какая главная тема искусства преобладала в японии
Влияние других цивилизаций
Художественная культура Древней Японии создавалась под воздействием ближайших стран. Японцы с удовольствием сотрудничали с другими народами. Китай и Корея сильно воздействовали на развитие и формирование просвещённости и искусства Японии. Убеждения её жителей прошли долгий путь. Сегодня можно долго изучать традиции, народное творчество, письменность, архитектуру и скульптуру японцев.
Основная черта художественной культуры Японии — постижение гармонии с природой. Это учение взято из китайской мудрости. Природа помогает обрести душевный баланс, исцелить разум, тело, получить покой и счастье. Японцы трепетно чтут свои традиции. В этом они немного похожи на англичан.
Становление архитектуры
На формирование такого традиционного вида искусства японцев, как архитектура, повлиял буддизм, пришедший из Китая. В китайском стиле строились дворцы, монастыри, храмы. В стране начали появляться первые изображения Будды. В XIII веке возникло конфуцианство. Всё это впитала в себя архитектура тех времён.
Старшеклассникам полезно узнать, каковы особенности японской художественной культуры позднего Средневековья. В архитектуре тех времён соединялись иностранные черты, органично смешанные с местными особенностями. Возле храмов и дворцов всегда находился прекрасный сад. Для росписи этих сооружений использовались лаконичные, но яркие краски.
Нужно отметить влияние на японскую архитектуру местной природы. Архитекторы отобразили в своих творениях капризный, прекрасный, сокрушающий и ломающий мир. Они не возводили величественных построек, которые впечатляли бы своими размерами и сложностью.
Предпочтение отдавалось простым и понятным сооружениям, где не было ничего лишнего, только изящные линии. При строительстве использовали дерево. Для домов сооружались специальные каркасы. Чтобы в жильё не попадала влага, возводилась воздушная подушка между землёй и полом. В домах, храмах и дворцах всегда были прочные колонны для поддержки зданий во время землетрясений.
Нетрадиционными были окна древних построек. Вместо них использовали отверстия, на которые натягивали ткань или белое полотно, пропускающее внутрь лучи света. Любую стену, кроме несущей, можно было раздвинуть, снять, заменить. Проектирование менялось легко. Комнат в помещении было немного. Крышу делали широкую и прочную, чтобы предохранить жилище от дождливой и ветреной погоды, палящего солнца и холода.
Древняя скульптура
В японских царских курганах учёные находят фигурки воинов, животных, жрецов, слуг. Эти находки относят к III—V столетиям. В VIII веке стали появляться статуи для украшения дворцовых храмов. Они изготовлялись из глины, дерева, бронзы, лака. Развитие страны поспособствовало появлению скульптур божеств.
В эти же годы появился скульптурный портрет. В IX веке создавались божества с множеством лиц и рук. Это связано с появлением в религии различных сект. Особой популярностью пользовались скульптуры, вылитые из лака.
Особенности живописи
Живопись в Японии зародилась поздно — в XI—XII вв. Сначала появилась школа Ямато-э. Полотном служили керамические сосуды. Кроме того, рисунки украшали следующие изделия:
Художники изображали героев древних мифов, сказаний, романов. Важно было передать не действия, а эмоции персонажей.
Живописцы вдохновлялись природой, окутывающей искусство тех времён. Сначала японцы направляли своих детей обучаться в Китай и Корею. Там они учились письменности и позаимствовали иероглифы. В VIII веке появились первые письменные памятники культуры.
Мировоззрение японцев
Гармония с природой для японцев — необходимость. Они учились у мира, а не воевали с ним. Через совершенствование окружающей среды люди улучшались сами. Жизнь в мире с природой гармоничная, иначе человек не может достичь равновесия.
Даже боевое восточное искусство было связано с окружающим миром. Некоторые удары похожи на повадки и движения зверей:
Японцы всегда верны своим традициям. Тот, кто нарушал ритуалы, считался изменником. Здесь верят в замкнутый круг всего живого. Считается, что собственную судьбу невозможно и не нужно менять.
