Ненавижу литературу что делать
10 причин ненавидеть уроки литературы
Писатель Ксения Букша поставила диагноз школьному предмету «литература»
Текст: Наталья Лебедева/РГ
Писатель, поэт и журналист Ксения Букша на портале mel.fm попыталась понять, почему за редким исключением литература остается одним из самых скучных предметов в школе. Ее 10 вещей, которые бесят на уроках литературы, конечно, субъективны, но диагноз современным образовательным стандартам поставлен верно. Вопрос только в том, готовы ли мы к переменам?
Ксения Букша
Литература в школе: 10 вещей, которые бесят
Почему дети прогуливают уроки литературы
Литература в школе — скучна и неинтересна. Если, конечно, вам не повезло и вдруг не попался хороший учитель, умеющий увлечь и выходить за рамки программы. Такие есть, но их мало. Чаще же школьные уроки по литературе навевают тоску: дети вместо Сервантеса или Ремарка читают Житие Сергия Радонежского, учителя делают из великих писателей мумий, книги которых после школы и открывать не хочется, а в итоге ЕГЭ по литературе выбирают лишь 5% учеников. 10 вещей, раздражающих в преподавании предмета, который, пожалуй, проще всего сделать интересным.
Я пишу романы. То есть какими бы они ни получались, плохими или хорошими, — занимаюсь я, как ни крути, чем-то вроде русской литературы. Однажды я даже принимала участие в составлении альтернативного учебника для 10-11 классов. Так что в качестве не только потребителя, но и производителя текстов не могу не высказаться по поводу того, что меня бесит в школьном предмете «литература». Бесит многое, причём не только то, что есть, но и в ещё большей степени то, чего нет. И большинство раздражающих моментов — это системные баги.
Сделаю важную оговорку:
хороший учитель (и я такого видела) при любом раскладе может сделать словесность раем на Земле, отдушиной среди скучных школьных уроков.
Так было и в 50-е годы, и в 70-е, и так есть сейчас. Но если он, этот учитель, недостаточно силен, чтобы бороться с инерцией системы, то литература становится худшим предметом в расписании. И можно смело начинать ругаться.
1. Литература как сборник кейсов по психологии и этике
Во Франции или Англии, да и в других странах, подростки постоянно пишут эссе, в которых их побуждают подумать над актуальными вопросами сегодняшней жизни. В российской школе такое всегда считалось большим новаторством. В результате
единственный урок, на котором можно обсудить такие темы, как совесть, любовь, характер, добро и зло — это литература.
Бедные Базаров и Раскольников, Татьяна и лирический герой Маяковского становятся тренировочными куклами, на примере которых обсуждаются разнообразные этические и психологические вопросы. Замена неравноценная: все эти чуваки жили ужасно давно, а любовь штука хоть и вечная, но есть значительные нюансы. При этом эстетические вопросы и подавно задвигаются на второй план. А ведь они куда тоньше, интереснее и сами по себе отлично способствуют «воспитанию чувств».
2. Отсутствие зарубежной литературы
Зарубежной литературе в 7-9 классах во многих программах уделяется примерно пять часов. В год.
Шестой класс. Тут побольше. Подспорье истории древнего мира: по часу на мифы Древней Греции, Геродота и Гомера («Хитроумный Одиссей. Характер и поступки»). Час на «Дон Кихота» (думаете, что про рождение европейского романа? Или про чувство юмора? Боже упаси. Про «человека, живущего в вымышленном мире» и «проблему ложных идеалов»). Одна радость: по три часа на «Маленького принца» и «Тома Сойера». Видимо, предполагается, что дети действительно их осилят от начала до конца — в отличие от Сервантеса.
Седьмой класс. Бёрнс, Байрон, хокку, О. Генри и. Расул Гамзатов. (На всех по часу. Костюмированный бал).
Восьмой класс. Два часа на Шекспира («Ромео. » и сонеты). Час на Мольера («Мещанин во дворянстве»). Час Свифта и час Скотта.
Девятый класс. Час на Данте Алигьери. Что можно сделать за час с Данте Алигьери? Два часа на «Гамлета». Два часа на «Фауста».
В десятом — ноль. В одиннадцатом — ноль.
Ладно — Бальзак, Дюма, Кафка, Стивен Кинг, ладно — Джойс и Борхес, хоть Ремарка бы с Сэлинджером почитать или Хемингуэя какого. Нет. Где нет берёзок, там ничего не пишут и не писали.
