Кто считал что культура возникает в игровой деятельности

Игровая концепция происхождения культуры

Многие европейские философы и культурологи усматривают источник культуры в способности человека к игровой деятельности. Игра в этом смысле оказывается предпосылкой происхождения культуры. Различные версии такой концепции находим в творчестве Г. Гадамера, Е. Финка, И. Хейзинги. В частности, Г. Гадамер анализировал историю и культуру как своеобразную игру в стихии языка, внутри которой человек оказывается в радикально иной роли, нежели та, которую он способен нафантазировать.

Голландский историк культуры И. Хейзинга (1872—1945) в книге «Homo Ludens» (1938 г.) отмечал, что многие животные любят играть. По его мнению, если проанализировать любую человеческую деятельность до самых пределов нашего познания, она покажется не более чем игрой. Вот по­чему автор считает, что человеческая культура возникает и развертывается в игре. Сама культура носит игровой характер. Игра рассматривается в книге не как биологическая функция, а как явление культуры и анализируется на языке культурологического мыщления.

Хейзинга считает, что игра старше культуры. Понятие культуры, как правило, сопряжено с человеческим сообществом. Человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака к общему понятию игры. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. Хейзинга делает допущение, что в игре мы имеем дело с функцией живого существа, которая в равной степени может быть обусловлена только биологически, только ло­гически или только этически. Игра — это прежде всего свободная деятель­ность. Она не есть «обыденная» жизнь и жизнь как таковая. Все исследова­тели подчеркивают незаинтересованный характер игры. Она необходима ин­дивиду как биологическая функция. А социуму нужна в силу заключенного в ней смысла, своей выразительной ценности.

Хейзинга был убежден в том, что игра скорее, нежели труд, была фор­мирующим элементом человеческой культуры. Раньше, чем изменять окру­жающую среду, человек сделал это в собственном воображении, в сфере игры. Однако, правильно подчеркивая символический характер игровой дея­тельности, Хейзинга обходит главный вопрос культурогенеза. Все животные обладают способностью к игре. Откуда же берется «тяга к игре»? Человек не только увлекается игрой, но создает также культуру. Другие живые существа таким даром почему-то не наделены.

Пытаясь решить эту проблему, Хейзинга отмечает, что архаическое об­щество играет так, как играет ребенок, как играют животные. Внутрь игры мало-помалу проникает значение священного акта. Вместе с тем, говоря о са­кральной деятельности народов, нельзя ни на минуту упускать из виду фено­мен игры.

Когда Хейзинга говорит об игровом элементе культуры, он вовсе не подразумевает, что игры занимают важное место среди различных форм жизнедеятельности культуры. Не имеется в виду и то, что культура происхо­дит из игры в результате эволюции. Не следует понимать концепцию Хей­зинги в том смысле, что первоначальная игра преобразовалась в нечто, игрой уже не являющееся, и только теперь может быть названа культурой: «Стало быть, не следует понимать дело таким образом, что игра мало-помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что представля­ется в формах и атмосфере игры. В этом двуединстве культуры и игры игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определенным фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю».

В поступательном движении культуры гипотетическое исходное соот­ношение игры и неигры не остается неизменным. По словам Хейзинги, иг­ровой момент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. Он в основном растворяется, ассимилируется сакральной сферой, кристалли­зуется в учености и поэзии, в правосознании, в формах политической жизни. Тем не менее во все времена и всюду, в том числе и в формах высокоразви­той культуры, игровой инстинкт может вновь, как полагает голландский исто­рик, проявиться в полную силу, вовлекая отдельную личность или массу лю­дей в вихрь исполинской игры.

Концепция игрового генезиса культуры поддерживается в современной философии не только Хейзингой. Обратимся к работе известного феномено­лога Е. Финка «Основные феномены человеческого бытия». В типологии ав­тора их пять — смерть, труд, господство, любовь и игра. Последний феномен столь же изначален, сколь и остальные. Игра охватывает всю человеческую жизнь до самого основания, овладевает ею и существенным образом опреде­ляет бытийный склад человека, а также способ понимания бытия человеком.

Игра, по мнению Финка, пронизывает другие основные феномены чело­веческого существования. Игра есть исключительная возможность человече­ского бытия. Играть может только человек. Ни животное, ни Бог играть не могут. Лишь сущее, конечным образом отнесенное к всеобъемлющему уни­версуму и при этом пребывающее в промежутке между действительностью и возможностью, существует в игре.

