы так себя не ведут, развалившись не сидят, не размахивают руками, громко не смеются – это считается неприличным.
– Вы чувствуете в себе немного больше японскости, чем было до поступления в институт?
– Большее понимание, безусловно. Каким-то вещам я у японцев научился. Но я остаюсь русским человеком, с немножко японским разрезом глаз. Я знаю, что одни и те же проблемы в разных культурах решаются по-разному. Это приучает к терпимости.
– Как шел выбор направления уже в японистике? Как вы там себя искали?
– Во время учебы в университете я уже хорошо понимал, что не хочу врать. Я учился на историческом отделении, и это автоматически означало, что современную тематику я для себя закрывал. Разумеется, я читал и газеты, и журналы, и книжки о современности. Но там было столько лжи, я в этом не хотел участвовать. Поэтому я искал такую нишу, где можно не врать. Оставались только древность и средневековье.
Я не хотел заниматься литературоведением, хотя обожал художественную литературу и сам писал стихи и прозу. Потому что когда ты начинаешь копаться в тексте, расчленять его, то чудо исчезает. Да, понимаю, что это кому-то ужасно интересно, но я этого не хотел. У меня такое же представление о цирке. Я всегда любил цирк и сейчас люблю, это чудо. И фокусы – это чудо. Но я не хочу знать секреты этих фокусов, потому что если ты узнаешь, какие там зеркала стоят или где там у них двойное дно, то всё, чуда нет… А вот если ты не можешь понять, как это делается, это так здорово! Я восхищаюсь фокусниками, которые умеют работать одними руками.
Фото: Радио Свобода
В институте я реально плакал над японским
– Как вы выбрали японистику, почему именно это направление?
– Мой дядя был китаистом. В доме было довольно много китайских вещичек, и книжки были китайские. Это же очень важно, когда иероглифы ты видишь с детства, пускай ты их не понимаешь, но они делаются каким-то привычным антуражем. Или какие-нибудь китайские фигурки…
При этом вещи были довольно хорошие, потому что дядя провел пару лет в Китае в начале 50-х годов. А в Китае тогда была настолько бедная жизнь, что все эти предметы искусства ничего не стоили, поэтому он мог купить довольно хорошие вещи. Кроме того, там он купил много хороших русских книг, которые здесь были в дефиците.
Когда настало время выбирать, в какой институт пойти, у меня была фантазия, что я хочу быть поэтом или писателем. Но этому в советских вузах не учили, за исключением факультета журналистики и Литературного института… При этом в Литературном учили уже взрослых людей, имевших публикации.
Я мечтал, что если я поступлю на факультет журналистики, то мне будет хорошо: журналисты ездят по стране, встречаются с разными людьми, а потом об этих встречах и поездках интересно рассказывают в газетах. Но дядя, который заменял мне отца, сказал: «Послушай, что ты себе придумываешь? Ты газету «Правда» читал?» Я говорю: «Да, газету «Правда» читал». Туалетной бумаги тогда ведь не было, у нас была коммунальная квартира, поэтому все советские газеты в общественном туалете были представлены в лучшем виде. «И что, тебе это нравится?» Я говорю: «Нет, не нравится».
Тогда он говорит: «И это еще повезет, если ты попадешь в какую-то большую газету, но там тебе придется всю жизнь врать – тебе это охота?» – «Нет, неохота».
– «А большая часть журналистов работает в заводских многотиражках, и там будешь про передовиков писать, тебе это охота?» Я сказал: «Нет, неохота».
Потом он сказал: «Иди по моим стопам, поступай в ИВЯ – Институт восточных языков при Московском университете (ныне Институт стран Азии и Африки МГУ). Выучишь язык, а дальше – хочешь, будь журналистом, но на факультете журналистики образование – никакое». Потом я действительно убедился в этом. Ребята, которые в ИВЯ не выдерживали учебной нагрузки, уходили на журналистику. На Моховой ведь эти здания стоят рядом. И оказалось, что те, кого хотели отчислить из ИВЯ, там мгновенно становились отличниками.
Хорошо, иду в Институт восточных языков, но какой язык учить? Раз дядька – китаист, подам-ка документы на китайский, а он мне говорит: «Подавай на японский. Сейчас Япония на подъеме». Действительно, это был 1968 год, всех впечатляло, как стремительно может подняться азиатская страна. У всех она вызывала очень большой интерес, и уже тогда, в конце 60-х годов, слово «Япония» ассоциировалось с качеством.