Основные тенденции развития
Культурная революция Страны восходящего солнца проходила в несколько этапов. Особенно Япония расцвела во времена сегуната Эдо (XVII—XVIII столетия). Позже культура приобрела более консервативные и традиционные черты. Основные направления древней и современной японской цивилизованности:
Культурная жизнь Японии насквозь пронизана эстетикой, оригинальностью и самобытностью.
Самураи и гейши
С VII по XIII век формировался отдельный класс феодалов и военных, выходцев из знатных родов. В это сословие входили мелкие дворяне, у которых не было родового титула и богатства. Они служили императору, чем добивались званий, определённого положения в обществе. Этому классу давали земельные участки. Так в Японии появились самураи. Подобных людей не было больше нигде. Это своеобразные средневековые рыцари, служившие знати и аристократам. Некоторые из них становились важными фигурами в стране.
Самураи придерживаются дзе-буддизма и специального кодекса чести. Все его правила нужно выполнять беспрекословно. Самураи обучаются военному делу и мастерству, получают высшее образование.
Целостной частью японского общества являются гейши. У этих женщин своеобразные макияж и причёска. Они хорошо поют, устраивают чаепития, развлекают гостей, поддерживают разговор, флиртуют.
Слово «гейша» в переводе с японского языка означает «человек искусства». Эта профессия появилась в XVI веке. Гейшами сначала были мужчины, выступающие в театре Кабуки. Позже открылись специальные школы для девочек с жёстким конкурсным отбором. Гейши должны разбираться во всех актуальных вопросах, следить за внешностью. Богатые и влиятельные люди и сегодня заказывают себе их на различные мероприятия в качестве сопровождения.
Театр и искусство
В старших классах школьники пишут доклад на тему «Культура Японии». Некоторые из них готовят презентацию или проект по этому вопросу. Здесь обязательно кратко упоминают о театре и искусстве Страны восходящего солнца. Они отражали повседневную жизнь японцев, их менталитет, верования, духовное развитие.
Некоторые виды искусства применяют во всём мире. Современникам нравится делать оригами — поделки из бумаги. Также популярной во флористических мастерских является икебана. То же самое можно сказать и о бонсае — искусстве выращивания карликовых деревьев.
Ещё в древности зародился японский театр. Он очень многоликий и многогранный. Самые прославленные подмостки — Кабуки, где в главных ролях выступают мужчины. Женщины в коллективе отсутствуют. Когда идёт представление, зрители сидят в наушниках, через которые объясняется происходящее на сцене действие.
Национальная архитектура, театр и искусство доказывают, что культура Японии разнообразная. Благодаря многогранности и самобытности она столетиями остаётся уникальной и не страдает от иностранного влияния.
Путеводитель по японскому искусству
Гравюра, каллиграфия и живопись: Arzamas составил инструкцию, как смотреть японское искусство
Живопись
Японская живопись опиралась на принципы, разработанные в Древнем Китае: система жанров, мировоззренческие основы живописи, символизм и многие другие чисто художественные средства были заимствованы с континента одновременно с буддизмом. Система жанров разительно отличалась от европейской. Даже самый, казалось бы, понятный — пейзаж — в традиции Дальнего Востока имеет свои особенности.
Что такое японский пейзаж
Как читать свитки
Формат горизонтального или вертикального свитка связан с формой рулона шелка — одного из самых ранних носителей письменности на Дальнем Востоке. Живопись на свитках шелка или бумаги не имеет рамы; четкой границы между изображением и окружающим пространством нет. Именно поэтому у первых западных коллекционеров и возникла ассоциация с обоями. Европейскому взгляду оказалось сложно приспособиться и к технике живописи, и к организации пространства в изображении. В классической японской живописи пространство выстраивается с помощью особой системы приемов. Четко обозначенные деталями (постройками на берегу, лодками на воде и т. д.) или тональными акцентами планы композиции на вертикальных свитках легко расслаиваются, часто отделенные друг от друга туманными полосами пустоты. Эти паузы в изображении и диагональные композиции помогают неторопливо переходить от рассматривания первого плана к дальним, создавая эффект глубины пейзажа.