Эти утверждения нуждаются в пояснении, поскольку они противоречат привычному жизненному опыту. «Каждый знает игру по своей собственной жизни, имеет представление об игре, знает игровое поведение ближних, бес­численные формы игры, знает общественные игры, цирцеевские массовые представления, развлекательные игры и несколько более напряженные, менее легкие и привлекательные, нежели детские игры, игры взрослых; каждый знает об игровых элементах в сферах труда и политики, в общении полов друг с другом, игровые элементы почти во всех областях культуры».

Трактуя игру как основной феномен человеческого бытия, Финк выде­ляет ее значительные черты. Игра в его трактовке — это импульсивное, спонтанно протекающее вершение, окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом. Чем меньше мы сплетаем игру с прочими жизненными устремлениями, чем бесцельней игра, тем раньше мы находим в ней малое, но полное в себе счастье.

С игрой у Финка связано происхождение культуры, ибо без игры чело­веческое бытие погрузилось бы в растительное существование. По мнению Финка, человеческую игру сложно разграничить с тем, что в биолого-зооло­гическом исследовании поведения зовется игрой животных. Человек — при­родное создание, которое неустанно проводит границы, отделяет себя самого от природы. «Животное не знает игры фантазии как общения с возможно­стями, оно не играет, относя себя к воображаемой видимости». Поскольку для человека игра объемлет все, она и возвышает его над природным царством. Здесь возникает феномен культуры.

Источник

Ключевые концепции игровой культуры, их описание и сущность

На сегодняшний день, концепцию игровой культуры принято считать самой популярной и распространённой культурологической концепцией нашего мира и культурологической науки, в общем и целом.

К представителям концепции игровой культуры можно отнести таких ученых как

Более подробно о мнении каждого из них будет изложено в рамках данной статьи.

Игровая концепция Йохана Хейзинга

Данный философ и историк, а также исследователь культуры является представителем нидерландской школы. Его главными трудами можно назвать:

Игру в рамках своей концепции Хейзинга расценивал как культурно-исторической универсалию. В труде – «Человек играющий» он изучает одни из самых глубоких слоёв исторического знания и создания явления культуры – игровые.

Игровое начало, с точки зрения Хейзинга, есть не только свойство художественного процесса, но также рассматривается как основание всей культуры. Игра по времени превалирует над культурой в контексте исторической науки. Судите сами, главные характеристики игры были оформлены еще до возникновения человеческого социума, за ними можно проследить во время игровой деятельности животных.

На протяжении всей истории человечества и ее периодов, игра сопровождала культуру, а также формировала и описывала огромное количество феноменов культуры. Игра обладает свойством формировать культуру, которое способно изменить всю окружающую действительность. Прежде чем трансформировать окружающую среду посредством материальных средств, человек исследует изменения, «проигрывая» их в своём воображении.

Стоит сказать о том, что концепция Хейзинга не загоняет в рамки игру только лишь духовными проявлениями. Все сферы материальной культуры так же обладают своими игровыми элементами. Идеалам общественной жизни отведена одну из ключевых функций в ходе осуществления игрового начала, формирующего некую определенную духовную действительность.

Бывает так, что игре свойственно отвечать за функцию драматургического начала, когда осуществляется наивысший общественный сюжет. Социальным идеалам так же характерен игровой компонент, так как идеалы теснейшим образом связаны с полем мечтаний, фантазий, выраженных в этой самой игровой области культуры.

По мнению Хейзинга, отраженному в его концепции, эпохи также «играют» в реализацию своих идеалов, например, эпоха Возрождения стремилась воплотить идеал мира Античности, не стараясь и не преследуя цели создания неких своих оригинальных идей.

Также стоит выделить определенные признаки игры:

Концепция игры Х. Ортега-и-Гассета

Испанский философ, социолог, автор таких произведений как «Восстание масс», «Размышления о Дон-Кихоте».
Стоит признать, что вместе с размышлениями о культуре и игре своего коллеги Хейзинга, Ортега-и-Гассет так же испытывает интерес к судьбе современной культуры, кризисному бытию личности в рамках «массового общества». В духовных ценностях аристократической элиты Оретега-и-Гассет усматривает возможность перерождения культуры.

Ортега-и-Гассет придерживается в своих рассуждениях теории элиты. Свои социологические мысли и заключения он изложил в книге «Дегуманизация искусства», в которой исследует разного рода человеческие составляющие» народ, массу и элиту.

Состоявшиеся и знаменитые люди помещают свой жизненный отрезок в игровую сферу. Игра, таким образом, заменяет обыденную и привычную жизнь масс, ее утилитаристское настроение, пошлое бытие. Также стоит отметить, что Ортега-и-Гассет определяет различные оттенки игры: трагическую и ликующую, спортивную и праздничную.