3. Засилье XIX века
Впрочем, Борхес не светит школьнику при любом раскладе. Потому что основная масса наследия, предлагаемого к изучению, относится к XIX и началу XX века. Почему именно к этому времени? Потому что
«основные принципы» изучения литературы, а с ними и кейсы, десятилетиями не меняются, а только подновляются.
Как дорога, на капитальный ремонт которой не хватает денег, и поэтому делают заплатки. Ну и потом 70-е и далее — это как-то слишком уж близко. Как-то проблематично слишком. Лучше про всё, что после войны (после молодости прадедов наших детей) — быстренько, скороговоркой. А то как бы чего не вышло.
В общем, даже если не поминать всуе Борхеса, если учитель сам не проявит какой-нибудь инициативы, захватывающей дух, даже эпизодические знания детей о русской литературе закончатся на Бродском.
4. «Программа» не стремится соблазнить чтением
Казалось бы, дети не читают. Что делать? Стремиться как угодно, но поразить их воображение и привлечь к этому делу — переворачиванию страниц. Многие начинают с Гарри Поттера и фэнтези, да им и заканчивают, потому что мало кому удаётся плавно «перевести ребёнка на общий стол». Надо ведь кропотливо подбирать: чуть сложнее, ещё чуть. чтобы только не соскочил. Эту наркодилерскую работу могла бы проделать литература в школе. Не проделывает. Четвёртый класс начинается с Жития Сергия Радонежского и продолжается все той же классикой — почтенной, но не соблазнительной. Кроме сакраментальных Гека с Томом и Маленького принца, а также в пятом классе Джека Лондона и Стивенсона
мне не удалось обнаружить ни одного произведения, которое может быть хотя бы потенциально интересно изначально нечитающему школьнику.
5. Программа выхолащивает своих «любимцев»
Вот да, всех этих везунчиков, которые попали в её шорт-лист вместо «Муми-троллей». Сначала их читают, чтобы просто научиться читать. «Смысловое чтение как осмысление цели чтения» — такая есть чудесная фраза в программе. Потом начинаются этические, исторические и композиционные разборы: «когда это написано», «как это сделано» и «кто хороший, а кто плохой».
То есть литература — отчасти придаток истории, отчасти — психологии, а оставшуюся треть времени школьникам наскоро «всухомятку» рассказывают про разные жанры и композиции. До того, как на самом деле устроен художественный текст, руки почти никогда не доходят.
Вот Пьер Безухов, например, эта сцена, в которой он считает буквы в своём имени, старательно подгоняя результат под идею о своей великой миссии, — это смешно? Только смешно или что-то ещё? Где, в чём улыбка, в каких словах прячется, как это сделано? А где ещё Толстой подмигивает нам таким образом? А что это значит? А кто ещё нам так подмигивал?
6. Мумия Пушкина
Особенно хочется сказать про Александра Сергеевича. Сверчок в нашей школе — главный пострадавший. И страдает он именно по причине своего универсализма, всеохватности и умения по-светски болтать на любые темы. В Пушкине, к сожалению, можно найти кейсы обо всём и любого уровня сложности, что делает его лёгкой добычей русичек всей Руси Великой. В результате раздёрганность Пушкина на «темы» приобретает анекдотический характер, да и сам он сводится к какому-то анекдоту. Всё это началось не вчера, но
чем дальше отъезжает от нас Пушкин, тем меньше шансов его для детей оживить.
Даниэль Пеннак «Как роман» — в этой уже не очень новой книжке описан отличный простой способ заинтересовать детей чтением: читать им вслух. Целые большие книжки, от урока к уроку. В любом возрасте. Я лично проверяла этот способ на группе детишек 10-11 лет — он работает. Почему им мало кто пользуется? Потому что пусть сами читают, не маленькие. Потому что произведения школьной программы не вызовут бурного интереса. Потому что времени нет, а есть поурочный план. Потому что
читать — не главное, а главное — «разбирать».
8. Литература нужна только 5% выпускников
Вся школьная жизнь, особенно последние два-три года, отдана подготовке к ЕГЭ. Ну а кому нужен ЕГЭ по литературе? Филологам и учителям. Значит,
большинство детей вообще перестают ею заниматься — как раз тогда, когда они становятся в силах понять сложные вещи.
Тут-то бы и начать что-нибудь «разбирать», но мотивация утеряна, а времени нет.
9. Можно вообще не читать
Этого ненужного занятия можно избежать.