Я очень хорошо помню, что на улице Горького (ныне Тверской) в подземном переходе стояли цыганки и торговали «японскими плавками» (так они их рекламировали). Понятно, что плавки были не японские, но, тем не менее, для привлечения покупателей слово «японский» начало звучать как гарантия высокого качества. Я подал документы, более-менее успешно сдал экзамены и поступил в Институт восточных языков.
– Как шло постижение японского языка? Правда ли, что самое сложное в нем – это иероглифы?
– Поначалу это было сложно, потому что японский язык мне не давался, хотя я занимался очень прилежно. Но японский просто не влезал мне в голову.
Все сложно: другая грамматика, другая фонетика, иероглифы. В Институте восточных языков у нас была одна нервная преподавательница, она мне за контрольные ставила единицы. Я плакал, реально плакал, так мне было обидно. Так получилось, что в начале первого курса мама в кои-то веки уехала отдыхать, я жил как раз у дядьки с теткой, они меня утешали и говорили: «Терпение и труд все перетрут».
Оказалось, что они были правы. Я продолжал заниматься, и на втором курсе я был уже по японскому языку отличником.
Произошло это одним щелчком: вчера не получалось, а сегодня стало получаться – количество перешло в качество. Поэтому я и студентам всегда говорю: «Японский язык трудный?» – «Трудный. » – «Но 120 миллионов человек говорят на этом языке, и вы не глупее, выучите. Не нужно пугаться».
– Любой человек при желании может выучить японский?
– Любой человек может выучить любой язык. У меня на этот счет нет никаких сомнений, но не нужно себя жалеть. Первые три курса моя рабочая неделя была посвящена занятиям с утра до ночи.
Я удивлялся, что мои бывшие одноклассники занимаются только в сессию.
И я понял, почему китайцы, корейцы и японцы – народы, связанные с иероглифической письменностью – такие трудолюбивые. Не будешь стараться, не выучишься даже читать, а дальше привычка к труду входит в плоть и кровь.
Вот я иногда с улыбкой и думаю: в Древнем Египте тоже писали иероглифами, и он был передовой страной с самыми большими в мире гробницами, в нынешнем же Египте пишут арабицей, и вряд ли нужно напоминать, в каком месте мирового организма он находится. Так что, если бы я был президентом, то перевел бы русский люд с кириллицы на иероглифику, и мы бы быстренько догнали и перегнали окружающих нас латинян по всем параметрам. И тогда, наконец-то, сумели бы избавиться от своих национальных комплексов.
Фото премии «Просветитель»
В Японии воровства очень мало
– Как-то вы говорили о том, что «английское население из-за перенаселенности выбросилось во внешний мир, а японцы продолжали жить на месте, существовать и чувствовали себя вполне благополучно и хорошо». Как вам кажется, есть ли нации-экстраверты и нации-интроверты, или есть какое-то другое объяснение этому?
– Население тех стран, где культивируется заливное рисосеяние, как правило, интровертно. Заливное рисосеяние требует создания плотин, каналов. Когда в землю вложено столько труда, то человек приходит к мысли, что чем искать лучшей доли где-нибудь за морем, за лесом, лучше совершенствовать агротехнику у себя на родине. Посмотрите, в Китае ведь тоже не было великих мореплавателей и открывателей земель, и в Японии то же самое.
– Без риса они не смогли бы прожить?
– Они не смогли бы прокормить столько населения без риса, потому что рис, за исключением кукурузы, самая плодородная зерновая культура на планете. В начале XVIII века в Японии было чуть более 30 миллионов человек. Для того времени это огромное население, потому что население России в начале XVIII века – 15 миллионов, Англии – 7 миллионов, Франции – 15 миллионов. Другое дело, что потом почти полтора века население Японии не росло. При том способе хозяйствования, который был принят, большее количество населения содержать было невозможно.
Самое большое население живет в рисоводческих странах – тот же самый Китай, Индия. Там, где развито животноводство, такого населения не бывает. Стойбищного животноводства не существовало, так что животноводство требовало очень больших территорий. С нынешней точки зрения эта территория использовалась крайне непроизводительно. Сейчас население Японии составляет около 125 миллионов человек. Площадь территории в 40 раз меньше, чем в России, а население почти такое же.