Концепция игры О.Финка

Игровое начало нитью пронизывает всю жизнь человечества и создает некий особенный и оригинальный способ осознания жизненного пути. Вступая в спор и противоречие с Хейзингой, Финк считает, что игра есть самый важный способ воплотить человеческую деятельность, который не свойственен представителям фауны.

Источник

ФИЛОСОФИЯ ИГРОВОЙ КОНЦЕПЦИИ КУЛЬТУРЫ ЙОХАНА ХЁЙЗИНГА

Онлайн-конференция

«Современная профориентация педагогов
и родителей, перспективы рынка труда
и особенности личности подростка»

Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику

УДК Р.А. Шуматова студент-магистр БГПУ им.М.Акмуллы г.Уфа

ФИЛОСОФИЯ ИГРОВОЙ КОНЦЕПЦИИ КУЛЬТУРЫ ЙОХАНА ХЁЙЗИНГА

Человеческая культура возникла и развертывается в игре, как игра. Й.Хейзинга

Понятие культуры, как правило, сопряжено с человеческим сообществом. Человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака к общему понятию игры. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. Игра как таковая перешагивает рамки биологической, или, во всяком случае, чисто физической деятельности. Игра – содержательная функция со многими гранями смысла.

Игровое пространство создает внутри себя безусловный порядок. Таким образом, можно сказать, что игра творит порядок, более того — она и есть порядок. В несовершенном мире игра способна создать, пусть и временное, но совершенство. Причем порядок, устанавливаемый игрой, носит непреложный для ее участников характер. Она имеет склонность быть красивой, а слова, которыми мы характеризуем элементы игры, принадлежат, как правило, сфере эстетического: напряжение, равновесие, контраст, вариативность, завязка и развязка, разрешение. Хёйзинга указывает, что сфера игры исполнена ритмом и гармонией, т.е. теми высшими качествами, которые человек может обнаружить в окружающем мире.

Каждый, по мнению Хёйзинги, кто обращается к анализу феномена игры, находит ее в культуре как заданную величину, существовавшую прежде самой культуры, сопровождающую и пронизывающую ее с самого начала до той фазы культуры, в которой живет сам. Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества переплетаются с игрой. Человечество все снова и снова творит рядом с миром природы второй, измышленный мир. В мифе и культе рождаются движущие силы культурной жизни.

По мнению Хёйзинги игра скорее, нежели труд, была формирующим элементом человеческой культуры. Прежде, чем действительно изменять среду, человек сделал это в своем воображении, в сфере игры. Он оперирует широким понятием культуры: она не сводится ни к духовной культуре, не исчерпывается ею, тем более не подразумевает преобладающей ориентации на культуру художественную. Хотя в силу глубоко идеализма в вопросах истории, Хёйзинга трактует генезис культуры односторонне, видя основу происхождения культурных форм во все времена в духовных чаяниях и иллюзиях человечества, в его идеалах и мечтах. Тем не менее, функционирующая культура рассматривается Хёйзинги всегда, во все эпохи, как целое, как система, в которой взаимодействует все: экономика, политика, быт, нравы, искусство. (Гуревич 2001:89).

Непосредственными целями игры, являются борьба за что-то и представление чего-то. В соответствии с этими целями типы игры делятся на соревнование и представление. Й. Хёйзинга отмечает, что всякая игра, с одной стороны, представляет (репрезентирует) борьбу за что-то, а с другой – является соревнованием за то, чтобы лучше представить нечто. Таким образом, эти две цели взаимопроникают одна в другую и взаимопредусматривают друг друга. В каждом конкретном случае все же на первый план выходит одна из них.

Игра как представление имеет два вида: а) репрезентация (например, спектакль) и б) воображение (себя самого кем-нибудь). Слово «представлять» значит «ставить нечто перед глазами». Это «нечто» может быть дано самой природой или создано человеком.

Как показал Й.Хёйзинга, игре изначально присуще соревнование. Оно как противостояние и противоборство очевидно в играх животных, оно преобладает в играх архаичных культур. Для первобытного мышления вообще характерно дуалистическое деление мира на мужское и женское начала, на землю и небо, противостоящие друг другу; каждое существо или вещь относятся к одной или другой стороне, и таким образом весь космос рассматривается с точки зрения соперничества. Взаимодействие и соперничество сторон задают общий лад жизни. Мировоззренческий дуализм архаичных культур ярко проявляется в их праздниках, обрядах, песнях, танцах, в которых выразительно проступает элемент соревнования разных групп. Каждая победа выступает для победителя свидетельством мощи добрых сил перед злыми, поэтому соревнования имеют сакральное (священное) значение, – это не просто зрелище для проведения свободного времени. В соревнованиях выявлялась воля богов. Нередко бывало так, что два войска, прежде чем столкнуться, выделяли по одному воину для поединка, который мог решить исход противостояния. В современных вооруженных конфликтах сакральный момент ощущается, конечно, гораздо слабее, но вообще игры, как и прежде, ничуть не утратили соревновательного аспекта.