Не научиться читать — да, практически нереально, всё-таки проверяют скорость чтения. В одном блоге, посвящённом рассказу о приёмной дочери, автор писала, что когда она попросила 11-летнюю девочку, до того жившую в обычной, не слишком культурной семье, и ходила в «нормальную» провинциальную школу, почитать — та принесла вместе с книжкой будильник. «Ну как же? — искренне удивилась она, — как скорость мерить без часов?» При этом понять словосочетание «Ходжа Насреддин» она не могла. Картина вполне обыкновенная, ничего особенного.
10. Не прививают ни умение работать с текстом, ни умение его конструировать
Поколение сегодняшних школьников — в его незаброшенной, незапущенной части — пишет столько, сколько и не снилось ни одному поколению до них. Это поколение текста.
Они общаются текстами. Они бы и сами могли словесников своих писать поучить. Их язык энергичен, нередко интуитивно мощен, многие из них от природы талантливо пишут о том, что им интересно. Да-да, и композицию строят, и убедить могут. А какой язык сейчас в соцсетях и на форумах попадается — дух захватывает. Всё в кучу, всё живо и порой прекрасно (а иногда тупо и уныло, да). Ах, если бы ещё и обогатить, оплодотворить это текстовое поколение интересом к разным культурам текста, разным способам выражения мыслей, поощрить умение мыслить нешаблонно и отвратить от простых и готовых решений. Эх.
Орудие преступления: как школьная программа учит ненавидеть классику
— А знаете, Юрий, — говорил писатель, подливая горячий чаек и пододвигая ближе ко мне плошку с малиновым джемом собственноручного изготовления, — знаете, у кого самые лучшие диалоги? Самая органичная живая речь в прозе?
Я зашуршал в мозгу фигурантами школьных учебников.
— Дюма, — оборвал мои поползновения хозяин дома. — Дюма-старший. «Три мушкетера». Перечитайте хотя бы одиннадцатую главу. Ночная встреча Д’Артаньяна и г-жи Бонасье. Автор дает реплики десятками, не уточняя, кто к кому обращается. Но мы не только не теряем нить диалога — каждая фраза звучит в нашем сознании так, словно мы смотрим кино. С интонацией, паузами, градусом экспрессии. А ведь прямая речь — один из наиболее сложных параметров литературного текста. Дюма по этой части вне конкуренции! Перечитайте, не пожалеете.
«Вот бы мне в школе такого учителя литературы», — уныло осознал я.
Размышления на заявленную тему до сих пор сохраняют актуальность. Что не удивительно. Ведь я остаюсь в статусе пострадавшего. И не столько от частных изъянов отдельных учителей, сколько от основ педагогического процесса в целом. От, если угодно, самой системы преподавания.
Кому-то из нас повезло. Некоторые, уже будучи взрослыми, сами оказавшись в родительской шкуре, нашли в себе силы перезапустить интерес к гуманитарным дисциплинам. Но таких меньшинство. Большинство же выглядит как один из моих школьных товарищей, который по случаю вскользь обронил: «В моей семье книг не читают». Отец четверых детей, кстати. Самых разных возрастов.
Хорошо помню книги, по которым нас учили. Учебники. Даже новыми они не производили впечатления чего-то свежего и возбуждающего. Кирпичи рыхлой бумаги. Скверная верстка, казенные иллюстрации. Гарнитура, лишенная малейшей привлекательности. А ведь та же «Академическая» гарнитура, например, делает классические тексты такими читаемыми, такими желанными глазу. Но не в школе, нет. Где-нибудь в других местах.
Десятилетиями, из поколения в поколение, так называемые «неточные» науки вдалбливают линейно. Если хронологически сперва идет древность, потом Средние века, за ними Новое время и, наконец, Новейшее, то, соответственно, древность автоматически приходится на средний школьный возраст, а старшеклассники штудируют особенности сегодняшнего дня. Без малейших сомнений в том, правильно это или нет.
Стартовый учебник по литературе являет собой дивную по эклектике «сборную солянку». В советские времена под одним корешком обнаруживались: былины и басни, Некрасов с Катаевым, Нагибин и Сосюра, вдобавок Стивенсон, Исаковский и «поэтические сказания древней Эллады». Причем разделы даны не только с учетом временных периодов или по опознавательному алгоритму «свой/чужой», но и, так сказать, методологически. Например, есть группа авторов к теме «пейзаж». Другая иллюстрирует тему «портрет». А есть еще… «о-ли-це-тво-ре-ни-е». Куда ж пятикласснику без него! Ну, и затем в свои «законные» права вступает все та же пресловутая линейность: Твардовский позже Чернышевского; Тургенев раньше Горького.