Сюгэцу. Пейзаж в китайском стиле. Не позднее 1529 года Honolulu Museum of Art
В горизонтальных свитках, рассчитанных на медленное рассматривание по ходу чтения справа налево, этот «временной» аспект живописи еще более очевиден. В пейзаже мастера Сюгэцу зритель «входит» в изображение из пустого пространства воды и неба в правой части свитка, беседует с поэтами и мудрецами на скалистом берегу, любуется старой сосной и «поднимается» в беседку, откуда перед ним открывается вид на темный абрис пологих гор на втором плане, а потом, глубже и выше, — на дальние вершины третьего плана, подернутые дымкой.
Почему дома изображены без крыш
Отсутствие в классическом репертуаре дальневосточной живописи сцен в замкнутых помещениях и городских пейзажей делало неактуальной линейную перспективу. А там, где следовало придерживаться строгих геометрических форм, на помощь как художнику, так и зрителю вновь приходило воображение.
В японской живописи ямато-э с эпохи Хэйан для изображения сцен в дворцовых покоях использовался прием «интерьера со снятой крышей», когда художник и зритель смотрели на происходящее в дворцовых залах сверху, словно заглядывая в кукольный домик и видя фрагмент помещения со скошенными балками, занавесями и сидящими в них героями.
Иллюстрация к одной из глав «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу. Около 1130 года 徳川美術館 (Художественный музей Токугава)
Этот прием, появившийся еще в ХII веке в иллюстрированных свитках (так называемых эмакимоно), позднее широко применялся в росписи ширм или подвижных перегородок фусума в дворцовых и замковых интерьерах. Японские мастера вообще любили взгляд с высоты птичьего полета, открывавший перед зрителями широкую картину празднеств, военных действий или городских видов. Чтобы подчеркнуть эту высокую точку зрения, удаленность объектов и их отделенность друг от друга, использовался прием ункин. Купы деревьев, показанных как бы сверху, или декоративные позолоченные стилизованные облака позволяли разделить плоскость изображения на регистры и планы. Сам термин ункин состоит из иероглифов «облако» и «парча»: это отсылка к пышным облакам цветущей сакуры и парче осенних краснеющих кленов, сквозь которые показаны пейзажи.
Монах Юкинаги. Императорское шествие в Охару (иллюстрация к «Повести о доме Тайра»). Период Эдо, начало XVII века The Metropolitan Museum of Art
Отделенные друг от друга фрагменты императорской процессии кажутся разнесенными в пространстве, и каждое из них обладает собственной перспективой. Художник следует принципу «подвижного ракурса», когда в одном произведении действует множество точек зрения и точек схождения перспективы.
Саэн Хосай (Сиюа Фанци). Майна на ветке сливы. Период Эдо, XVIII век The Metropolitan Museum of Art
Что же касается моделирования объема предметов, то переходы от насыщенного цвета туши к акварельной прозрачности были призваны не столько передать реальные светотеневые соотношения, сколько выявить «костяк» формы, который может внушить ощущение объема. А живописный фон часто вовсе исчезает из изобразительного текста, заставляя поверхность бумаги или шелка работать как бесконечное пространство.
Каллиграфия
Вторая причина — сложная природа иероглифа. Иероглиф обладает формой, цветом, композиционной связью с форматом произведения и другими элементами изображения. Как письменный знак, восходящий к пиктограмме — схематизированному, упрощенному изображению реального объекта, — он сохраняет далекую связь с формой предмета или природного явления (и наиболее близкими к пиктограмме остаются иероглифы, обозначающие устойчивые природные формы: гору, воду, огонь, человека и другие). Как знак письменности он обладает фонетическим звучанием и значением, которое связано с целым рядом литературных, религиозных или философских ассоциаций.