Элементы игры автор «Homo ludens» обнаруживает в самых разных сферах человеческой деятельности и на протяжении практически всей истории человечества. Они присутствуют в искусстве, поэзии («элементы и средства поэзии легче всего понять как игровые функции»), мудрости и философии, правосудии (состязательность судебного процесса — особенно в англосаксонских странах) и даже в войне (от архаического состязания до попыток создать международные нормы ведения военных действий). Таким же образом можно говорить о присутствии игровых элементов в самых различных культурах.

Духовная ситуация Ренессанса также обозначается Хёйзингой как игровая, несмотря на ту серьезность, с который гуманисты подходили к «воскрешению» античности. Он уподобляет великолепие ренессансной культуры веселому и праздничному маскараду, переодеванию в наряд фантастического или идеального прошлого.

Но, пожалуй, своего пика игровые аспекты достигают в европейской культуре XVII-XVIII веков. Хёйзинга замечает: чтобы наслаждаться искусством Рубенса, Вондела, Бернини, не следует воспринимать их формы «совершенно всерьез», надо учитывать значительный игровой момент, проявляющийся в их творчестве. Формы барокко — формы искусства, более того — «искусственные» формы, даже тогда, когда посредством их изображается нечто сакральное. Еще более искусственность проявляется в костюме эпохи — облегающие камзолы, короткие и широкие панталоны, туфли, перегруженные украшениями (бантами, лентами, кружевами), парики. Хёйзинга, не без оснований, характеризует этот костюм как игривый.

Наконец, эпоха рококо доводит элемент игры до крайности. Само определение эпохи, по мнению автора «Homo Ludens», не может обойтись без прилагательного «игривый» (Speels). Идет ли речь о мейсенском фарфоре или пастушеской идиллии, живописи Ватто или поэзии Попа, увлечении восточной или американской экзотикой — везде мы сталкиваемся с игровым началом, не имеющим себе равных в предшествующей истории европейской культуры

Элементами игры пронизаны сообщества, характерные для этой эпохи — литературные и художественные общества, религиозные секты и даже масонские ложи. Утонченная публика группируется в различные лагеря и партии по любому поводу. Философы и ученые находят в обществе адептов или недоброжелателей — в зависимости от позиции, которую они отстаивает. В этом же ключе следует рассматривать и страсть эпохи к коллекционированию различных раритетов, гербариев, минералов и т.д. Способность доходить в игре до самозабвения Хёйзинга находил весьма продуктивной для культуры — особенно такой, как рококо, нашедшей равновесие игрового и серьезного.

Блестящее развитие игровой принцип получил в музыке XVIII века. Так в 1709 году состоялись состязание между Г.Ф. Генделем и Д. Скарлатти в игре на клавесине и органе, проведенное по приказу кардинала Оттобони. В 1717 году Август Сильный, курфюрст Саксонии и король Польши, собирался устроить соревнование между И.С. Бахом и Л. Маршаном, не состоявшееся из-за неявки последнего. Наконец, галантный век — эпоха борьбы музыкальных «партий»: Бонончини против Генделя, «буффоны» против Опера, Глюк против Пиччини. Мы уж не говорим о столкновении «партий» всевозможных оперных примадонн. (Кожурин, Кучина 2002)

XIX век, в сравнении со своим предшественником, радикально переставил акценты в системе ценностных ориентиров. Идеалом становятся труд и производство, а доминантами культурного процесса выступают общественная польза, образование и наука. Основные общественные и интеллектуальные течения этого века выступают против игрового фактора. Ему не давали пищи ни либерализм, ни социализм. Экспериментальная и аналитическая наука, философия, политический утилитаризм и реформизм, идеи манчестерской школы — все это примеры исключительно и абсолютно серьезной деятельности. А когда в искусстве и литературе иссякло романтическое воодушевление, тогда и здесь — в реализме и натурализме, но прежде всего в импрессионизме, — стали заметно преобладать формы выразительности, более чуждые понятию игры, чем все то, что ранее процветало в культуре. Если какой-нибудь век воспринимал себя самого и все сущее всерьез, то это был XIX век.

