Ламца дрица гоп цаца что это
Что такое (или кто такой) «Лапцы-Драпцы-Оп-Цаца»?
В далеком Лондоне погасли огоньки,
В далеком Лондоне все спать легли.
И только в баре, где все по паре,
Танцуют танец шеко-гали до зари.
А дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш.
А дрипа-пульки, пульки, пульки, пульки, пульки,
А дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш,
А дрипа-пульки, пульки, пульки, и назад.
Один мальчишечка в углу сидит,
Его девчоночка с другим кутит.
Она кокетлива, ко всем приветлива,
А он все курит, курит, курит и молчит.
Пошел на поле он, набрал букет.
А сам гадает: возьмет иль нет?
Она взяла цветы, расхохоталася
И разбросала по паркету весь букет.
В далеком Лондоне погасли огоньки,
В далеком Лондоне все спать легли.
И только в баре все пьют вино,
Любовь там пропита и продана давно.
Am E7 Am /A7 / Dm /Dm / Am /Dm F E7
Видео-клип:
Добавь видео для песни с помощью этой формы.
Размести это видео у себя на сайте
http://lyricsreal.com/ru/gavan-skie-pesni/dripa-pesh.html
P.S. Классическое, кстати, не лапца и не ломца, а ламца-дрица-гоп-ца-ца!
Эта песня о сильно загулявшем человеке, который свалился на площадке трамвая.
Вот подъехала карета,
А в карете места нету –
Мертвые там от винца,
Лапцы-Драпцы-Оп-Цаца!
Мы в Галлиполи живем,
Голодаем, но поем.
Всю Европу удивляем,
Что имеем — загоняем.
Наш теперешний кумир:
Халва, мастика и инжир,
Ждем отъезда без конца,
Ламца-дрица-ха-цаца.
Не думаю, что существует буквальный перевод фразы, которая Вас интересует. Видимо речь идет о том, что не дай бог, чтобы нас несли ногами вперед. Латиняне в этом случае говорили momento more. Вот только сочинить с рифмой на momento more трудно, поэтому и родилось “Лапцы-Драпцы-Оп-Цаца! ”
История песни: «Шел трамвай, десятый номер»
История песни: «Шел трамвай, десятый номер»
В День трамвая рассказываем мифы и легенды, касающиеся известного «городского романса» про это средство передвижения. А также призываем вас голосовать за лучшую композицию «по теме».
Исполнитель: Аркадий Северный и многие другие
Шёл трамвай десятый номер,
На площадке кто-то помер,
Тянут-тянут мертвеца
Ламца-дрица-ца-ца-ца.
Правильные советские подростки узнавали эти строчки во время чтения «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова: в одиннадцатой главе глава компании «Геркулес» Полыхаев спел их неожиданно для подчиненных.
А неправильные советские подростки узнавали про трамвай из песни в исполнении Аркадия Северного с затертых кассет или катушек. При этом у любителей запрещенного «блатняка» было явное преимущество перед читателями «Теленка»: Северный рассказывал, что было дальше, а Ильф и Петров обрывали песню на полуслове.
В литературных справочниках указано, что песня «Шел трамвай десятый номер» появилась не позднее 1930 года — что неудивительно, учитывая год публикации «Золотого теленка» (1931). Впрочем, известно, что частушки с рефреном про «ламца-дрицу» или «ланца-дрицу» появились еще до революции и выходили, например, в сборнике 1921 года «Куплеты русской армии в турецкой эмиграции».
Упоминаются они и в книге «Республика ШКиД» 1927 года издания: текст там не про трамвай, а про проделки учеников «Школы имени Достоевского», но «ламца-дрица» на месте. Большинство вариантов текста так и остались анонимными — то есть песня имеет все признаки народного творчества. До сих пор точно не выяснено, в каком городе ходил этот трамвай № 10, в котором был обнаружен мертвец, точнее, как выясняется по тексту, мертвецки пьяный человек.
Судя по тому, что во время инцидента у него был похищен чемодан с мацой (слово очень кстати рифмуется с «ца-ца-ца»), лирический герой принадлежит к еврейской национальности и, скорее всего, проживает в Одессе — старожилы вспоминают трамвайный маршрут с Мельниц до Пересыпи, да и по стилистике песня напоминает эстетику «одесского жанра».
Однако у этой версии есть серьезные оппоненты, считающие, что трамвай этот — питерский, ходил с Волкова кладбища на Ржевку, причем через Лиговку, считавшуюся опасным шпанистым районом. На этой части маршрута у «мертвеца» вполне могли свистнуть чемоданчик. Некоторые исследователи копают еще глубже: по их данным, номер трамвая перепутан, а на самом деле речь идет о маршруте № 9, который заканчивается в районе городского бюро судмедэкспертизы.
Туда доставляют неопознанные трупы, и мертвеца из трамвая тоже вполне могли везти в район станции Ручьи. Впрочем, в исполнении Аркадия Северного песня предстает типичными одесскими куплетами. Она вошла в альбом «Первый одесский концерт с Братьями Жемчужными», записанный предположительно в 1975 году. Точнее сказать невозможно в связи с запутанностью дискографии Аркадия Северного: наряду с полуподпольными студийными альбомами существуют масса записей, сделанных на квартирных концертах певца.
Официально пластинки при жизни Северного не издавались, и переписчики зачастую формировали их по собственному усмотрению. В итоге «Трамвай» попал не во все версии «Первого одесского концерта», зато присутствует на некоторых других записях. Кроме Северного, песню записывали и другие исполнители шансона.
Существуют и различные вариации и продолжения, которых с оригиналом объединяет только наличие присказки «ламца-дрица, а-ца-ца» или «ламца-дрица-гоп-ца-ца». Еще больше путаницы в историю этой песни внесло появление одноименного стихотворения Сергея Михалкова.
Оно повествует про пионера, который не хотел уступать в трамвае место старушке. Несмотря на то, что по стиху был снят даже мультфильм «Шел трамвай, десятый номер», перебить популярность «одесского шлягера» Михалкову не удалось.