Системы почерков: кайсё, гёсё и сосё
Каллиграф Дальнего Востока создает каллиграфическое произведение, не просто чтобы зафиксировать смысл, но чтобы выразить и воплотить идею отдельного слова, целого стихотворного или прозаического произведения. При этом, как правило, он связан устоявшимися формами письменных знаков: основой каллиграфии является система почерков, каждый из которых обладает смысловыми нюансами и соответствует замыслу автора.
Нейтральный и легко читаемый уставной стиль кайсё ближе всего к печатным знакам; «полукурсив» («бегущий стиль») гёсё — свободнее и выразительнее, динамичнее и гибче: движения кисти тут более плавные и слитные. Но наибольшим выразительным потенциалом обладает сосё, или «травяное письмо», в котором отдельные знаки сливаются в плавно изгибающиеся строки, похожие на спутавшиеся или стелющиеся травы. Каллиграф сокращает письменные знаки, опуская или объединяя мелкие элементы.
Хонъами Коэцу. Каллиграфия стихотворения из сборника «Син кокин вака-сю», украшенная изображениями оленей, в стиле сосё. Не позднее 1637 года MOA美術館 (Художественный музей в Атами)
Иероглифическая письменность пришла в Японию из Китая. Чтобы приспособить ее к японскому языку, к концу первого тысячелетия были созданы две слоговые азбуки — хирагана и катакана, которые дополняли иероглифические тексты. Знаки письменности хирагана, часто встречающиеся в каллиграфии наравне с иероглифами, составляли особый связный стелющийся текст, который у великого мастера ХVII века Хонъами Коэцу превращает строки стихов в продолжение свисающих побегов плюща или травы и кустарник, в которых пасутся олени.
Секрет величия главных произведений японского искусства
Искусствовед объясняет, почему известные всему миру произведения искусства являются шедеврами
«Большая волна в Канагаве», гравюра из серии «Тридцать шесть видов Фудзи», Кацусика Хокусай, 1831 год
«Большая волна в Канагаве» мастера Кацусики Хокусая (1760–1849) — одна из самых известных гравюр и первый лист серии «Тридцать шесть видов Фудзи». В начале 1830-х годов Кацусика Хокусай по заказу издательского дома «Эйдзюдо» приступил к созданию серии из 46 листов (36 основных и 10 дополнительных), и «Большая волна в Канагаве» была гравюрой, открывающей всю серию.
Подобные собрания гравюр служили для горожан того времени своего рода «виртуальными путешествиями», способом удовлетворить любопытство — удобным и недорогим. Гравюры, подобные видам Фудзи, стоили около 20 мон — примерно столько же, сколько двойная порция лапши в японской забегаловке того времени. Однако успех был так велик, что уже к 1838 году стоимость листов Хокусая выросла почти до 50 мон, а после смерти мастера одна лишь «Волна» перепечатывалась с новых досок более 1000 раз.
Удивительно, что, несмотря на заявленную тематику всей серии, Фудзи в «Волне» играет словно второстепенную роль. Главным «действующим лицом» на этой гравюре является волна, и на переднем плане разворачивается драматическая сцена борьбы человека со стихией. Края пенного гребня похожи на скрюченные пальцы фантастического гневного демона, а безликость и бездеятельность человеческих фигурок в лодках не оставляют сомнений в том, кто будет победителем в этой борьбе. Тем не менее вовсе не это противостояние является конфликтом, создающим сюжет гравюры.
Останавливая мгновение, вслед за которым произойдет крушение лодок, Хокусай позволяет зрителю словно на миг увидеть Фудзи на фоне серого неба, темнеющего к горизонту. Хотя японские художники-граверы были к тому времени уже знакомы с принципами европейской линейной и воздушной перспективы, они не испытывали потребности в этом приеме. Темный фон, так же как и длительное путешествие взгляда от переднего плана с лодками через движение волны к Фудзи, убеждают глаз в том, что священная гора отделена от нас морским простором.