Культура возникает в ходе игры – вот исходная предпосылка названной концепции. Культура первоначально разыгрывается. Те виды деятельности, которые прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей, в архаическом обществе предпочитают находить себе игровую форму. Человеческое общежитие поднимается до супер биологических форм, придающих ему высшую ценность посредством игр. В этих играх, по мнению Хёйзинги, общество выражает свое понимание жизни и мира.

Не следует понимать дело таким образом, что игра мало – помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что представляется в форме и атмосферах игры. В этом двуединстве культуры и игры, игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определяемым фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю.

Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти любую абстракцию: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность, игру – нельзя.

2.Берлянд, И.Е. Игра как феномен сознания.- Кемерово, 2003. – 96 с

Источник

Игровая концепция культуры

Одной из самых распространенных культурологических концепций нашего времени является игровая концепция культуры. Наиболее яркими ее представителями являются Й. Хейзинга, Г. Гессе, Е. Финк, Г. Гадамер и другие.

В концепции голландского культуролога Йохана Хейзинги (1872-1945)игра – это культурно-историческая универсалия. Основной тезис, выдвинутый им в работе «Homo Ludens («Человек играющий»)», звучит так – «игра старше культуры, игра предшествует культуре, игра творит культуру».

Наиболее известные труды Й. Хейзинги «Осень Средневековья» (1919), «Эразм» (1924), «В тени завтрашнего дня» (1935), «Человек играющий» (1938), «Нидерландская культура в XVII веке» (1941), «Поруганный мир» (1945).

Свой интерес к «человеку играющему» Й. Хейзинга обосновывает следующим образом: люди оказались далеко не такими разумными, как наивно внушал нам XVIII век в своем почитании Разума. И поэтому название «человек созидающий» (Homo Faber) не до конца отражает природу человека. Оно должно быть дополнено термином «человек играющий» (Homo ludens), который выражает не менее важную функцию человеческой жизнедеятельности.

Основным условием существования культуры как феномена является, по мнению автора, равновесие между материальными и духовными ценностями: интеллектуальными, религиозными, эстетическими. Равновесие, как утверждает голландский мыслитель, характеризует расцвет любого культурно-исторического типа, что в свою очередь обеспечивает гармоничное развитие культуры и личности. В требовании равновесия проявляется протест Й. Хейзинги против хаотичности и эклектичности культуры второй четверти ХХ века, против культа собственности, вещного фетишизма, обесценивания духовных ценностей.

В основе культурной деятельности лежат вечные метафизические идеалы культуры, которые ощущаются как надличностные, императивные ценности, осознаваемые разумом, нравственно-эстетическим чувством и выражают субъективные потребности и практические цели индивида, отдельной социальной группы или нации. Материальная культура, которая воплощает степень практического овладения человеком силами природы, расценивается Й. Хейзингой как форма приспособления, как результат борьбы за существование, свойственной также животному миру, и исключается им из сферы культурных явлений. Культура понимается как образ жизни, проникнутый нравственно-эстетическими идеалами, что соответствует кантовско-шиллеровской и просветительской традициям и, с другой стороны, придает специфику и чрезвычайную привлекательность его историко-культурологическим сочинениям, посвященным идеалам конкретной культурной эпохи.

Идеалистическое понимание культуры определяет его представление об историко-культурном процессе. Прогрессируют, по мнению Й. Хейзинги, техника, политическая организация, условия бытового комфорта и другие факторы общественной жизни, которые не включаются им в понятие культуры. Они прогрессируют потому, что образуют в своей совокупности некоторую объективную систему явлений, способную развиваться по имманентно присущим ей законам. Что же касается культуры, ее следует рассматривать исключительно как способ и результат духовной деятельности. В силу этого можно говорить об изменении культуры, но нецелесообразно использовать понятие «прогресс». Там, где достигается равновесие ценностей, где человек чувствует себя господином своих страстей и желаний, – там существует культура.

Однако в современном мире эти условия нарушены. Культура приходит в упадок, независимо от того, сколь впечатляющими кажутся ее внешние формы. Поэтому общества прошедших эпох могли быть и, как правило, были более культурными, чем современное, в котором искажены идеалы и несоразмерны ценности. Задача критики современной культуры вынуждают автора к идеализации ранних стадий культуры.

