Ненавижу младенцев что делать
«Иногда я хочу, чтобы ее не было»: истории женщин, не любящих своих детей и материнство
Говорить о том, что материнство может не приносить радость, не принято, при этом многие женщины сталкиваются с послеродовой депрессией и эмоциональным выгоранием, воспитывают детей в одиночку и ощущают оторванность от внешнего мира. Мы поговорили с героинями, не чувствующими себя счастливыми в роли матери и не испытывающими любви к своим детям.
«Я ненавижу материнство за необходимость постоянно жертвовать собой ради других»
История Марии
36 лет, живет в Петербурге, трое детей: старшему пять лет, средней три года, младшему один год
В шестнадцать лет Мария уехала от родителей в Москву. Поступив в университет, стала заниматься походами и активным отдыхом. В летнее время водила экскурсии по Соловкам. В остальное — путешествовала по разным странам. Так продлилось пятнадцать лет. И все это время о детях Мария вообще не думала. Но семь лет назад она решила остаться в Соловках на зиму — одна женщина предложила бесплатно пожить в ее доме, и Мария согласилась. Там же она познакомилась со своим будущим мужем, через четыре месяца они поженились, и Мария почти сразу забеременела. В то время она глубоко погрузилась в православие, поэтому у нее были мысли о семье и детях. Но при этом и брак, и первый ребенок, как сейчас понимает героиня, были необдуманными, стихийными событиями.
За два года до беременности у Марии была очень активная жизнь, она занималась йогой, спортом, плавала в проруби, каталась на лыжах. «Я была в отличной физической форме. Видимо, Господь мне дал эти два года отдушины. Сейчас я в ужасной форме, практически разваливаюсь», — рассказывает она.
После родов у Марии не было времени ни эйфорировать, ни депрессировать — она сразу вернулась к работе, начала заниматься переездом и другими делами. Депрессия накрыла ее позже — через полгода, когда она стала оставаться с ребенком одна: «Муж был с 7 утра до 8 вечера на работе, с одним выходным. Я сидела с ребенком целыми днями. Все мои бездетные подруги про меня благополучно забыли, будто я перестала существовать. И это было самое тяжелое: бесконечная рутина, колики у сына и плохой сон».
По словам психолога, доулы и автора проекта «Бережно к себе» Дарьи Уткиной, стандарты и ожидания от мам в современном мире гораздо выше по сравнению с теми, что были в XX веке. Теперь им надо не только много стараться, но еще и ни в коем случае не переборщить в своем стремлении быть хорошей матерью в потоке интенсивного материнства. И быть только домохозяйкой уже недостаточно. При этом традиционных практик поддержки все меньше: во многих странах сады и няни стоят дорого, декреты короткие, а нормальный семейный доход должен складываться из двух зарплат. Часто еще происходит так, что бабушки и дедушки далеко, помощи нет, плюс город не предназначен для детей. «На фоне этого женщинам в XXI веке сложно не замечать, насколько драматически не совпадают ожидания от них и реальность. Либо им приходится прикладывать слишком много сил, чтобы этим ожиданиям соответствовать», — объясняет Дарья.
Мысли о том, что Мария устала от материнства, окончательно пришли вместе с третьим ребенком. За три дня до того, как узнать о беременности, она продала свою туристическую фирму. Оставшись без опоры и будучи физически истощенной, Мария стала задумываться об аборте, несмотря на свои религиозные убеждения. «Мы все бросили и улетели с семьей в Таиланд, потому что мне хотелось сбежать. Там уже у меня начался токсикоз, и я физически ощутила, что во мне ребенок. И, конечно, уже ни о каком аборте не могло быть и мысли». Мария вспоминает, что тогда чувствовала только растерянность и страх за будущее: «Думала, что я буду делать с тремя детьми?! Только на горизонте появился выход в люди, а тут опять эти тряпки и подгузники».