Если русскоязычным людям предложить продолжить фразу «шел трамвай десятый номер», подавляющее большинство скажет: «на площадке кто-то помер».
Ламца дрица гоп цаца что это
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Ланца-дрица- гоп-ца-ца. «Фарца»!
Давеча, гуляя по «Фейс-брюгге» забрела на страничку одного телевизионного критика. Критик ужасался «Фарце». Ужасаясь, перечислял визуальные цитаты из «Я шагаю по Москве», «Июльского дождя», «Человек идёт за солнцем».
Обращение, как минимум, к творчеству Хуциева, Калика, Данелии показалось мне довольно интересным! Заинтриговало. Поскольку накануне фильм был благополучно опущен пропущен, посмотрела дневной повтор. Ну, что? Парнишка спрашивает на вокзале журнал со своей повестью – раз. Предлагают, кстати, почитать в том журнале повесть «Звёздный билет». Стало быть, плюс Зархи. Два. Под дождём по мостовой шагает босиком девица, за ней едет велосипедист с зонтом. Размер девичьей ноги практически совпадает с диаметром велосипедного колеса. Три. И т.д.. В общем, не обманул и дело своё знает телевизионный критик.
Далее – трогательная и достаточно показательная сцена. Городское движение остановлено. Публика ждёт проезда Гагарина по проспекту. Ждём Гагарина, держим в руках плакаты с его изображением, но вместо него с помпой проезжает, приветствуя толпу, какой-то непонятный мужик… Какая, в самом деле, разница, если на общем плане можно идентифицировать только военную форму?! Ну, не укрупняйте тогда! И пусть не улыбается. Даже на общем. Мне в этом эпизоде какая-то горькая ирония показалась… Ждём одного, но ожидания не оправдываются.
По ощущениям – скучно. Так скучно, что ловить визуальные аллюзии, киноприветы классических лент 60-х не интересно. В анонсах указано, что фильм охватывает период с 1961 по 1991 год. Что, так и будут по ходу отсылы к актуальному кино отражаемого периода?! Опять самозванец, Квази-Гагарин в лимузине. Нет, пожалуй, спасибо, я настоящим кино упьюсь.
Ламца дрица гоп цаца что это
ШЕЛ ТРАМВАЙ ДЕСЯТЫЙ НОМЕР
Шел трамвай десятый номер,
На площадке кто-то помер.
Тянут-тянут мертвеца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Подъехала карета,
В карете места нету –
Мертвые там от винца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Вот народ какой упрямый!
Я не мертвый – просто пьяный.
Раздавил я полбанца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
И в руках я, хоть и пьян,
Все сжимаю чемодан.
В чемодане та маца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Вот кидают на носилки,
Волокут до вытрезвилки
Два какие-то юнца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Рано утром я очнулся,
К чемодану потянулся.
Что такое? Где маца?
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Говорят, твое печенье,
Что без сахара варенье.
Мол, плевались без конца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Свой таскаешь чемодан,
Чтоб обманывать славян.
Будем драть тя, подлеца,
Ламца-дрица-а-ца-ца!
Блатная песня: Сборник. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. Этот же вариант без 5-го куплета: Как на Дерибасовской. Песни дворов и улиц. Книга первая / Сост. Б. Хмельницкий и Ю. Яесс, ред. В. Кавторин, СПб.: Издательский дом «Пенаты», 1996, с. 198-200.
ВАРИАНТЫ (2)
1. 
1. Шел трамвай десятый номер,
На площадке кто-то помер.
Тянут, тянут мертвеца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
2. К нам подъехала карета,
А в карете места нету, —
Мертвые там от винца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
3. Вот народ какой упрямый, —
Я не мертвый, просто пьяный,
Раздавил я полбанца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
4. И в руках я, хоть и пьян,
Все сжимаю чемодан,
В чемодане там маца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
5. Вот кидают на носилки,
Волокут до вытрезвилки
Два какие-то юнца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
6. Рано утром я очнулся,
К чемодану потянулся.
Что такое? Где маца?
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
7. Говорят: «Твое печенье
Что без сахара варенье».
Мол, плевались без конца,
Ламца, дрица, ца-ца-ца.
Слова и музыка — не позднее 1930 года.
Текст и мелодия записаны с голоса А. Северного.
Шел трамвай десятый номер… Городские песни. Для голоса в сопровождении фортепиано (гитары). / Сост. А. П. Павлинов и Т. П. Орлова. СПб., «Композитор – Санкт-Петербург», 2005.
2. Шёл трамвай десятый номер.
Шёл трамвай десятый номер,
На подножке кто-то помер.
Тянут, тянут мертвеца,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца.
Тут подъехала карета,
А в карете места нету:
Все мертвы там от винца,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца.
Вот народ какой упрямый!
Я не мёртвый – просто пьяный.
Раздавил я полбанца,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца.
И в руках я, хоть и пьян,
Всё сжимаю чемодан.
В чемодане том маца,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца.
Рано утром я очнулся,
К чемодану потянулся:
Что такое? Где маца,
Ламца-дрица-гоп-ца-ца?!
Антология студенческих, школьных и дворовых песен / Сост. Марина Баранова. – М.: Эксмо, 2007.
Ламца дрица гоп цаца что это
За Самаркой у причала
Другу голос подавала:
«Мой любезный паренечек,
Приходи-ка на чаечек».
Таким образом, за самарцами закрепилась характеристика любителей попить чайку при любом удобном и неудобном случае. И все же выражение «Э[, Самара, качай воду» не имело первоначально отношения к «безумному чаепитию». Действительно, откуда взялся неведомый пароход, которому непременно надо «дать ходу»? В других вариантах и того пуще: «Дайте воду пароходу!»