На вкус и цвет, как говорится, не разбежишься. Чтобы сэкономить читательские усилия, обозначим всю порочность такого подхода на одном-единственном примере.
«Война и мир» становится для подростка эпопеей не только в жанровом смысле, но и буквально в физиологическом. Редкая птица долетит хотя бы до середины, а вторую часть вообще можно воспринимать как инновационную пыточную. Именно на этом величайшем произведении, подлинной вершине художественной словесности всех времен и народов, ломаются учащиеся. Потом на протяжении многих лет, даже десятилетий, а для кого-то и на всю оставшуюся жизнь, грандиозный труд Толстого — формирующий, излечивающий, открывающий бездны бездн феномена человека и сакральности человечества — становится поводом воскликнуть, отшатываясь в ужасе и недоумении: «Ой, не надо! Нет, это не мое!» Следом в ту же «топку» идут Достоевский, Лесков, Гончаров, Куприн, иногда Чехов, далее — почти везде.
Схожий результат получится, если скармливать малому ребенку изумительный стейк с кровью, да еще и под божественное красное вино. Несчастное дитя попросту отравится. Никакие возвышенные эпитеты, вкупе с истинными достоинствами продукта, попросту не сработают — по той банальной причине, что рано в детском возрасте пользовать сугубо взрослый рацион. Еще раз, по буквам: р-а-н-о! Что, настолько трудно понять?
Разумеется, моментально возникает вопрос: как же тогда преподавать литературу? Начнем с того, что ее не следует преподавать. Ее нужно делать жизненно необходимой. А для этого — удивлять, интриговать и провоцировать. Подходит ли для подобной цели традиционная классика — большой вопрос. Вот классическая приключенческая, фантастическая, военно-авантюрная литература точно подходит. Скажу более радикально: за одним только Карлсоном стоят такие драйверы и контексты, какие не снились ни Базарову, ни Обломову. Времена, знаете ли, изменились. Требуется избавить сознание от коросты догматизма, смыть плесень изживших себя традиций. Живой интерес, яркость чувств, настоящая привязанность происходят от адекватных впечатлений, от резонанса нервов. В душе вряд ли останется что-нибудь путное, если выдавать академизм за витальность. Организм избавляется от того, что плохо усваивается и что ему не требуется. Так он устроен. И в гуманитарной сфере действует схожая закономерность.
Мне наверняка возразят — скажут, что школьная программа совершенствуется. Безусловно. Люди в профильных ведомствах должны за что-то получать деньги. Но результат их работы далеко не столь очевиден. В конце концов, если Шолохова заменить на Солженицына, подростка тошнить не перестанет.
Помните уездный город N c невиданным количеством парикмахерских и похоронных бюро? Казалось, отмечают Ильф и Петров, горожане рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься и сразу умереть. После распада СССР мы столкнулись с таким широким предложением культурного досуга, что складывалось впечатление, будто для жителей, по крайней мере, крупных городов России книги, видеокассеты и компакт-диски уравнялись по значимости с пивом и водкой. И так продолжалось довольно долго. До того времени, пока «цифра» не лишила материальные носители вещественности, а блогосфера не размыла принципиальную разницу между творцами и публикой. На волне прикладного технического прогресса начался спонтанный и в той же степени беспрецедентный процесс — редуцирование слова, замена качества интеллектуальной деятельности количеством ее внешних проявлений. Разговор превратился в треп, диспут обернулся срачем. Теперь «портрет на фоне» не делают, запиливают селфи. Интересна даже не динамика деградации (процесс, само собой, ползучий), а тот факт, что каждый очередной ее виток обеспечивается новым сервисом, формально предназначенным для комфорта и оптимизации усилий пользователя.
Единственное решение — не насаждать сведения по инструкциям в методичке, а как минимум прививать интерес к разнообразным проявлениям творческой стихии. Человек, который в школе или вузе лишь «проходит» темы, дисциплины, смыслы и миры, он в буквальном смысле проходит мимо. И чаще всего остается ни с чем.