Свои эмоции Мария никогда не держит в себе. Она может отправить детей в другую комнату, если ей нужно заняться своими делами, может прикрикнуть. Муж осуждает ее: ему не нравится, что она может сидеть в телефоне, вместо того чтобы играть с детьми, он не приемлет, когда на детей поднимают голос. «Если я устала или мне нужно побыть одной, я могу это сказать даже в грубой форме. В отличие от моего мужа — он терпит до последнего. Считает, что все для детей. А я нет: сначала сама поем, а потом их покормлю. Это мой клапан предохранения от выгорания. Я всех пошлю, если я хочу спать. Не буду с ними играть. Я не знаю, хорошо это или плохо. Но я довольно открыта в своих проявлениях, даже если этот вариант поведения в обществе не принят».
«Чаще всего с выгоранием сталкиваются мамы в западных странах, где есть индивидуализм, где женщины более независимы: США, Канада, европейские страны. В США больше всего матерей с выгоранием, — рассказывает психолог Алена Прихидько. — Конечно, когда женщина уставшая, в частности, от того что старается стремиться соответствовать стандартам хорошей матери и постоянно испытывает тревогу за своего ребенка, это ведет к тому, что мама оказывается на грани истощения. А когда ты истощена, очень сложно испытывать чувство любви».
Статистики по материнскому выгоранию в России нет. Но Дарья Уткина объясняет, что из 1,5 млн родов, которые происходят в стране ежегодно, примерно 300 тыс. женщин сталкиваются с послеродовой депрессией. Еще примерно столько же, судя по первым исследованиям, испытывают симптомы посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) после родов. Еще часть из них экстремально устали и выгорели. Это не отдельные группы, многие сталкиваются со всем сразу, а кому‑то достается что‑то одно.
Марии сложно быть матерью, потому что дети не дают ей жить жизнью, к которой она привыкла и которая приносила ей удовольствие. Но при этом детей она в этом старается не винить. «Я люблю своих детей, но материнство ненавижу, — говорит Мария. — Дети умиляют меня своими мордашками, глупыми поступками и смешными шутками. Я ненавижу материнство как таковое — за необходимость постоянно жертвовать собой ради других».
Ты все делаешь на автомате, как обслуживающий персонал своих детей. Мне тяжело эмоционально включаться в них. Старший хочет мне что‑то рассказать, средняя хочет послушать, какая она красивая, младшему просто нужен физический контакт. И получается, что я задолбанная и затроганная ими постоянно».
«Когда я говорю маме, что я ненавижу своих детей, она отвечает: «Маш, это твои дети. Все это пройдет, не думай об этом». Почему‑то к чувствам матерей у нас вот такое отношение. Все, ты родила — терпи. С тобой сидели, а теперь ты сиди».
Среди разного спектра эмоций, которые испытывают матери, ненависть заметнее всего. «У любой мамы есть установка, что она обязана постоянно чувствовать к детям любовь, — говорит Алена Прихидько. — И в первый раз, когда она испытывает чувство нелюбви, это событие становится для нее очень ярким и пугающим. Она начинает долго его анализировать и в итоге может прийти к самым разным выводам. Например, думать, что она плохая мать».
«Сейчас я пытаюсь принять материнство, — говорит Мария. Осознать, что еще минимум пятнадцать лет они будут детьми. Я пытаюсь не запрещать себе чувствовать все эмоции, которые у меня возникают. Возможно, это поможет мне стать полноценной матерью, и я перестану убегать от своего материнства».
«Не нужно говорить мне, что это пройдет. У меня не проходит»
История Ольги
37 лет, живет в США, старшему сыну три года, младшему — один
До появления сына Ольга работала с детьми и знала, что это тяжело, что родительство — это определенные усилия и жертвы. Она понимала, что за воспитанием ребенка стоит титанический труд, но при этом дети ей нравились.