А дело в том, что в дореволюционной Самаре начала ХХ века хозяйствовал крупный купец Флегонт Михайлович Баукин, содержавший чуть ли не собственный флот, включавший в себя четыре парохода, более десятка дебаркадеров и барж. Один из пароходов, «Самара», был предназначен для тушения пожаров. О нем-то и речь.
Из блога самарских краеведов [ http://www.kraeved-samara.ru/archives/539 ] узнаем о городе следующее:
«Изначально место для крепости его основателями было выбрано на возвышенном мысе левого волжского берега. подача или подвоз воды из Волги на территорию Самары всегда оказывались серьезной проблемой… из-за крутизны склонов к воде нельзя было ни сойти, ни съехать. В результате город, стоящий у полноводной реки, в течение двух с лишним столетий был почти полностью безводным, а потому беспомощным перед регулярно свирепствовавшими в нем пожарами».
Правда, 1 января 1887 года в Самаре был сдан первый водопровод, а к 1917 году общая длина уличных водосетей достигла 80 километров. Однако проблемы это не решило. Вот что вспоминает старожил Иосиф Милькин:
«Я родился в Самаре в 1913 году и жил в этом городе до восемнадцати лет. Дома в Самаре во времена моего детства были в основном деревянные, и в городе довольно часто случались пожары. Для борьбы с пожарами, кроме пожарной команды с пожарниками в сверкающих медных касках, мчащихся на пожар на повозках, запряженных крупными конями с развевающимися гривами, на Волге был пожарный пароход “Самара”. На этом пароходе была установлена сильная машина, благодаря чему насосы посылали мощную струю воды, достававшую чуть ли не до середины города. Поэтому, когда где-нибудь возникал пожар, пароход “Самара” спешил на помощь. У жителей была такая припевка: “Эй, “Самара”! Качай воду! Дайте ходу пароходу!”»
То же самое – у Льва Кассиля в повести «Вратарь республики»:
«Ночью набат снова перебудил всех. На улице было светло и красно. Мимо окон бежали люди. Мальчики слышали их голоса:
– У баков горит… Галахи подрались… Красного петуха пустили…
А через полчаса мальчики услышали протяжный вой сирены. Это пришел из Саратова быстроходный пожарный пароход “Самара”, о котором на Волге была даже сложена песенка: “Эх, Сама-ара, качай воду…”»
Но к чему переделанный отрывок фольклорной песни «вклеен» в историю о двух громилах? Убери Самару – содержание ничего не теряет. Скорее всего, речь о «местечковой гордости». Притом что сама уголовная версия, судя по тексту, родилась как раз не в Самаре, а в Питере после 1924 года, когда городу было присвоено имя Ленина: ведь в финале оба самарца прибывают в ленинградскую тюрьму. Незадачливые грабители всего лишь обращаются за помощью к родимой сторонушке. В этом смысле словосочетание «качай воду» может трактоваться как просьба обеспечить побег, любыми путями вытащить на волю. «Качай воду» значит «спасай!».
Не лишне приметить, что припевка насчет Самары разошлась во времена гражданской войны по всей России вместе с разнообразными революционными частушками, которые сопровождались рефреном:
Эй, Самара, качай воду,
Комиссарам дай свободу!
Так же и «Яблочко» пелось на широких просторах Отечества – причем и «красными», и «белыми»:
Пароход плывет, вода кольцами
Будем рыбу кормить добровольцами!
Пароход плывет прямо к пристани
Будем рабу кормить коммунистами!
Эх, «Яблочко», да цвета спелого,
Люблю красного, пойду за белого!
«Самара, качай воду, комиссарам дай свободу!» – фольклорный мостик от «комиссаров» к «хулиганам». В общем, новая версия куплетов про громил перебивалась припевом о Самаре, хотя и возникла в другом месте.
Именно в «самарско-ленинградском варианте» впервые подельник «героя» меняет имя с Ваньки на Гаврилу! А вместе с именем – и «специализацию». «Он за горло, я в карман». Речь уже не о «чистой» карманной краже, а о грабеже. И Гаврила – не «тырщик», как Ванька в песне «На соборе часы бьют», а типичный «штопорила» – грабитель. Он хватает «клиента» за горло (обычный прием – пальцами за кадык, за «яблочко»), а роль тырщика переходит к его подельнику.
И еще одно любопытное наблюдение. Я имею в виду использование жаргонного «засадить» в значении «украсть».
Прихожу я раз на бан
Засадил там чемодан.
«Засадить» в смысле «украсть» – такое словоупотребление практически не встречается.
А вот поди ж ты! В середине 1920-х (когда и возник вариант с Самарой) какое-то время так в уголовной среде говорили. Причем можно даже с большой долей точности определить, что значение это появилось на «фене» между 1923 и 1927 годами. Почему так определенно? Есть тому причина.
В 1923 году известный 50-летний юрист, криминолог Сергей Михайлович Потапов выпускает в Москве справочник для служебного пользования «Блатная музыка. Словарь жаргона преступников. Издание Управления Уголовного Розыска Республики». Словарь, честно говоря, как говорят в Одессе, «не фонтан». Потапов, помимо всего прочего, набивает его всякой мишурой (с точки зрения практического использования, конечно): офенской лексикой, давно устаревшими словами, в том числе из отошедшего в прошлое языка каторжан. В общем, творение «диванного академика», который на скорую руку скомпилировал нечто малоудобное для угро новой республики.
В 1927 году профессор переиздает в столице свой справочник – уже под названием «Словарь жаргона преступников (Блатная музыка). Народный Комиссариат Внутренних Дел. Не подлежит оглашению. Составил по новейшим данным С.М. Потапов». Несмотря на то, что профессор оставляет много прежнего мусора, какая-то часть «новейших данных» в словарь попадает.
И вот тут мы находим желанное «ЗАСАДИТЬ – проникнуть для совершения кражи». Ну, очень близко к тому, что мы имеем в песне. Других реальных свидетельств подобного словоупотребления доселе мне встречать не приходилось.