– Вы писали также о том, что успех модернизации заключается не в том, чтобы людей заставить что-нибудь сделать, а заставить поверить, поставить какую-то цель, чтобы люди поняли, в чем задача реформ. Как вам кажется, пример Японии в этом смысле успешен? Это успешный пример модернизации?
– Конечно, успешный. Япония приступила к модернизации во второй половине XIX века и проделала ее чрезвычайно быстро. Ключевое условие успешных реформ состоит в том, что население должно верить политической элите и разделять те цели, к которым стремятся реформаторы. С помощью законов заставить людей не воровать практически невозможно – это мы наблюдаем и в России, и в Америке.
В Японии наказания за одни и те же преступления менее строгие, чем в России или в Америке. Но в Японии воровства очень мало. В Америке же почти любой чиновник продаст тебе, что хочешь. Вопрос не в том, продаст он или не продаст, вопрос, за сколько продаст. Про Россию нынешнюю даже и говорить смешно.
Наше время запомнится потомкам тем, что такого воровства никогда не было в российской истории.
В этих условиях пропагандировать какие-нибудь большие и благородные цели не получается. Что мы видим? На какие реформы население согласилось бы? Например: давайте поднимем жизненный уровень, если все будут хорошо работать, наш жизненный уровень будет расти. Правительство же такого не говорит, правильно?
Объединяющей силы нет. Объединяющая идея, которую предлагает власть – это мощная Россия, которую все боятся. Но на этом сколько-то долго проехать невозможно и невозможно на этом поднять страну.
– В Японии появилась ли какая-то новая цель модернизации? Вы сказали, что потенциал послевоенной модели выработан, а какую задачу японцы ставят перед собой сейчас? Придумали ли руководители Японии, что дальше народу делать в глобальном смысле?
– Сейчас такой безоблачный период – люди живут себе и живут. При этом жизнь в Японии на самом деле не очень легкая. Не нужно думать, что это сплошное наслаждение. Нет, жизнь довольно трудная. Но она благополучная в том смысле, что нет больших имущественных разрывов, нет межкультурных разрывов, поэтому страна живет себе и живет.
– Там очень большое и сильное движение против атомных электростанций.
Учителя: мы смеялись вместе, и это было счастье
– Ваше детство совпало с эпохой первых космических полетов, с началом «оттепели». Как вы сейчас вспоминаете ваше детство, каким оно было?
– Полет Юрия Гагарина я, конечно, помню. Я возвращался из школы, был солнечный апрельский день, и вдруг ни с того ни с сего на втором этаже желтенького домика на улице Фурманова (ныне – Нащокинский переулок) распахнулось окно на улицу, и какая-то увесистая тетка в замызганном халатике завопила: «Наши в космосе!» Кричала от души.
«Оттепель»? Я родился в 1951 году и был слишком маленький, чтобы этим интересоваться. Уже намного позже я узнал, что в 1959 году, когда я мучился чистописанием, за издание рукописного журнальчика из школы выгнали знаменитого диссидента – Владимира Буковского. Директора тоже выгнали. В актовом зале стояли два постамента, на одном Ленин, а другой – пустой. Он предназначался для Сталина, которого я уже не застал. Куда подевался битый гипс, я не знаю. Возможно, из осколков склеили статую Хрущева, а потом и Брежнева.
Конец же оттепели я вспоминаю по бытовым обстоятельствам. Перед тем, как в 1964 году сняли Хрущева, начались перебои со всем, в том числе и с хлебом. Бабушка меня просила, чтобы я на обратном пути из школы занял очередь за хлебом – если, конечно, подвезут. А потом следовало бежать за бабушкой, чтобы она эту очередь выстояла до конца. А там стояло человек сто.
Мы жили бедно, но не голодали, и родившаяся в деревне бабушка кормила нас самой дешевой и самой вкусной, как мне казалось, пищей: пирогами, блинами, оладьями. Но когда в магазинах кончилась мука, бабушка Аня стала печь гороховые оладьи. Сначала они мне даже понравились, но есть их можно было только горячими – через пять минут уже не откусишь, они становились каменными. Когда бабушка второй раз пожарила их, я понял, что в стране творится что-то не то, потому что пирожков или блинов мне уже не доставалось.
– Что вспоминается о школе, помните ли учителей?
– Моя 59-я школа в Староконюшенном переулке на Старом Арбате была очень хорошей, с прекрасными традициями. До революции это была гимназия, которую построили купцы Медведниковы. Они были очень щедрыми людьми.