Обзор истории культуры и ее различных эпох приводит Й. Хейзингу к выводу об убывании игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся в XVIII веке, фактически заканчивается в XIX, когда духом общества начинает завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы, что и приводит к утрате свободного духа культуры. В обществе получает признание постыдное заблуждение о том, что производительные силы и экономический интерес определяют ход истории. Дух утилитаризма и рационализма убивает таинство и провозглашает человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся вначале идеалом, а затем и идолом современной культуры и общества. Культура играется гораздо меньше, нежели в предшествующие периоды. Эта ситуация является наилучшим показателем кризиса европейской культуры, достигшего в ХХ веке всей полноты своего выражения.

Й.Хейзинга считает, что современный культурный распад определяется не цивилизованными или духовно-культурными причинами, а давящей ролью современных авторитарных массовых государств. Он полагает, что культура и цивилизация – это одно и то же, но термин «культура» используется учеными, связанными, с немецкой философской и культурологической традицией, а термин «цивилизация», как синоним культуры, используют франко- и англоязычные ученые. Характеризуя понятие «культура», он выдвигает три принципа:

1) известное равновесие духовных и материальных ценностей;

2) наличие общего для всех идеала или стремления;

3) определенное отношение к природе (чаще всего господство над ней).

Анализ современного сознания Й. Хейзинга сопровождает понятием «пуелиризм» (от лат. puer – юноша, мальчик) – понятием, которое передает наивность и ребячество одновременно. Пуелиризм противостоит игровому сознанию, он несет в себе несамостоятельность, грубость и нетерпимость юношества. В основе пуелиризма лежит путаница игры и серьезного. Работа, долг, жизнь не воспринимаются современным человеком серьезно, и, наоборот, игровая деятельность приобретает серьезный характер. В современной жизни царит суррогат игровой деятельности; она включает, например, легко удовлетворяемую и никогда ненасыщяемую потребность в банальных развлечениях, жажду грубых сенсаций, тягу к массовым зрелищам. Ранние эпохи не исключали подобных явлений, но там не было той массовости и жестокости, которая проявляется в публичной жизни сегодня. В пуелиризации культуры роковую роль сыграло вступление в духовную жизнь общества полуграмотной массы, что и привело к девальвации существующих нравственных ценностей.

Путь преобразования культуры Й. Хейзинга видит в распространении нового общественного духа. Необходимо возродить в широком культурном сознании природу первозданной игры, поскольку не всякая игра может быть культуросозидающим фактором. Подлинная культура требует «благородной игры». Тесны и многообразны узы, соединяющие игру и красоту. Игра пронизана ритмом и гармонией, ей присущи радость и изящество.

Решению этой задачи посвящена опубликованная в 1938году книга «Homo Ludens». В ней автор излагает основные положения концепции игрового элемента культуры, возникшей в результате соединения культуркритических и историографических воззрений. Й. Хейзинга рассматривает игру в нескольких аспектах: как вид деятельности, как форму происхождения культуры, как обязательный элемент всякой культурной активности, как движущую силу развития культуры.

Как общественный импульс, более старый, чем сама культура, игра издревле заполняет жизнь человека и, подобно дрожжам, заставляет расти формы архаической культуры. Й. Хейзинга убежден в том, что культура в ее древнейших формах «играется». Культуроформирующее свойство игры связано с тем, что для изменения окружающей среды посредством любой материальной деятельности, человек должен предварительно совершить эту же работу в своем воображении, т.е. как бы «проиграть» процесс будущей деятельности. Однако Й. Хейзинга не сводит игровой элемент только к духовной сфере. Игра присутствует во всех сферах материальной культуры и определяет содержание ее форм.

В своих трудах автор опирается на исходящую от И. Канта иФ.Шиллера традицию истолкования искусства из игры как спонтанной, незаинтересованной деятельности, которая приятна сама по себе и независима ни от какой цели. Голландский культуролог рассматривает игровое начало не только как свойство художественной деятельности, но и как основание всей культуры.

Игра – экзистенциальная и витальная категория. Потребность в ней не связана с какой-либо ступенью развития культуры, с какой-либо формой миросозерцания. Автор определяет игру как «свободное действование», обладающее собственным временем и пространством, стоящее вне обычной жизни, но полностью овладевающее участниками. Настоящая игра не связана с материальной пользой, но дает радостное возбуждение, раскрывает человеческие способности, сплачивает группу. Игра воспитывает «человека общественного», способного добровольно и сознательно участвовать в жизни коллектива, подавлять свои эгоистические интересы, руководствоваться понятиями солидарности, чести, самоотречения и т.п. Ученый подчеркивает эстетичность игры, присущие ей гармонию и красоту, которые создаются свободным полетом фантазии и творчеством при одновременном соблюдении строгих правил действия и игровой морали. Соединяя шиллеровско-романтическое понимание игры как свободной творческой активности с трактовкой ее как способа организации деятельности и общения, он особо подчеркивает нравственную сторону «честной игры».