Фудзи высится далеко на берегу как символ устойчивости и постоянства в противоположность бурной стихии. Единство и взаимообусловленность противоположностей лежали в основе представления о космическом порядке и абсолютной гармонии в мировоззрении Дальнего Востока, и именно они стали главной темой гравюры «Большая волна в Канагаве», открывающей серию Кацусики Хокусая.
«Красавица Нанивая Окита» Китагавы Утамаро, 1795–1796 годы
В гравюре бидзинга все является не совсем тем, чем кажется современному зрителю. Богато наряженные благородные дамы занимались, как правило, постыдным ремеслом и относились к низшему сословию, а гравюры с портретами красавиц несли откровенно рекламную функцию. При этом гравюра не давала представления о внешности девушки, и хотя Окита из чайного дома Нанивая близ храма Асакуса и считалась первой красавицей Эдо, ее лицо на гравюре полностью лишено индивидуальности.
Женские образы в японском изобразительном искусстве начиная с X века подчинялись канону минимализма. «Линия-глаз, крючок-нос» — прием хикимэ-кагихана позволял художнику лишь указать, что изображена некая женщина: в японской традиционной культуре часто опускался вопрос о физической красоте. В женщинах благородного происхождения куда выше ценились «красота сердца» и образованность, а обитательницы веселых кварталов во всем стремились подражать самым высоким образцам. Если верить Утамаро, Окита была действительно прекрасна.
Лист «Красавица Нанивая Окита» был напечатан в 1795–1796 годах в серии «Прославленные красавицы, уподобленные шести бессмертным поэтам», в которой каждой красавице соответствовал один из литераторов IX века. На листе с портретом Окита в верхнем левом углу помещено изображение Аривара-но Нарихиры (825–880), одного из самых почитаемых поэтов Японии, которому традиционно приписывается роман «Исэ моногатари». Этот знатный вельможа и блистательный поэт прославился также и своими любовными похождениями, часть из которых легла в основу романа.
Этот лист — своеобразное использование приема митатэ (уподобления) в японской гравюре. На изображенную красавицу переносятся качества авторитетного «прототипа», и нарядная куртизанка, с безмятежным лицом подающая гостю чашку чая, уже прочитывается зрителем как дама искусная в поэзии и делах любви. Сравнение с Аривара-но Нарихирой поистине было признанием ее первенства среди эдоских красавиц.
При этом Утамаро создает удивительно лиричный образ. Уравновешивая темные и светлые пятна на листе и очерчивая форму певучими, элегантными линиями, он создает поистине идеальный образ грации и гармонии. «Рекламность» отступает, и красота, запечатленная Утамаро, остается вневременной.
Ширма «Ирисы» Огаты Корина, 1710-е годы
Пара шестистворчатых ширм с изображением ирисов — теперь национальное сокровище Японии — была создана Огатой Корином (1658–1716) около 1710 года для храма Ниси-Хонгандзи в Киото.
Уже с XVI века живопись на стенных панелях и бумажных створках ширм стала одним из ведущих жанров декоративного искусства Японии, и Огата Корин, родоначальник художественной школы Римпа, был одним из величайших его мастеров.
Ширмы в японском интерьере играли важную роль. Просторные дворцовые помещения конструктивно ничем не отличались от жилища простого японца: они почти не имели внутренних стен, и пространство зонировалось при помощи складных ширм. Всего чуть больше полутора метров высотой, ширмы были рассчитаны на обычную для японцев всех сословий традицию жить на полу. В Японии до XIX века не пользовались высокими стульями и столами, и высота ширмы, так же как и композиция ее росписи, рассчитаны на взгляд человека, сидящего на коленях. Именно при этой точке зрения и возникает удивительный эффект: ирисы будто обступают сидящего — и человек может почувствовать себя на берегу реки, в окружении цветов.