Школа – очень консервативный институт, моя школа много переняла у гимназии. Поэтому там встречалось немало замечательных преподавателей. И учительница начальных классов Анна Павловна Косицкая, которая подарила мне моего первого котенка, и много других.
Вот, например, Фаина Львовна Герман, она учила ботанике и биологии. Чуть ли не на самом первом уроке Фаина Львовна решила продемонстрировать нам вред курения. Она велела засунуть ватку в мундштук папиросы и выкурить ее: «Только не курите сами! Попросите знакомого мужчину, хоть это нехорошо». Я попросил квартирного дядю Степу, он с удовольствием подымил, ватку отдал мне. Действительно, она приобрела ужасный желто-бурый окрас. Двумя пальцами, брезгливо, будто она держала использованную туалетную бумагу, Фаина Львовна взяла ватку и грозно произнесла: «Вот и ваши легкие станут такими же!» Урок пошел впрок, закурил я много позже.
Я был о Фаине Львовне мнения среднего – уж больно строга и нетерпима. Но потом, уже в десятом классе, когда мы уже давным-давно превзошли всю ботанику, она произнесла фразу, после которой я стал думать о ней по-другому.
У меня к тому времени отросли длинные неопрятные волосы – не потому, что я так фасонил, а просто потому, что не любил дотошных парикмахерских рук. По своему обыкновению мы гоняли мяч на большой перемене в школьном дворе. Фаина Львовна выдернула меня из потной игры и, глядя в сторону, явно стесняясь, произнесла: «Зачем тебе такие длинные волосы – теперь, когда это стало модно? Вот кончится мода, тогда и отращивай». В то время многие однокашники и вправду «косили» под битлов.
Фото из личного архива
Я вернулся в игру, потом постригся и с тех пор разлюбил пребывать в большинстве.
Физкультуре и спорту учил Виктор Александрович Лукьяненко, бывший гимнаст. По какой-то причине он мало занимался с нами гимнастикой, предпочитая баскетбол. Я еще успел поиграть скользким кожаным мячом, который так легко отбивался от рук. С переходом на послушный резиновый мячик все мы резко прибавили в результативности.
Но потом Виктор Александрович решил заняться с нами гандболом – потому, что мало в какой школе имелся подходящий по размеру спортивный зал для тренировок, отчего и конкуренция в этом спорте была заметно меньше, чем в баскетболе. Расчет оказался верен – в 1967 году мы заняли третье место в чемпионате Москвы. Я этим до сих пор горжусь.
Математику преподавала Татьяна Николаевна Фидели – первый человек, который обращался ко мне на «вы». Учила она изумительно – все наши выпускники легко поступили в лучшие технические институты. Я был единственным в классе, кто пошел по гуманитарной части. Даже Татьяна Николаевна не сумела объяснить мне красоту математики.
Я и сам по себе любил читать, но учительница литературы, Евгения Леонидовна Шиманович, давала направление, называла имена, о которых у нас дома и не подозревали: Цветаева и Мандельштам, Булгаков и Хармс. Когда Евгения Леонидовна вызывала к доске, я с выражением читал «Онегина» непосредственно ей. Ей, похоже, этот текст нравился. Как-то раз она попросила меня почитать вслух в классе «Ревизора». Это была сцена, когда объявляется, что от заседателя разит водкой, поскольку мамка в детстве ненароком ушибла его.
Во время чтения мне стало так уморительно, что я непритворно свалился со стула вместе с книжкой, которую продолжал озвучивать, уже катаясь по полу. Стоя на своем учительском месте, Евгения Леонидовна тоже от души засмеялась, мы смеялись вместе, это было счастье. Она была единственным учителем, у которого я бывал дома, еще учась в школе. Она хвалила меня и поддерживала убеждение, что у меня есть литературные способности. Несколько школьных сочинений у меня сохранилось, и уже потом я их перечитал – это, конечно, было ужасно.
Книга про Беломорканал как предупреждение
– Какую роль в вашем детстве и юности играли книги? Были ли они в семье, где вы их доставали?
– Конечно, в семье книжки были. Кроме домашних книг, выручала районная библиотека. Там был свободный доступ к полкам и очень хорошая библиотекарша, которая могла что-то присоветовать.
В школе тоже была волшебная библиотека, доставшаяся от гимназии: основательные столы с уютными зелеными лампами, огромные книжные шкафы, набитые знаниями и рассчитанные на вечность.