Но что совсем уж замечательно, так это параллель с немецким уголовным арго! Здесь словечкоbeistecken как раз означает 1) стащить, украсть; 2) засадить в кутузку. Вполне можно допустить, что новое значение «стащить» русский жаргон мог заимствовать как раз из немецкого. Вообще-то влияние немецкого языка на русское арго – не открытие, наша «феня» заимствовала много немецких слов. Но обычно она перенимала их в первоначальном виде (например, «мессер» – нож) или же в искаженном («месарь» – тот же нож). А вот чтобы путем перевода – это, знаете ли, большая редкость.
Франтик с медалью и отец Залупий
Сцены суда в обоих рассмотренных нами вариантах перекликаются явно, и прежде всего – в характеристике судебных чиновников; разве что председатель – не «карманов обиратель», а «Иуда и предатель».
Что касается куплета
А налево франтик молодой
Он с медалью золотой
Ку-ку-ага, ишь ты, ха-ха,
то имеется в виду адвокат, который сидит «налево» – то есть как раз напротив прокурора, сидящего «направо». Возникает резонный вопрос: что это за такая «золотая медаль» у защитника – «франтика молодого»? Речь ведь идет о советском времени начиная с 1924 года, а тогда никаких «золотых медалей» адвокатам не полагалось. Правда, с 1922 по 1988 год существовал «фрачный знак» советской адвокатуры (коллегии адвокатов). Однако он изготавливался из алюминия, который с золотом никак не спутаешь. К тому же размер знака на «медаль» никак не тянул – 25 на 30 мм. Значок прикручивался к лацкану пиджака. Вот как описывает его кандидат юридических наук Роман Мельниченко:
«Щит, обрамленный золотым венком. Левая часть венка из дубовых, а правая из лавровых листьев. В центре – стилистическое изображение солнца, с расходящимися лучами. По краю солнечного диска на синем фоне изображена надпись “КОЛЛЕГИЯ АДВОКАТОВ МОСКВЫ”. В центре солнечного диска на красном фоне в профиль находится барельеф Ленина Владимира Ильича. Под солнечным диском изображена раскрытая книга».
Итак, советский знак коллегии адвокатов выглядел неброско. Прямо скажем – скромненький значок. В этом смысле знак присяжного поверенного в Российской империи был куда как представительнее. Игорь Бушманов в статье «Знаки отличия российского адвоката» («Новая адвокатская газета» № 12 (173), 2014 год) подчеркивает:
«Присяжные поверенные в округе Одесской судебной палаты настолько уважали и ценили свой нагрудный знак, что носили его даже после установления советской власти, выпилив со знака корону Российской империи».
Так что либо корни «самарской версии» «Двух громил» следует искать именно в Одессе, либо подобные «вольности» в первые годы Советской власти позволяли себе адвокаты из «бывших» и в других регионах республики.
Как бы то ни было, «старорежимные» знаки отличия присяжных поверенных отличались от советских своей «презентабельностью». В императорской России каждый адвокат постоянно носил слева на лацкане фрака, пиджака или сюртука нагрудный знак, который являлся отличительным признаком присяжного поверенного. Этот нагрудный знак был утвержден Государственным советом 22 января 1866 года. Согласно Правилам, «знак изготовлялся из серебра, с изображением герба судебного ведомства, окруженного дубовым венком». На знаке присяжного поверенного был изображен так называемый «столп закона»: историческая российская эмблема всех правоохранительных организаций – увенчанная императорской короной колонна с прямоугольным щитком с надписью «ЗАКОНЪ». У адвокатов левая часть венка была из листьев дуба, а правая – из листьев лавра.
Ага! – может воскликнуть приметливый читатель. Так ведь и царский знак был вовсе не золотым, а серебряным! Если придерживаться строгих правил, то
да. Однако каждый вступавший в ряды поверенных имел право заказать свой знак у частного производителя (лишь бы в целом элементы соответствовали требования 1866 года), поэтому двух одинаковых по форме знаков практически не встречается.
Полноразмерные знаки действительно изготовлялись из серебра и бронзы. Однако многие присяжные поверенные покрывали серебро позолотой, и такой знак смотрелся именно как золотой! Действительно: в правилах говорится о серебряном знаке, но не запрещается его позолотить. А что не запрещено, то, как известно, разрешено. Размер знаков был 3,5 х 4 см. Однако особо «пижонистые» адвокаты позволяли себе знаки и покрупнее; мне доводилось видеть и высотой до 5 сантиметров. А это уже куда ближе к медали. «Франтик молодой», спилив с верха колонны корону, мог появиться с такой «золотой медалью» и в советском суде середины 1920-х годов прошлого века. (Хотя – неведомый «редактор» текста блатной песни мог влепить золотую медаль и просто «для красоты слога».)
Но вот другая загадка куда круче. Я имею в виду куплет:
Он мальчишка на все руки
Ку-ку-ага, ишь ты, ха-ха.
Что скрывается за «цензурным» многоточием? Кто это – «за. »? Прошу обратить особой внимание на пять точек после начального «за». Судя по всему, они соответствуют оставшемуся количеству букв в неведомом неприличном слове – в том числе и последняя, которая не может быть точкой в конце предложения, поскольку мы сохранили стиль оригинала, где точка как обозначение оконченного предложения ставится лишь в завершении куплетов.
Судя по тому, что далее следует: «и недолго нас судили»
, неизвестный товарищ встает в конце процесса, а далее громил отправляют в Ленинград. Возможно, речь о судье? Ведь он и впрямь встает, зачитывая приговор. Или о судебном приставе, который во время судебного заседания может и присесть? Или о конвоире?
Но главное все же – таинственное «за». Если далее идет многоточие, значит, имеется в виду нецензурное слово, которое хоть как-то рифмуется со строкой «Он мальчишка на все руки». Пять точек указывают точное количество пропущенных букв.