Ирисы написаны в бесконтурной манере — почти импрессионистические, широкие мазки темно-синей, лиловой и фиолетовой темперы передают пышное великолепие этого цветка. Живописный эффект усиливается тусклым мерцанием золота, на фоне которого изображены ирисы. На ширмах не изображено ничего, кроме цветов, но угловатая линия их роста позволяет предположить, будто цветы огибают извилистое течение реки или зигзаги деревянных мостков. Для японцев было бы естественно увидеть отсутствующий на ширме мост, особый «мост из восьми дощечек» (яцухаси), связанный с ирисами в классической японской литературе. В романе «Исэ моногатари» (IX век) описывается печальное путешествие героя, изгнанного из столицы. Устроившись со свитой отдохнуть на берегу реки у моста Яцухаси, герой, увидев ирисы, вспоминает свою возлюбленную и слагает стихи:
Любимую мою в одеждах
Изящных там, в столице,
Любя оставил.
И думаю с тоской, насколько
Я от нее далек. Перевод Н. И. Конрада.
«Так сложил он, и все пролили слезы на свой сушеный рис, так что тот разбух от влаги», — добавляет автор и лирический герой повествования, Аривара-но Нарихира.
Для образованного японца связь между ирисами у моста и «Исэ моногатари», ирисами и темой разлученной любви была явной, и Огата Корин избегает многословности и иллюстративности. При помощи декоративной росписи он лишь создает идеальное пространство, наполненное светом, цветом и литературными коннотациями.
Золотой павильон Кинкакудзи, Киото, 1397 год
В 1394 году сёгун Асикага Ёсимицу (1358–1408), подчинивший своей воле почти всю Японию, формально удалился от дел и поселился на специально построенной вилле на севере Киото. Трехъярусное строение на искусственном озере Кёкоти («озеро-зеркало») играло роль своеобразного эрмитажа, уединенного павильона для отдыха, чтения и молитв. В нем хранилась коллекция живописи сёгуна, библиотека и собрание буддийских реликвий. Располагаясь на воде близь берега, Кинкакудзи имел лишь лодочное сообщение с берегом и представлял собой такой же остров, как и искусственные островки с камнями и соснами, разбросанные по Кёкоти. Идея «острова небожителей» была позаимствована из китайской мифологии, в которой образом райской обители служил остров Пэнлай, остров бессмертных. Отражение павильона в воде вызывает уже буддийские ассоциации с идеями об иллюзорности бренного мира, являющегося лишь бледным отражением великолепия мира буддийской истины.
Хотя все эти мифологические подтексты и носят умозрительный характер, но расположение павильона придает ему удивительную стройность и гармоничность. Отражение скрадывает приземистость постройки, делая ее выше и стройнее; в то же время именно высота павильона позволяет видеть его с любого берега пруда всегда на темном фоне зелени.
Остается, однако, не вполне понятным, насколько золотым был этот павильон в оригинальном виде. Вероятно, при Асикаге Ёсимицу он действительно был покрыт сусальным золотом и защитным слоем лака. Но если верить фотографиям XIX — начала ХХ века и Юкио Мисиме, то к середине ХХ века позолота почти слезла и ее остатки были видны только на верхнем ярусе постройки. В это время он скорее трогал душу очарованием заброшенности, следами времени, неумолимого даже к самым прекрасным вещам. Это меланхолическое очарование отвечало эстетическому принципу саби, высоко чтимому в японской культуре.
Так или иначе, великолепие этой постройки заключалось вовсе не в золоте. Изысканная строгость форм Кинкакудзи и его безупречная гармония с ландшафтом делают его одним из шедевров японской архитектуры.
Чаша «Ирис» в стиле карацу, XVI–XVII века
Аналогом западного понятия «шедевр» в японской традиционной керамике можно считать слово мэйбуцу — вещь с именем. У этой чаши действительно сохранилось только имя, поскольку ни точное время и место ее создания, ни имя мастера не сохранились. Тем не менее она причислена к национальным сокровищам Японии и является одним из ярких примеров керамики в национальном стиле.