Сразу после родов Ольга не почувствовала эйфории, о которой рассказывают многие женщины: «У меня было только чувство облегчения, что это наконец-то закончилось. Не сказать, что роды были очень тяжелые. Я рожала дома с акушеркой. Но сам процесс был ужасен. И когда он родился, я выдохнула». В первые две недели у Ольги начались проблемы с грудным вскармливанием. Ребенок постоянно плакал и очень мало спал. До семи месяцев она помнит только постоянный крик сына, других воспоминаний практически нет. Потом, когда малыш научился ползать, стало немного легче.
Одно из проявлений СА — отсутствие привязанности. «Тяжело воспитывать ребенка, который к тебе не привязан. Это очень большая проблема. Мой сын может убежать в любой момент, он может быть холоден и отстранен при общении со мной — не смотрит в глаза, не улыбается, не обнимает. До трех лет он очень много кричал. Все его эмоции выражались через ор. Представьте, что рядом с вами все время находится орущий человек. Он по-другому с вами не общается, только через ор. У нас в доме звенит стекло от его криков. С ним — как ни с какими другими — верна пословица: что посеешь, то и пожнешь. И сеять туда нужно много».
Помощи у Ольги не было: до года она целыми днями сидела с сыном одна. Муж был днем на работе, бабушки и дедушки не помогали: «Вечерами, после работы муж подключался к заботе о сыне. Он сильно уставал, у него тоже началось выгорание. В результате у нас накапливалось раздражение друг на друга». Ольга старалась всячески успокаивать сына, но наступал момент, когда силы были на исходе. Тогда она просто уходила в другую комнату, чтобы выдохнуть самой, потом возвращалась и снова часами утешала младенца. Когда малыш научился ходить, Ольга стала закрываться в ванной с наушниками. Почти никто из близких не мог просто выслушать и поддержать ее, все пытались дать совет, настаивая на том, что «все скоро пройдет». Ольгу всегда это очень раздражало: «Не нужно говорить мне, что это пройдет. У меня не проходит. Да, становится в чем‑то легче, но в чем‑то тяжелее. В моем случае, чтобы что‑то изменилось к лучшему, нужен постоянный титанический труд. Мне просто хочется, чтобы меня выслушали: без комментариев, оценки, советов».
Матери часто сталкиваются с обесцениванием своих переживаний. При этом от источника переживаний — ребенка, добиться эмпатии трудно. «Мамам необходимо научиться сочувствовать себе самостоятельно, — говорит Алена Прихидько. — Ждать сочувствия от детей нет смысла — они находятся совершенно на другом уровне развития и до определенного возраста не способны на это.
А может быть, даже подумать о том, что вместе с вами еще сотни тысяч мам также переживают такие же чувства и устают. В таких случаях нужны люди, которые могут выслушать, дать тепло и поддержку. Люди, которые помогут создать пространство, куда вы сможете вылить свою боль, и не будут осуждать».
Ольга вспоминает, что она была полна сил перед родами и в роль матери входила с хорошим психологическим ресурсом. Но через несколько месяцев началось выгорание, а за ним послеродовая депрессия: «Я все держу в себе, пыталась работать с психологом, но, к сожалению, неудачно. И у меня злость выливается в аутоагрессию. Если я испытываю сильный стресс, то я начинаю вредить себе — могу расковырять пальцы до крови, например: это меня успокаивает. Руки резать не буду, конечно. Но какие‑то навязчивые движения меня успокаивают».
Все время Ольга внутренне боролась с собой, переживая постоянные эмоциональные качели — от жалости до ненависти: «Кажется, что вот-вот немножко себя дожму и точно его полюблю. Вроде держишься-держишься — и снова сваливаешься. Ругаешь себя за то, что ничего не получается». При этом Ольга ответственно относится к материнскими обязанностями: много времени тратит на занятия с сыном и воспитание, обходится без криков и наказаний.