Убейте меня веником, но мне приходит на ум лишь одно слово, причем производное от нецензурного названия крайней плоти мужского полового члена. Это мифическое матерное имя «Залупий». В грубом русском просторечии оно достаточно распространено: здесь и святой Залупий, и отец Залупий, и «уважительные» Залупий Петрович (Иванович), Залупий Мудеевич. По количеству точек «Залупий» подходит в самый раз и может относиться к любому из перечисленных выше персонажей песни. Выбирай по вкусу. Залупий же образует и неточную рифму со строкой «мальчишка на все руки». Другие варианты не просматриваются в принципе – вообще не один.
Именно в «самарском» варианте песни о громилах впервые появляется рефрен-абракадабра: «Чум-чара-чура-ра, / Ку-ку-ага, ишь ты, ха-ха». Впрочем, не слишком ли я поспешил, отдавая в случае с рефренами «пальму первенства» варианту «Ты, Самара, качай воду»? Тут, пожалуй, можно и поспорить.
Мы со Пскова два громилы.
Что сказать о каверинской версии? В ней, во-первых, появляется новый рефрен-абракадабра, во-вторых, указание на место рождения «героев» – «Мы со Пскова два громилы». Приводим отрывок из повести, в котором шпана поет эту песню, прервав «жестокий романс» бродячих исполнителей:
«Хевра [ Хевра – группа уголовников, компания, сообщество. Из иврита, где значит «товарищество, братство». ] слушала.
– Не хотите? – грозно заорал Пятак, вскакивая с дивана, – не хотите, блошники? Так и х. с вами, мы сами споем! Братишки, покажем ему, как нужно петь хорошие песни! Девочки, подтягивай! Начинай!
Он поставил одну ногу на стол, приложил руку к груди и затянул высоким голосом:
– Мы со Пскова два громилы
У обоих толсты рыла
Мы по хазовкам гуляли
Дра ла фор, дра ла ла!
И обначки [ Обначка – то же, что заначка: припрятанное добро, деньги. ] очищали
Через несколько минут вся хевра, даже Турецкий Барабан, пела так, что в малине дрожали стены.
– Вот мы к хазовке подплыли [ Подплыли – скрытно подошли. ]
И гвоздем замок открыли
Там находим двух красоток
Дра ла фор, дра ла ла!
С ними разговор короток
– Вот мы входим в ресторан
Ванька сразу бух в карман
Бока рыжие срубил [ Украл золотые часы («бока, бочата» – часы, устаревш. арго; «рыжий» – золотой, «срубить» – добыть). ]
Дра ла фор, дра ла ла!
Портсигара два купил
– Эй, буфетчик старина,
Наливай-ка, брат, вина
Вот мы пили, вот мы ели
Дра ла фор, дра ла ла!
Через час опять сгорели [ Сгореть – попасться, быть схваченными. ]
Еще раз подчеркнем: именно в повести «Конец хазы», то есть в 1924 году, впервые встречается вариант начальной строки – «Мы со Пскова два громилы». С большой степенью вероятности можно предположить, что Псков в песню вставил. сам писатель. Вениамин Александрович Каверин родился в Пскове в 1902 году, родной город он так или иначе упоминает в ряде своих произведений. Каверин предпочитал «шифровать» родные пенаты. Так, в приключенческой повести «Два капитана» (1940
1945) Псков именуется «городом Энском». А повесть «Конец хазы» начинается с буквального указания на Псков:
«Гражданская война, грохотавшая по России пулеметами от Баку до Кольского полуострова, не пощадила этого города, построенного на слиянии двух рек и обнесенного каменной стеною, которую в свое время с большим упорством долбил каменными ядрами Стефан Баторий».
Речь – о событиях Ливонской войны 1558–1583 годов. Эпизод связан с осадой войском польского короля Стефана Батория Пскова – одного из крупнейших городов-крепостей Северо-Западной Руси. Крепость осталась неприступной, а Баторий в ноябре 1581 года передал командование гетману Замойскому и отбыл в Вильну. В феврале 1582 года и остальные отступили, не выдержав голода, болезней и русской зимы.
Итак, Каверин начинает с Пскова, однако вскоре действие переносится в Петроград, куда герой повести Сергей Травин бежит из псковской тюрьмы в поисках любимой женщины. Параллельно развивается петроградский сюжет с уголовниками. Именно в Питере на блатной хазе звучит песня о двух громилах из Пскова (к развитию событий в произведении она не имеет никакого отношения).
Повесть имела огромный успех у читающей публики, ее хвалили Максим Горький, Осип Мандельштам и другие литераторы. Под влиянием каверинского творения песня о двух псковских громилах широко расплеснулась по просторам Страны Советов. Так Псков вошел в блатную песенную географию.
Чрезвычайно любопытно при этом, что интеллигенты, слыша песню «Мы со Пскова два громилы» в Соловках (единственном концентрационном [ В то время это было официальным термином советской «исправительной» системы. ] лагере Страны Советов), воспринимали ее как придуманную Кавериным и лишь затем перекочевавшую «в народ». Николай Кавин в очерке «Человек-эпоха» приводит запись выступления Дмитрия Сергеевича Лихачева на сцене ленинградского Дома писателей в ноябре 1992 года Вспоминая свои лагерные впечатления, академик среди прочего коснулся «соловецкого фольклора»:
Впервые же Лихачев упоминает вариант с Псковом в статье «Черты первобытного примитивизма воровской речи», написанной в 1933-м, а опубликованной в 1935 году. В этой работе 27-летний Лихачев очень точно подмечает особенность воровских песен, которая подтверждается многими очерками о блатном песенном фольклоре из моих книг – в том числе из этой:
«Умение хорошо, “хлестко” рассказать о каком-либо событии ценится в воровской среде чрезвычайно высоко.
Весь характер хвастовства предполагает нечто, отдаленно напоминающее “камлание” шамана. Большинство воровских песен несомненно носят отпечаток этого хвастовства. Воровская песня – это обычно рассказ вора о своих “подвигах”, чаще всего ведущийся от первого лица (единственного или множественного числа). Все это – изложенные в стихотворной форме “охотничьи рассказы”.