Это было райское место, в котором становилось понятно, что Брокгауз с Ефроном много интереснее, чем Большая советская энциклопедия. Видимо, это и решило дело. В один прекрасный год библиотеку уничтожили – безразмерные шкафы сожгли дотла, книги с противными «ятями» переварили в аморфную бумажную массу, а стенной периметр занавесили унылыми шведскими стенками, по которым можно подняться только на два метра над полом – не воспаришь. Раньше в школе имелся один физкультурный зал и один читальный, теперь – два спортивных и ни одного читального. С этого времени гимназия окончательно превратилась в советскую среднюю школу.
Сам я стал покупать книги только в институте, когда уже получал стипендию, которую мама оставляла мне, и я тратил ее по своему разумению – на обеды и на книжки. Магазины ломились от макулатуры, которую никто не читал. Интересные книги тоже появлялись, но достать их стоило трудов. Самые упертые читатели обходили осенью крупные магазины, просматривали тематические планы издательств на следующий год, заполняли открытки с заказами. Когда книга выходила в свет, магазин извещал об этом открыткой, читатель ехал в магазин и выкупал книжку. Почта работала исправно, накладки случались редко.
Выручали и букинистические магазины. Но там даже за только что вышедшую книгу требовали несколько номиналов. Выручало и знание иностранных языков. Самый богатый выбор иностранных книг имелся в букинистическом магазине на улице Качалова. Моя тогдашняя библиотека на английском и японском составилась в основном из купленного там.
Правда, те книги были немыслимо дороги. За иероглифический словарь Нельсона пришлось выложить 120 рублей – месячную зарплату клерка.
В магазине «Дружба» на улице Горького торговали книгами из соцстран. Лучшим отделом считался польский, так что некоторые мои знакомые выучили польский и читали какую-нибудь Агату Кристи на этом шипяще-свистящем языке.
Параллельным поставщиком книг был самиздат, в мои руки попадали очень разные книжки. Самиздат было неудобно читать – обычно это был не первый экземпляр, очень часто книжку давали на одну ночь, потому что очередь на книгу была длинной.
– Что было самым большим впечатлением от самиздата? Какую книгу вы до сих пор помните, от какой вы не могли оторваться и читали всю ночь? Или таких книг много?
– Таких книг, конечно, было много. Но помню, что колоссальное впечатление произвел «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Конечно, про сталинское время я к тому моменту уже что-то знал. Я много об этом читал, в том числе материалы XX партсъезда, но в таком концентрированном виде это, конечно, был облом, обвал.
Книга произвела очень сильное впечатление. И не только повествованием о мытарствах заключенных. Там было написано, в частности, об истории книги про Беломорканал. Вы, наверное, знаете, что в 1934 году была издана знаменитая книжка «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», которую написала бригада советских писателей, причем очень хороших.
– Да, Максим Горький, по-моему, был во главе всего этого дела.
– Да и другие очень хорошие писатели в этом участвовали… Это было очень неприятное открытие. Впрочем, я не был в их шкуре. Я их осуждаю не как Александр Мещеряков, а как некая высшая инстанция. А книга про Беломорканал у меня на полке стоит. Как предупреждение о том, что надо вести себя достойно.
Нельзя было вынести на обложку слово «буддизм»
– Как рождается замысел книги? Сразу целиком или же вы пишете главу за главой, а книга живет своей жизнью? Как обычно идет работа? Сколько месяцев вы тратите на одну книгу?
– За несколько месяцев написать хорошую книгу абсолютно невозможно. Считается, что я пишу очень быстро, моя жена говорит, что я пишу быстрее, чем она читает. Это, конечно, шутка. Быстрее, чем за два года, написать текст, в котором было бы много нового – или утопия, или шарлатанство.
Что до замысла, то это всегда очень по-разному. Ты читаешь тексты, читаешь книжки и вдруг видишь, что тебе радикально что-то непонятно. Допустим, почему люди древности думали вот так? Вроде бы нужно было думать по-другому, а они думали иначе. Тогда и пытаешься разобраться, откуда ноги растут, почему?
Наше занятие очень связано с описательностью. Исторические и культурные явления невозможно представить в формулах, нельзя описать их кратенько, понятненько и компактненько. Поэтому помимо статей мы пишем протяженные тексты, которые в естественных науках встречаются редко.