В конце XVI века чайная церемония тя-но-ю отказалась от изысканного китайского фарфора и керамики с глазурями, напоминавшими драгоценные материалы. Их эффектная красота казалась мастерам чая слишком искусственной и откровенной. Совершенные и дорогостоящие предметы — чаши, сосуды для воды и чайницы — не соответствовали почти аскетическим духовным канонам дзен-буддизма, в духе которого развивалась чайная церемония. Настоящей революцией в чайном действе стало обращение к японской керамике, гораздо более простой и безыскусной в то время, когда мастерские Японии только начали осваивать технологии континентального гончарства.
Форма чаши «Ирис» проста и неправильна. Легкая кривизна стенок, видные по всему тулову вмятины от рук гончара сообщают чаше почти наивную непринужденность. Глиняный черепок покрыт светлой глазурью с сетью трещин — кракелюром. На лицевой стороне, которая обращается к гостю во время чайной церемонии, под глазурью нанесено изображение ириса: рисунок наивен, но выполнен энергичной кистью, точно, словно одним движением, в духе дзенской каллиграфии. Кажется, что и форма, и декор могли быть сделаны спонтанно и без приложения особых сил.
Эта спонтанность отражает идеал ваби — простоты и безыскусности, рождающих ощущение духовной свободы и гармонии. Любой человек или даже неодушевленный предмет в представлениях японских последователей дзен-буддизма обладает просветленной природой Будды, а усилия адепта направлены на то, чтобы открыть эту природу в себе и окружающем мире. Вещи, используемые в чайной церемонии, при всей своей неказистости, должны были вызывать глубокое переживание истинности, актуальности каждого момента, заставлять всматриваться в самые обыденные формы и видеть в них истинную красоту.
Контрастом к грубой фактуре чаши и ее простоте выступает реставрация золотым лаком небольшого скола (эта техника носит название кинцуги). Реставрация была выполнена в XVIII веке и демонстрирует то почтение, с которым японские чайные мастера относились к утвари для чайной церемонии. Так чайная церемония предоставляет участникам «путь» раскрытия истинной красоты вещей, таких как чаша «Ирис». Неявность, сокровенность стала основой эстетического понятия ваби и важной частью мировоззрения японцев.
Портрет монаха Гандзина, Нара, 763 год
В VIII веке скульптура стала основной формой художественного выражения эпохи, эпохи Нара (710–794), связанной со становлением японской государственности и укреплением буддизма. Японские мастера уже прошли этап ученичества и слепого подражания континентальным техникам и образам и стали свободно и ярко выражать в скульптуре дух своего времени. Распространение и рост авторитета буддизма вызвали появление буддийского скульптурного портрета.
Одним из шедевров этого жанра является портрет Гандзина, созданный в 763 году. Выполненная в технике сухого лака (наращиванием слоев лака на деревянный каркас, обтянутый тканью) скульптура почти в натуральную величину была реалистично расписана, и в полумраке храма Гандзин сидел в позе медитации «как живой». В этом жизнеподобии и заключалась главная культовая функция таких портретов: учитель должен был всегда находиться в стенах монастыря Тодайдзи в городе Нара и присутствовать на важнейших богослужениях.
Позднее, в XI–XIII веках, скульптурные портреты достигли почти беспощадного иллюзионизма, изображая старческую немощь почтенных учителей, их запавшие рты, отвисшие щеки и глубокие морщины. Эти портреты смотрят на адептов буддизма живыми глазами, инкрустированными горным хрусталем и деревом. Но лицо Гандзина кажется размытым, в нем нет четких контуров и ясных форм. Веки полузакрытых и не инкрустированных глаз кажутся опухшими; напряженный рот и глубокие носогубные складки выражают скорее привычную осторожность, чем сосредоточение медитации.