Я вор-чародей, сын преступного мира.
Старушку Божию зарезал,
Вот громила я каков.
Мы со Пскова два громилы. »
То есть в Соловках исполнялась уже песня о псковских громилах.
Я вынужден, однако, исправить явные неточности именитого академика, допущенные Дмитрием Сергеевичем в выступлении 1992 года. Во-первых, Леонид Утесов не исполнял песню «Мы со Пскова два громилы» ни в одном варианте. «Гоп со смыком» – да, «Громил» – нет. Во-вторых, и это совершенно определенно, ни «Гоп», ни «Громилы» не являются «песнями литературного происхождения». Это «классические» фольклорные воровские песни. Но речь у нас не о «Гопе», поэтому вернемся к псковским громилам. Что еще обращает на себя внимание в этой песне? Разумеется, эпизод с красотками и их изнасилованием во взломанной квартире. А возможно, и с убийством? Фраза «с ними разговор короток» допускает достаточно широкие толкования. Кроме одного: вряд ли налетчики потащили двух красоток с собой в ресторан покутить
это не есть «короткий разговор»; подобный фразеологизм чаще всего таит в себе имманентную угрозу – тем более в описанной ситуации.
Но более ни в одном варианте «Громил» упоминания о красотках, которых преступники застали на квартире и «попользовали», мы не встретили. Объяснение чрезвычайно простое. На переломе 20–30-х годов прошлого века начал формироваться знаменитый свод неписаных «воровских законов»
обязанностей и табу, которых должен придерживаться «настоящий блатной»: запрет иметь дом и семью, обязанность отказаться от родных, даже от матери. Можно добавить запрет «честному вору» копить деньги, обязанность все награбленное, наворованное прогуливать, запрет убивать без крайней необходимости («мокрушник» – позорная каста), презрение к хулиганам и т.д. К одному из таких запретов относилось и изнасилование (после событий около сада Сан-Галли в Чубаровом переулке Ленинграда, где произошло массовое изнасилование комсомолки, нескольких преступников расстреляли и существенно усилили уголовную ответственность по отношению к насильникам). Насильник в воровском обществе «нового типа» попросту физически уничтожался (как и церковный вор – «клюквенник», «марушник»). Позднее, с развитием в местах лишения свободы педерастии (поначалу после Великой Отечественной, когда зоны активно стали делиться на мужские и женские, но ярче всего – в 1960-е, с чудовищным ужесточением Уголовно-процессуального кодекса, который свел до минимума личные свидания), насильников стали яростно «опускать», то есть превращать в пассивных педерастов.
Разумеется, уже в 1930-е упоминание о том, что «блатные» изнасиловали девушек-«терпил» (потерпевших), пропадает, начисто вымарывается из песни.
Наконец, мы уже упоминали в главе о раннем варианте «На соборе часы бьют» о знаменитом Ваньке, лезущем в чужой карман. Повторяться не будем, заметим лишь, что использование в каверинском варианте имени Ванька свидетельствует о том, что этот текст появился раньше записанного Цехновицером «Ты Самара качай воду». И в сборнике Козина, и в «Конце хазы» Каверина упоминается именно Ванька; Гаврила же появляется позднее, лишь в «Самаре».
Могут возразить: да ведь при множестве вариантов и имена могут встречаться разные! Все так. Да только после упоминания Гаврилы это имя упоминается во всех подряд версиях песни о двух громилах. А в двух ранних версиях фигурирует имя Ванька. Впрочем, возможно, «каверинская» (с «поздним» Ванькой) и «самарская» (с Гаврилой) версии некоторое время существовали параллельно, а затем Гаврила Ваньку «задвинул». И «задвинул», судя по всему, навсегда.
Ламца-дрица, гоп ца ца,или Дери-бери-бумбия
И еще один штрих. Я имею в виду рефрены-абракадабру после каждого куплета. Это довольно редкое явление для «блатной» песни, оно больше встречается в песнях «уличных». Например, в «одесских» куплетах. Помните знаменитую «Как на Дерибасовской, угол Решильевской»? Впервые она прозвучала в эстрадной юмористической программе «Куплеты газетчика», или «Одесские новости», созданной специально для молодого Леонида Утесова в 1917 году, по меткому определению Александра Розенбойма из его эссе «Ужасно шумно в доме Шнеерсона. », «тремя китами», на которых держался репертуар тогдашней одесской эстрады, – Яков Соснов, известный под незатейливым, но таким одесским псевдонимом «Дядя Яша», Яков Ядов да Мирон Ямпольский. уже трудно определить, кому из них принадлежит текст песни «Как на Дерибасовской угол Ришельевской. » Но со всей определенностью можно сказать, что она впервые прозвучала в Большом Ришельевском театре, который помещался в доме № 47 на одноименной улице, не так уж далеко от того места, где «на старушку-бабушку сделали налет». Утесов изображал продавца газет и пел среди прочего:
Как на Дерибасовской,
В восемь часов вечера
Что у нашей бабушки,
Да в том же «Конце хазы» Сушка, «пыхтя папиросой», поет не менее известные – хулиганские – куплеты:
Мальчик девочку любил
И до дому проводил,
И у самого крыльца
Ланца дрица а ца ца!
Вот идет девятый номер.
На площадке кто-то помер.
Тянут за нос мертвеца,
Ланца дрица а ца ца!
Можно привести и другие примеры, но многие из них относятся к более позднему периоду, когда «Путевка в жизнь» уже вышла на экраны. Например, «В далеком Лондоне погасли огоньки», появление которого некоторые исследователи относят к послевоенному времени 1940-х:
В далеком Лондоне погасли огоньки,
В далеком Лондоне все спать легли.
И только в баре, где все по паре,
Танцуют танец шико-гали до зари.
А дрипа-пульки, пульки, пульки, пульки, пульки,
А дрипа-пульки, пульки, пульки, и назад.