Особую ценность и уникальность этой концепции придает стремление проследить роль игры во всех культурных сферах: в поэзии, философии, науке, юриспруденции, войне, спорте, быту – во всей истории культуры. Используя огромный фактический материал, прослеживая игровой момент культуры в рамках различных форм цивилизации (от архаических обществ до современного западного общества), Й. Хейзинга не дает окончательного ответа на вопрос, является ли игра в ходе исторического развития человечества одним из факторов культуры (притом, что роль ее в генезисе культуры очень велика и что до сих пор во многих сферах культуры, прежде всего, в поэзии, искусствах, обрядах и т.п., игровой момент является значительной конструирующей величиной), и культура как целое может выступать лишь во взаимодополнении «игрового» и «серьезного» моментов. Или вся культура есть бесконечно развившийся и усложнившийся принцип игрового начала и за пределами игры ничего не остается?

Й. Хейзинга утверждает, что игра скорее, нежели труд, является формирующим элементом человеческой культуры, что человек задолго до достижения мощи, способной изменить окружающую его природную среду, создает в миниатюре свое окружение в виде символической области – сферы игры. Выявляя соотношение игрового момента с другими факторами жизни общества, автор всякий раз определяет ее «вплетенность» в культуру, в частности на примере обычаев и ритуалов Средневековья.

На ранних стадиях цивилизации культура и игра тождественны. Затем былой синкретизм ослабевает за счет бесконечной дифференциации форм культуры, когда в итоге области, «замешанные» на игровом элементе, прежде всего, поэтическое искусство, довольно четко отгораживаются от тех сфер, воздействие на которые древнего фундаментального фактора игры не распространяется. Применительно к ранним этапам истории серьезное выступает только как не игровое, не охваченное игрой. Общество нового времени придает серьезному негативный заряд – как лишенному культурообразующих возможностей игры, неспособному к дальнейшему развитию. В современных общественных условиях серьезностью поражена сама игра, что превращает ее в псевдоигру. По сути недостойной либо неразумной игрой, для которой характерны незрелость мысли и абсурдность, что проявляется, прежде всего, в политической жизни современного общества.

В концепции игры очевидна привлекательность многих моментов. Это, прежде всего, непринудительный характер ее правил и осознание их условности, произвольности, недетерминированности. Идея «совозможности» является наиболее плодотворной в этой концепции. Свобода, заключенная в характере выбора, присущем игре. Всякая форма культуры есть игра именно потому, что она разворачивается как свободный выбор, предполагающий «совозможность» выбора, отличного от существующего. Игра, которая не считается с этим этическим моментом, становится псевдоигрой, «ложным символом», поскольку отрицает свободный выбор.

Игра – необходимый способ социальной жизни, то, что поддерживает идеал, в свою очередь определяющий духовную культуру эпохи. Из стихийного качества, ритма жизни игра становится для тех или иных слоев общества, а в какие-то периоды – общества в целом, драматургической тканью реализации какого-либо высшего социального сюжета, нравственно-социальной идеи. Целые эпохи «играют» в воплощение идеала, например, идеала античности. Поэтому Й. Хейзинга ставит под сомнение основания для выделения в самостоятельную историческую эпоху пору Ренессанса.

В «Homo Ludens» тема игры, развиваясь, становится самодовлеющей. Это сочинение отличают поистине «ренессансные» черты: широта кругозора, масштабность, воображение, стремление раздвинуть горизонты, не довольствоваться одним методом для объяснения многообразия, самобытности, особенностей культур различных эпох. Став одним из «бестселлеров» послевоенных десятилетий, это сочинение, дающее масштабную картину всемирно-исторических процессов, представляет собой и уникальную в своем роде энциклопедию знаний, и гениальную гипотезу о природе генезиса человеческой культуры и социального человека как «человека играющего».

Трактуя игру как основной феномен человеческого бытия, Е. Финк выделяет ее значительные черты. В его трактовке игра – это импульсивное, спонтанно протекающее вершение, окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом. Чем меньше мы сплетаем игру с прочими жизненными устремлениями, чем бесцельнее игра, тем раньше мы находим в ней малое, но полное в себе счастье. По мнению Е. Финка, дионисийский дифирамб Ф. Ницше «Среди дочерей пустыни», зачастую недооцениваемый и неправильно толкуемый, воспевает как раз чары и оазисное счастье игры в пустыне, и бессмысленность современного бытия.