Однако требования по наукометрии, которые предъявляются к естественным наукам, теперь применяют и к нам. Поэтому за монографии баллы нам практически не начисляют. А для гуманитария монография – это синтез того, что ты делал довольно много времени. У нас невозможно обойтись статьями. К сожалению, люди, которые командуют наукой, этого не понимают.
– Когда появилась ваша первая книга? Чему она была посвящена?
– Первая моя книжка называлась «Японские легенды о чудесах» – это были переводы японских древних буддийских преданий. Я работал над ней долго и очень тщательно. В принципе, она так и должна была называться: «Японские буддийские предания» – что-нибудь в таком духе. Но это же Советский Союз, нельзя было вынести на обложку слово «буддизм», если не приложить к нему какое-нибудь обидное определение. Там же не было никакой критики, только тексты и всё, это сочли бы за религиозную пропаганду. Поэтому книжку я назвал «Японские легенды о чудесах» – это всех удовлетворяло, что там дальше было написано, видимо, никого не волновало. Это был 1984 год, все-таки цензура довольно сильно ослабла – если там не было политики, антисоветчины, это как-то сходило.
Много хороших книг выходило в издательстве «Восточная литература». Его директором был Олег Константинович Дрейер, замечательный человек, который издавал больше всех хороших гуманитарных книжек в Советском Союзе. Конечно, он знал, где край, но имел мужество и умение ходить по нему. Так что если книга была издана главной редакцией «Восточной литературы» издательства «Наука», то для понимающих людей это означало, что вероятность того, что эта книжка хорошая, достаточно велика.
Искусство жить состоит в том, чтобы не унывать
– Над чем вы сейчас работаете? Какую книгу пишете или дописали?
– Я нахожусь в предпоследнем возрасте, когда пора думать о подведении итогов. Только что закончил книгу мемуаров. Мне кажется, что она будет интересна многим. Называется «Остается добавить…». В том смысле, что круг еще не замкнулся. В скором времени выйдет в петербургском издательстве «Гиперион».
Буквально на днях там же вышел мой перевод двух трактатов начала XVIII века двух интересных людей. Их зовут Кайбара Экикэн и Нисикава Дзёкэн. Мне очень нравится трактат «Поучение в радости». Мне близка позиция автора, который говорит, что нужно в этой жизни не ныть, а радоваться.
Вопрос: чему радоваться? Автор утверждает, что первая радость – это соблюдение своих моральных обязанностей. Ты должен воспринимать их не как что-то, навязанное извне, а как естественный человеческий долг, исполнение которого приятно и радостно. Еще радостно чтение книг и любование природой – эти радости нельзя отнять, они доступны любому человеку. Богатому и бедному, молодому и старому. Трактат был написан, когда Кайбара Экикэну был 81 год, он знал, о чем говорил.
Искусство жить состоит в том, чтобы не унывать. В православии мне нравится то, что уныние считается грехом. Кайбара Экикэн думал в том же направлении.
– Это вы придаете японистике такой оптимизм? Я никогда от вас не слышала пессимистично написанных вещей, или это японский характер – не унывать?
– В юности, когда еще не устойчивая психика, когда все воспринимаешь чересчур эмоционально, временами я чувствовал себя несчастным человеком, за что мне теперь стыдно. Когда немножко поживешь, становишься мудрее и приходит понимание того, что нужно в полной мере воспользоваться даром жизни, который тебе дарован, хотя ты об этом и не просил.
– Где сейчас можно получить образование в области японистики?
– Если говорить про Москву, то есть два основных места – Институт стран Азии и Африки при МГУ и Институт восточной культуры и античности в РГГУ. Это, пожалуй, две самых важных институции, программы которых позволяют готовить преподавателей и ученых. В Санкт-Петербурге – это восточный факультет Санкт-Петербургского университета. Мы ведь не просто учим языку. Языку учат во многих местах и довольно успешно. Во Владивостоке много людей изучает японский язык, но там все-таки упор больше на практику.
– Как вы оцениваете состояние дел в современной японистике в России? На каком она уровне находится?
– Все время появляются молодые люди, которые могли бы довольно много сделать в науке, но редко кто выдерживает, потому что это безденежье, а от безденежья они уходят куда-нибудь еще.
– Японист в России не может заработать денег на жизнь?