Почему нас интересуют подобного рода рефрены? Дело в том, что «Гаврила» из «Путевки в жизнь» несколько «выламывается» из их стройного списка. Все подобного рода повторения связывает одно – совершенная бессмысленность, никакого внятного содержания. В «Гавриле» дело обстоит не совсем так.
С чего это? – возразит читатель. Какой смысл в этом «гоп дери-бери-бумбия»? Бред, как и остальные припевки.
А вот и нет. Рефрен из киношного «Гаврилы» вовсе не лишен смысла. Напомним его – «гоп – дери-бери-бумбия». Перефразируя слова легендарного Винни-Пуха: это «дери-бери» неспроста. Сразу оговоримся: некоторые могут возразить, что-де им слышится вовсе не «дери-бери», а «тири-бири», а посему припевчик ничего не значит. Но дело в другом: что бы ни пел в фильме Жаров, а соответственно подготовленная часть слушателей воспринимала рефрен именно как «дери-бери». То есть как некий призыв рвать и хватать что попало.
Речь не о моих предположениях. «Дери-бери» встречается еще до «Гаврилы» и в русском фольклоре, и в русском просторечии. «Драть» и «брать» нередко стоят рядом вместе в составе русских поговорок. Например, у Владимира Ивановича Даля: «Лишнее не бери, карман не дери, душу не губи», «Рот дерет, а хмель не берет».
Выражение «дери-бери» (имитация призыва) использовалась среди народа как синоним безудержного грабежа и потому чаще всего всплывала в переломные моменты. Так, у Артема Веселого во фрагменте романа «Россия, кровью умытая» (1924; полностью опубликован в 1932 году) встречаем: «– Какой он партии? – спросил Галаган. – Партия дери-бери… Кадушки-рядушки, ни с чем не расстаются».
Так что русский народ был подготовлен к уголовной припевке «дери-бери» как к определению разбойничьего беспредела, от кого бы он ни исходил. В конце концов, одно только слово «драть» зафиксировано русским фольклором в поговорках и фразеологизмах однозначного толка – «драть три шкуры», «драть как сидорову козу». Созвучное «брать» и вовсе в особом толковании не нуждается.
Мы уже убедились, какой бешеной популярностью пользовался в 1930-е годы фильм «Путевка в жизнь», а уж тем более песня «Гаврила» в интерпретации Фомки Жигана. Так вот: рефрен «дери-бери» аукнулся особо в послевоенном ГУЛАГе. Во время так называемой «сучьей войны» – жестокой резни между «честными ворами» и «суками», ярко вспыхнувшей в 1947 году, в рядах «отступников» от «воровского закона» («сук») стали появляться разнообразные группировки, а затем возникает «третья сила» из числа арестантов, не желавших прибиваться ни к «честнякам», ни к «сучьему племени». Это были так называемые «махновцы», они же – «беспредел», лозунг которых – «Бей сук слева, а честняков – справа!». Одной из «махновских» разновидностей стала группировка «дери-бери». В учебнике Ю.А. Дмитриева и Б.Б. Казака «Пенитенциарная психология» (Ростов-на-Дону: Феникс, 2007) авторы пишут:
«Из “мужиков”, “фраеров” выделились и иные новые «масти», например: “зеленые”, “красная шапочка”, “белый клык”, “дери-бери”, “ломом опоясанные”, “лохмачи”».
Мы не будем вдаваться в описание каждой из этих «мастей», остановимся лишь на интересующей нас – «дери-бери». Частично можно согласиться, что эта «масть» состояла из сидельцев, которые не принадлежали к профессиональному преступному миру. Конечно, там могли быть и бывшие «блатари», «отошедшие» от «правильных воров». Но основной костяк составляли крепкие ребята, которые сбивались в дикие стаи по типу «кто попало». Особенно приветствовались «вояки» – бойцы Советской армии, не нашедшие себе места после войны в мирной жизни и ставшие на криминальный путь, а также здоровенные крестьянские ребята, попавшие в арестантский мир после коллективизации (воровской мир, хотя и с удовольствием их использовал, но называл «хлебными ворами», то есть случайными в «благородном сообществе»). Некоторые из особо крепких вояк и крестьян предпочитали держаться сами по себе; их называли «челюскинцами» (один на льдине»), «ломом подпоясанными» (то есть настолько здоровыми, что могут согнуть лом вокруг талии) и проч. Но, повторяю, «конченые отморозки» объединялись в группировки «дери-бери», которые занимались открытым лагерным бандитизмом.
И вот в названии этой группировки рефрен из «Гаврилы» сыграл важную роль. Впрочем, термин «дери-бери» могли использовать и блатари еще до войны. Как свидетельствуют документы, во время репрессий 1937
Наконец, завершая тему рефренов, отметим, что в более поздних вариантах Аркадия Северного и в современных исполнениях актеров Максима Кривошеева и Сергея Степанченко используется уже не «дери-бери», а несколько измененная абракадабра из каверинского «Конца хазы» – « Дра ла фор, дра ла ла!».
Разумеется, наш очерк не может обойтись без этой современной версии песни «Два громилы» (в основном по текстам Аркадия Северного):
Жили-были два громила, дзынь-дзынь-дзынь,
Один я, другой – Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь,
А если нравимся мы вам, дралаху-дралая,
Приходите в гости к нам – дзынь-дзара!
Мы вам фокусы устроим, дзынь-дзынь-дзынь,
Без ключа замок откроем, дзынь-дзынь-дзынь,
Хавиру [ Хавира – квартира. ] начисто возьмем, дралаху-дралая,
А потом на ней кирнем [ Кирнуть – выпить спиртного. Словечко известное, но разъясняю для особо рафинированной публики. ] – дзынь-дзара!
Не успели мы кирнуть, дзынь-дзара,
А лягавый тут как тут, дзара;
Забирают в ГПУ, дралаху-дралая,
А потом везут в тюрьму – дзынь-дзара!