Е. Финк связывает с игрой и происхождение культуры, поскольку без игры человеческое бытие погрузилось бы в растительное существование. По мнению исследователя, человеческую игру сложно разграничить с тем, что в биолого-зоологическом исследовании поведения зовется игрой животных. Человек – природное создание, которое неустанно проводит границы, отделяя себя самого от природы. «Животное не знает игры фантазии как общения с возможностями, оно не играет, относя себя к воображаемой видимости»[69]. Поскольку для человека игра объемлет все, она и возвышает его над природным царством. Здесь и возникает феномен культуры.

Среди теоретиков игровой концепции культуры особое место занимает немецко-швейцарский писатель Герман Гессе (1877-1962)и его роман «Игра в бисер», в котором автор сосредотачивается на решении трех основных задач:

1) глобальной критике современной буржуазной культуры;

2) актуализации классического культурного наследия;

3) постановке проблемы мировоззренческого обоснования культуры.

В «Игре в бисер» Г. Гессе рассказывает историю несуществующей провинции Касталии – царства порядка и гармонии! По сюжету книги, Касталия отделяется от большого мира по мере того, как этот мир предает забвению идеи Истины, Добра и Красоты и избирает для себя ложные пути развития. По мере того, как общество входит в эпоху духовного кризиса, названную Г. Гессе «фельетонной эпохой» – эпохой, приверженной глубокому индивидуализму, мещанской эпохой, главной чертой которой становится хаос, возникает неимоверный голод по истине и праву, тяга к разуму, к обузданию хаоса. И в водовороте крушения культуры рождается прекрасная Касталия.

Высшим занятием кастальцев является игра стеклянных бус. Это игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры – опытом, высокими мыслями и произведениями искусства, рожденными человечеством в его творческие эпохи, – всем, что последующие эпохи ученого созерцания свели к понятиям и сделали интеллектуальным достоянием. Игра в бисер охватывает весь духовный космос. Но свою законченную форму она обретает только в наше время. Современная культура не знает, что делать со своей духовностью, не может отвести духовности подобающее ей место и роль в системе жизни и государства. И Игра оказывается по ту сторону реальной культуры – замкнутый прекрасный мир, отчужденный от жизни.

Игра в самом широком смысле как явление культуры обладает способностью к воссозданию разнообразных смысловых ситуаций человеческой деятельности, и эта ее особенность соответствует поисковой направленности современной западной мысли. В Игре Г. Гессе сосредоточен, прежде всего, богатый опыт культурно-философского моделирования форм деятельности под знаком гуманистического идеала. Г. Гессе сам называет Игру стеклянных бус «символической и многозначительной формой исканий совершенства».

Модель культуры Г. Гессе основана на строгой духовной иерархии. Высший принцип провинции Касталия – стирание индивидуальности, подчинение отдельного лица Ордену. Г. Гессе не приемлет буржуазного индивидуализма. Еще более его возмущают шаблоны массовой культуры с ее пристрастиями к «биографиям», в которых подробно излагаются семейная история. Половая жизнь, пищеварение, сон героя и т.п. особого внимания для него достоин только тот, кто благодаря природе и воспитанию дошел до почти полного растворения своей личности в ее иерархической функции, не утратив, тем не менее, того сильного, свежего обаяния, в котором и заключается ценность и аромат отдельной личности. Конфликты, возможные между индивидом и существующей в обществе иерархией, служат, по словам Г. Гессе, пробным камнем, показывающим величие человека. В этой системе не одобряются мятежи, но почитаются фигуры трагические. Когда речь идет о людях действительно образцовых, о героях, интерес к индивиду, к имени, к внешнему облику и жесту представляется Г. Гессе естественным и дозволенным. Даже самая совершенная иерархия должна опираться на самобытные и свободные личности.

Как это ни странно, но модель культуры Г. Гессе не ориентирована на творчество. В Касталии (Педагогическом ведомстве) не поощряется создание новых художественных произведений, поскольку в современном хаотическом мире не может быть создано ничего ценного. Нетворческий эпигонский дух Игры обращен к культуре прошлого, с ее чистотой и благородством. И здесь встает важнейшая проблема толкования культуры – проблема герменевтики.

Г. Гессе пытается осмыслить кризис буржуазного сознания в пределах возможностей духовной культуры, не затрагивая коренных социальных устоев общества. Он не дает ответа на многие важные вопросы современности, но его неукротимая воля к истине, искренность и талант, безусловно, ставят его в первый ряд культурологов ХХ столетия.

Источник