Юрий Абросимов — автор программ и ведущий на радиостанции «Коммерсантъ-ФМ»
Литература в школе: 10 вещей, которые бесят
Литература в школе — скучна и неинтересна. Если, конечно, вам не повезло и вдруг не попался хороший учитель, умеющий увлечь и выходить за рамки программы. Такие есть, но их мало. Чаще же школьные уроки по литературе навевают тоску: дети вместо Сервантеса или Ремарка читают Житие Сергия Радонежского, учителя делают из великих писателей мумий, книги которых после школы и открывать не хочется, а в итоге ЕГЭ по литературе выбирают лишь 5% учеников. 10 вещей, раздражающих в преподавании предмета, который, пожалуй, проще всего сделать интересным, — в тексте Ксении Букши.
Я пишу романы. То есть какими бы они ни получались, плохими или хорошими, — занимаюсь я, как ни крути, чем-то вроде русской литературы. Однажды я даже принимала участие в составлении альтернативного учебника для 10-11 классов. Так что в качестве не только потребителя, но и производителя текстов не могу не высказаться по поводу того, что меня бесит в школьном предмете «литература». Бесит многое, причём не только то, что есть, но и в ещё большей степени то, чего нет. И большинство раздражающих моментов — это системные баги.
Сделаю важную оговорку: хороший учитель (и я такого видела) при любом раскладе может сделать словесность раем на Земле, отдушиной среди скучных школьных уроков. Так было и в 50-е годы, и в 70-е, и так есть сейчас. Но если он, этот учитель, недостаточно силен, чтобы бороться с инерцией системы, то литература становится худшим предметом в расписании. И можно смело начинать ругаться.
1. Литература как сборник кейсов по психологии и этике
Во Франции или Англии, да и в других странах, подростки постоянно пишут эссе, в которых их побуждают подумать над актуальными вопросами сегодняшней жизни. В российской школе такое всегда считалось большим новаторством. В результате единственный урок, на котором можно обсудить такие темы, как совесть, любовь, характер, добро и зло — это литература.
Бедные Базаров и Раскольников, Татьяна и лирический герой Маяковского становятся тренировочными куклами, на примере которых обсуждаются разнообразные этические и психологические вопросы. Замена неравноценная: все эти чуваки жили ужасно давно, а любовь штука хоть и вечная, но есть значительные нюансы. При этом эстетические вопросы и подавно задвигаются на второй план. А ведь они куда тоньше, интереснее и сами по себе отлично способствуют «воспитанию чувств».
2. Отсутствие зарубежной литературы
Зарубежной литературе в 7-9 классах во многих программах уделяется примерно пять часов. В год.
Шестой класс. Тут побольше. Подспорье истории древнего мира: по часу на мифы Древней Греции, Геродота и Гомера («Хитроумный Одиссей. Характер и поступки»). Час на «Дон Кихота» (думаете, что про рождение европейского романа? Или про чувство юмора? Боже упаси. Про «человека, живущего в вымышленном мире» и «проблему ложных идеалов»). Одна радость: по три часа на «Маленького принца» и «Тома Сойера». Видимо, предполагается, что дети действительно их осилят от начала до конца — в отличие от Сервантеса.
Седьмой класс. Бёрнс, Байрон, хокку, О. Генри и… Расул Гамзатов. (На всех по часу. Костюмированный бал).
Восьмой класс. Два часа на Шекспира («Ромео…» и сонеты). Час на Мольера («Мещанин во дворянстве»). Час Свифта и час Скотта.
Девятый класс. Час на Данте Алигьери. Что можно сделать за час с Данте Алигьери? Два часа на «Гамлета». Два часа на «Фауста».
В десятом — ноль. В одиннадцатом — ноль.
Ладно — Бальзак, Дюма, Кафка, Стивен Кинг, ладно — Джойс и Борхес, хоть Ремарка бы с Сэлинджером почитать или Хемингуэя какого. Нет… Где нет берёзок, там ничего не пишут и не писали.
3. Засилье XIX века
Впрочем, Борхес не светит школьнику при любом раскладе. Потому что основная масса наследия, предлагаемого к изучению, относится к XIX и началу XX века. Почему именно к этому времени? Потому что «основные принципы» изучения литературы, а с ними и кейсы, десятилетиями не меняются, а только подновляются. Как дорога, на капитальный ремонт которой не хватает денег, и поэтому делают заплатки. Ну и потом 70-е и далее — это как-то слишком уж близко. Как-то проблематично слишком. Лучше про всё, что после войны (после молодости прадедов наших детей) — быстренько, скороговоркой… А то как бы чего не вышло.
В общем, даже если не поминать всуе Борхеса, если учитель сам не проявит какой-нибудь инициативы, захватывающей дух, даже эпизодические знания детей о русской литературе закончатся на Бродском.