Девять месяцев проходит, дзынь-дзынь-дзынь,
Следствие к концу подходит, дзынь-дзынь-дзынь,
Собираются судить, дралаху-драя,
Лет на десять посадить – дзынь-дзара!
Вот мы входим в светлый зал, дзынь-дзынь-дзынь,
Судьи все давно уж там, дзынь-дзынь-дзынь,
А налево прокурор, дралаху-дралая,
Он на морду чистый вор – дзынь-дзара!
Сидит справа заседатель, дзынь-дзынь-дзынь,
Мой старейший был приятель, дзынь-дзынь-дзынь,
А налево заседатель, дралаху-дралая,
Он карманов выгребатель – дзынь-дзара!
Впереди сидит судья, дзынь-дзынь-дзынь,
Рылом – чистая свинья, дзынь-дзынь-дзынь,
Получивши деньги в лапу, дралаху-дралая,
Стал для нас он ро / дным папой – дзынь-дзара!
Тут защитничек встает, дзынь-дзынь-дзынь,
И такую речь ведет, дзынь-дзынь-дзынь,
«Греха на душу не брать, дралаху-дралая,
Я прошу их оправдать – дзынь-дзара!»
Не проходит тут и час, дзынь-дзынь-дзынь,
Оправдали судьи нас, дзынь-дзынь-дзынь,
И на волю отпускают – дзынь-дзара!
Вот мы заходим в ресторан, дзынь-дзынь-дзынь,
Гаврила – в рыло, я – в карман, дзынь-дзынь-дзынь,
Бочата рыжие [ Рыжие бочата – золотые часы («бочата», «бока» – часы на «старой фене»). ] срубили, дралаху-дралая,
А потом всю ночь кутили – дзынь-дара!
Жили-были два громилы, дзынь-дзынь-дзынь,
Один я, другой – Гаврила, дзынь-дзынь-дзынь,
А если бабки есть у вас, дралаху-дралая,
Пригласите в гости нас – дзынь-дара!
Эта версия в общем-то отражает именно советскую систему судопроизводства, когда института присяжных не существовало, их заменяли два народных заседателя, занимавшие места рядом с судьей – справа и слева от него. В то же время жаргонное «бока», «бочата» в значении «часы» смотрится чужеродно, поскольку давно уже заменено термином «котлы».
Как мы можем убедиться, история с «громилами» в современном варианте завершается вполне счастливо. Однако существует и другая версия, куда менее оптимистичная (ради справедливости заметим – и куда менее популярная, хотя и размноженная многочисленными сборниками «уличных песен»). Она исполняется вовсе без рефрена:
Жили-были два громилы,
Один я, другой – Гаврила,
Баб барали [ Барать – совокупляться. ] , водку жрали.
Раз заходим в ресторан,
Гаврила – в рыло, я – в карман,
Бока рыжие срубили,
А потом на них кутили.
Но недолго мы гуляли,
Лягаши нас повязали,
Быстро дело создают,
И ведут в народный суд.
Нам судья попался строгий,
Мы ему с Гаврилой – в ноги,
Нас подняли чин по чину,
Дали в рыло, дали в спину!
А налево – прокурор,
Он на морду – чистый вор,
Он ведет такую речь,
«Лет на десять их упечь!» [ Вариант: «Он не хочет нас понять, Хочет срок нам припаять». ]
Вот защитничек встает
И такую речь ведет:
«Чтоб на душу грех не брать,
Я прошу их оправдать».
Но не тут-то, братцы, было,
Намотали нам с Гаврилой,
Не ходить нам в ресторан,
Не шмонать [ Шмонать – шарить, обыскивать (от «шмон» – обыск). ] чужой карман.
О братьях-громилах и их вкладе в историю песенного блатного фольклора можно говорить долго. Однако в завершение очерка хотелось бы обратить внимание читателя на то, что «Громилы» оказали влияние и на авторскую песню Владимира Высоцкого. Я имею в виду шутливую балладу «Про двух громилов – братьев Прова и Николая»:
Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной жуткой силы
Братья Пров и Николай.
Николай – что понахальней
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров – в опочивальни
Рушил стены – и входил.
В песне Высоцкого все кончается просто:
Напросился на ночлег
И остался до Успенья,
А потом – на поселенье
И вот этот блаженный, когда братья уже собрались перебить в драке всех сельских мужиков,
Этот самый горемыка
Чтой-то братьям приказал.
Братьев как бы подкосило
Стали братья отступать
Будто вмиг лишились силы.
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
Мужики не расслышали слов «блаженного»
И решили: он заклятьем
Ну а он сказал лишь: «Братья,
Как же вам не стыдно!»
Песня эта была написана и впервые исполнена в 1970 году. Однако, видимо, она не очень удовлетворяла Высоцкого «морализаторским финалом». Не хватало «изюминки», неожиданного поворота. И в 1971 году он создает новую версию «Громил». В ней он лишает братьев имен, зато, как и в уголовной песне, речь идет от первого лица – одного из братьев:
Мы живем в большом селе Большие Вилы,
Нас два брата, два громилы.
Я ошибочно скосил дубову рощу,
Брату – это даже проще.
Нас все любят, но боятся жутко
Мы с понятьем, конечно, не шутка
Братьев посылают из села к чертям собачьим, они долго живут среди этих чертей, возвращаются уже умиротворенными, лишь один время от времени гнет дула на танке, чтобы хоть к чему-то приложить дурную силу. Однако в родное село братьев не пускают, да и на всей планете им места нету. Тогда они находят своеобразный выход:
И задумали мы с братом думку
Брат все двери искусал – и все ж додумкал:
Как говорится, иные времена – иные нравы. Знал бы покойный Владимир Семенович, что на переломе 80–90-х годов ХХ века в России многие спортсмены как раз и подались в громилы, в бандиты! Даже появился специальный термин – «организованная спортивность». Так что дело Гаврилы живет и побеждает.