Все эти черты раскрывают драматическую биографию этого монаха, историю удивительного подвижничества и трагедий. Гандзин, китайский буддийский монах, был приглашен в Японию для церемонии освящения крупнейшего монастыря Нары — Тодайдзи. Корабль был захвачен пиратами, в пожаре погибли бесценные свитки и буддийские скульптуры, которые были предназначены далекому японскому храму, Гандзин обжег лицо и потерял зрение. Но он не оставил желания проповедовать на далекой окраине цивилизации — а именно так Япония воспринималась континентом в то время.
Еще несколько попыток пересечь море закончились так же безуспешно, и лишь с пятой попытки уже немолодой, слепой и болезненный Гандзин достигает японской столицы Нара.
В Японии Гандзин учил буддийскому закону недолго: драматические события жизни подточили его здоровье. Но авторитет его был настолько высок, что, вероятно, еще до его кончины было принято решение создать его скульптуру. Несомненно, монахи-художники стремились придать скульптуре как можно большее сходство с моделью. Но делалось это не для сохранения внешнего облика человека, а для запечатления его индивидуального духовного опыта, того трудного пути, который прошел Гандзин и к которому призывало буддийское учение.
Дайбуцу — Большой Будда храма Тодайдзи, Нара, середина VIII века
В середине VIII века Япония страдала от стихийных бедствий и эпидемий, а интриги влиятельного рода Фудзивара и поднятый ими мятеж вынудили императора Сёму бежать из столицы, города Нара. В изгнании он дал обет следовать путем буддийского учения и в 743 году приказал начать строительство главного храма страны и отлить колоссальную бронзовую статую Будды Вайрочаны (Будды Великое Cолнце или Все Озаряющий Свет). Это божество считалось универсальным воплощением Будды Шакьямуни, основателя буддийского учения, и должно было стать гарантом защиты императора и всей страны в период смут и мятежа.
Работы были начаты в 745 году и за образец была взята гигантская статуя Будды в пещерных храмах Лунмэнь близ китайской столицы Лоян. Статуя в Наре, так же как и любое изображение Будды, должно было демонстрировать «великие и малые признаки Будды». К этому иконографическому канону относились удлиненные мочки ушей, напоминающие о том, что Будда Шакьямуни происходил из княжеского рода и с детства носил тяжелые серьги, возвышение на макушке (ушниша), точка на лбу (урна).
Высота статуи составила 16 метров, ширина лица — 5 метров, длина вытянутой ладони — 3,7 метра, а урна — больше человеческой головы. На сооружение ушло 444 тонны меди, 82 тонны олова и огромное количество золота, поиски которого были специально предприняты на севере страны. Вокруг статуи был воздвигнут зал — Дайбуцудэн, призванный защитить святыню. В его небольшом пространстве чуть склоненная сидящая фигура Будды заполняет все пространство, иллюстрируя один из главных постулатов буддизма — идею о том, что божество вездесуще и всепроникающее, оно охватывает и заполняет все. Трансцендентное спокойствие лика и жест руки божества (мудра, жест дарования защиты) дополняют ощущение спокойного величия и могущества Будды.
Однако от первоначальной статуи на сегодняшний день остались лишь несколько фрагментов: пожары и войны нанесли статуе огромный ущерб в XII и XVI веках, и современная статуя в основном представляет литье XVIII века. Во время реставрации XVIII века бронзовая фигура уже не была покрыта золотом. Буддийское рвение императора Сёму в VIII веке практически опустошило казну и обескровило и без того потрясенную страну, и поздние правители уже не могли позволить себе столь неумеренные траты.
Тем не менее значимость Дайбуцу состоит не в золоте и даже не в достоверной подлинности — сама идея столь грандиозного воплощения буддийского учения является памятником эпохи, когда японское монументальное искусство переживало подлинный расцвет, освободилось от слепого копирования континентальных образцов и достигло целостности и выразительности, которые были позднее утрачены.