4. «Программа» не стремится соблазнить чтением
Казалось бы, дети не читают. Что делать? Стремиться как угодно, но поразить их воображение и привлечь к этому делу — переворачиванию страниц. Многие начинают с Гарри Поттера и фэнтези, да им и заканчивают, потому что мало кому удаётся плавно «перевести ребёнка на общий стол». Надо ведь кропотливо подбирать: чуть сложнее, ещё чуть… чтобы только не соскочил. Эту наркодилерскую работу могла бы проделать литература в школе. Не проделывает. Четвёртый класс начинается с Жития Сергия Радонежского и продолжается все той же классикой — почтенной, но не соблазнительной. Кроме сакраментальных Гека с Томом и Маленького принца, а также в пятом классе Джека Лондона и Стивенсона мне не удалось обнаружить ни одного произведения, которое может быть хотя бы потенциально интересно изначально нечитающему школьнику.
5. Программа выхолащивает своих «любимцев»
Вот да, всех этих везунчиков, которые попали в её шорт-лист вместо «Муми-троллей». Сначала их читают, чтобы просто научиться читать. «Смысловое чтение как осмысление цели чтения» — такая есть чудесная фраза в программе. Потом начинаются этические, исторические и композиционные разборы: «когда это написано», «как это сделано» и «кто хороший, а кто плохой». То есть литература — отчасти придаток истории, отчасти — психологии, а оставшуюся треть времени школьникам наскоро «всухомятку» рассказывают про разные жанры и композиции. До того, как на самом деле устроен художественный текст, руки почти никогда не доходят.
Вот Пьер Безухов, например, эта сцена, в которой он считает буквы в своём имени, старательно подгоняя результат под идею о своей великой миссии, — это смешно? Только смешно или что-то ещё? Где, в чём улыбка, в каких словах прячется, как это сделано? А где ещё Толстой подмигивает нам таким образом? А что это значит? А кто ещё нам так подмигивал?
6. Мумия Пушкина
Особенно хочется сказать про Александра Сергеевича. Сверчок в нашей школе — главный пострадавший. И страдает он именно по причине своего универсализма, всеохватности и умения по-светски болтать на любые темы. В Пушкине, к сожалению, можно найти кейсы обо всём и любого уровня сложности, что делает его лёгкой добычей русичек всей Руси Великой. В результате раздёрганность Пушкина на «темы» приобретает анекдотический характер, да и сам он сводится к какому-то анекдоту. Всё это началось не вчера, но чем дальше отъезжает от нас Пушкин, тем меньше шансов его для детей оживить.
7. Учитель не читает вслух
Даниэль Пеннак «Как роман» — в этой уже не очень новой книжке описан отличный простой способ заинтересовать детей чтением: читать им вслух. Целые большие книжки, от урока к уроку. В любом возрасте. Я лично проверяла этот способ на группе детишек 10-11 лет — он работает. Почему им мало кто пользуется? Потому что пусть сами читают, не маленькие. Потому что произведения школьной программы не вызовут бурного интереса. Потому что времени нет, а есть поурочный план. Потому что читать — не главное, а главное — «разбирать».
8. Литература нужна только 5% выпускников
Вся школьная жизнь, особенно последние два-три года, отдана подготовке к ЕГЭ. Ну а кому нужен ЕГЭ по литературе? Филологам и учителям. Значит, большинство детей вообще перестают ею заниматься — как раз тогда, когда они становятся в силах понять сложные вещи. Тут-то бы и начать что-нибудь «разбирать», но мотивация утеряна, а времени нет.
9. Можно вообще не читать
10. Не прививают ни умение работать с текстом, ни умение его конструировать
Поколение сегодняшних школьников — в его незаброшенной, незапущенной части — пишет столько, сколько и не снилось ни одному поколению до них. Это поколение текста. Они общаются текстами. Они бы и сами могли словесников своих писать поучить. Их язык энергичен, нередко интуитивно мощен, многие из них от природы талантливо пишут о том, что им интересно. Да-да, и композицию строят, и убедить могут. А какой язык сейчас в соцсетях и на форумах попадается — дух захватывает. Всё в кучу, всё живо и порой прекрасно (а иногда тупо и уныло, да). Ах, если бы ещё и обогатить, оплодотворить это текстовое поколение интересом к разным культурам текста, разным способам выражения мыслей, поощрить умение мыслить нешаблонно и отвратить от простых и готовых решений. Эх…