– Очень часто нет. Вы разве не знаете, сколько у нас платят в Академии наук? Это смешные зарплаты. Кандидат наук на полной ставке получает меньше 20 тысяч. Те нормы, которые приняты нынче в преподавании, настолько неподъемные, что выполнить их почти невозможно. Если бы можно было их выполнить, все равно в РГГУ нет столько студентов. Если же будет столько студентов, то нет стольких аудиторий.
Поэтому лично я работаю на 0,3 ставки, и это совершенно не исключение. Многие молодые люди у нас работают на 0,25 ставки и меньше. Понятно, что они начинают искать подработку. И это очень плохо для науки, когда человек бегает с места на место и не может сосредоточиться. Так что ситуация в японистике более-менее такая же, как в российской науке вообще. Сейчас все люди, которые занимаются интеллектуальными вещами, находятся на обочине.
– Над каким проектом вы сейчас работаете?
– Сейчас мы переводим (мы – это несколько человек) роман-эпопею современного японского писателя, который называется «Вечная столица». Вообще-то мне представляется, что современная литература по совершенно объективным причинам переживает довольно большой кризис – лавина аудио- и видеоинформации начинает забивать слово.
Люди и в России, и в Японии, и где бы то ни было, начинают хуже владеть родным языком, меньше про свой язык думают.
Поэтому в современной литературе не так часто попадаются произведения, которые меня по-настоящему волнуют, но этот роман волнует. Его написал пожилой человек, Кага Отохико, ему сейчас 87 лет. Это 3000 страниц, роман огромный, но это очень хорошая литература.
К сожалению, пришлось разделить эти 3 тысячи страниц между несколькими переводчиками, потому что в одиночку его, конечно, можно перевести, но тогда несколько лет тебе больше ничего сделать не удастся. Я надеюсь, что это будет хорошая работа, это очень хорошая проза. Она посвящена периоду японской истории, который у нас плохо освещен – 30-е годы XX века и военное время.
В советское время эту милитаристскую Японию ругали, но брань, даже самая изощренная, мало способствует пониманию. Япония и вправду была милитаристской, но люди там жили, любили, чувствовали. Там была очень интересная и противоречивая жизнь. Автор, который в это время жил, описывает эту жизнь очень тонко. Поэтому я думаю, что когда книжка будет издана на русском языке, она будет многим интересна и полезна. Это будет большой вклад в осмысление мирового тоталитарного и человеческого опыта.
– Остается ли Япония для вас до сих пор терра инкогнита?
– У меня были две книжки: «Стать японцем» и «Быть японцем». Они посвящены проблеме самоидентификации японцев в средние века, потом в новое время. Сейчас я хочу написать книжку, которая называлась бы «Остаться японцем», которая посвящена проблеме самоидентификации японцев уже в послевоенное время. Тогда будет такая трилогия, которая рассматривает эту проблему. Очень интересно видеть, как по-разному она решается в разные исторические периоды.
– А вам не было бы интересно написать книгу «Быть русским» или «Остаться русским»?
– Мне-то очень интересно, но нужно себе отдавать отчет о пределах своей компетенции. Так сложилась моя судьба, что японские источники я знаю лучше, чем русские. Естественно, я много думаю и про русскую культуру, и про историю, но нужно себе отдавать отчет, что мое знание русских источников недостаточно. Человек, который не читал много источников, имеет право на мнение, но не более того.
– У вас дома живут две кошки и собака. Какие у вас отношения с домашними животными, кого вы больше всего любите?
– Это вопрос из серии: какую вы свою книгу больше всего любите? Это все твои дети. Один ребенок более удачный, другой менее удачный, но ты их любишь одинаково. Так и эта живность. Вообще, мне по душе кошки, милее во многих отношениях, в частности потому, что кошки изящнее, они не такие шумливые.
Мне очень нравится, что кошки такие самостоятельные.
Кошка – вызов тебе. Ты-то ее любишь, а она тебя, в общем, не любит, будем честны. Она тебя терпит. Это такой урок чистой любви: если тебя не любят, можешь ли ты любить такое существо?
Собаку любить намного проще, потому что она тебя любит и привязана к тебе.
– Разве не бывает такого, когда вы плохо себя чувствуете, она приходит, ложится, и вам становится легче?
– Кошки приходят ко мне спать, и когда я себя хорошо чувствую, и когда я себя плохо чувствую. Им со мной всегда хорошо, и мне тоже хорошо. Но они приходят тогда, когда хотят.