Когда в семье Ольги родился младший сын, у старшего появилась ревность. Она боялась оставлять детей одних в комнате даже на пару минут, потому что знала, что старший сын может навредить младшему. Он мог подбежать и ударить малыша своей головой об его голову. «Мне сносило башню в такие моменты, я была готова просто сразу его придушить и выкинуть в окно», — рассказывает Ольга.
Практически у всех матерей есть установка, что детей нужно любить, объясняет Алена Прихидько. Мы живые люди, и у нас могут возникать самые разные эмоции по отношению к детям. Когда мамы начинают себя бичевать за негативные эмоции, они вступают в замкнутый круг: рассердилась на ребенка, отругала его, а потом себя за то, что плохая мать. «Любовь — это эмоция, все эмоции носят кратковременный характер, то есть они не могут длиться долго. Они длятся десятки секунд, а потом сменяют друг друга, — говорит Прихидько. — Любовь — такая же эмоция, как и стыд, радость, страх. И любить ребенка 100% времени невозможно. Уставшей маме сложно испытывать чувство любви, потому что на фоне выгорания у нее возникают другие чувства. Когда ребенок — основная причина усталости, то по отношению к нему мама может испытывать совершенно разные эмоции, в том числе негативные». Например, как объясняет психолог, злость — это абсолютно нормальная негативная реакция матери в ситуации, когда ребенок не слушается, потому что его поведение создает препятствие для нее. Злость возникает тогда, когда мы хотим изменить то, как думает другой человек, и мы хотим, чтобы он начал думать по-другому. Если нас кто‑то не уважает, у нас возникает злость, потому что мы хотим изменить это. Вторая частая причина — несправедливость. И родители чувствуют несправедливость постоянно: они очень много делают для детей, а те не ценят этого и не отвечают взаимностью, потому что пока не способны на это.
Сейчас, спустя три года, Ольга признается, что смогла принять сына: «Мне очень помогла теория привязанности. У него даже поведение стало налаживаться понемногу. От мужа можно уйти, с родителями можно не общаться, а от ребенка никуда не деться. Он уже родился, уже есть, даже если ты от него куда‑то ушла и отказалась (что я вообще себе не могу представить), то он все равно где‑то существует, и ты несешь эту ответственность. С мужем можно развестись и через пару лет уже не знать, где он и что он. С ребенком так не получится».
С теорией привязанности работают многие психологи, которые специализируются на проблемах материнства. Она сводится к тому, что взрослый полностью заботится о ребенке до тех пор, пока тот сам не сможет позаботиться о себе. Когда у взрослого возникает привязанность, он чувствует ответственность за ребенка — это помогает родителю не только ухаживать за ребенком и помогать ему, но и получать от этого процесса удовольствие. При этом привязанность не обязательно должна быть связана с любовью. Согласно этой теории, ребенок, получающий достаточное количество заботы от взрослого, быстрее становится самостоятельным.
Общалась с друзьями, спрашивала совет. Я поняла, что многие плывут в той же лодке, только не признаются в этом себе. В обществе не принято говорить о нелюбви родителей, особенно матери, к детям».
«Мне бы хотелось, чтобы общество, особенно в России, пересмотрело отношение к матерям и материнству, — говорит Ольга. — Это отношение «родила — сиди дома» чувствуется во всем. Не везде есть пеленальные столики, не везде есть места для ребенка, не везде тебе с детьми рады вообще. И фраза «у всех так» раздражает. Я помню, что мои подруги мне постоянно говорили: «Ну ты чего, дети — это же такая радость». А я думала, что со мной что‑то не так, что я такая ущербная. И получается, что общество порой забивает последний гвоздь в гробик. Я думаю, что смогла бы намного раньше принять сына, если бы в моем окружении было больше неравнодушных людей».
Как решить проблему неприязни к маленьким детям
— Меня раздражают дети. Особенно маленькие, младенцы.
«А почему это должно быть вашей проблемой?» — захотелось спросить мне, но я, конечно, сдержалась, потому что такое прозвучало бы неприлично, а теперь и вовсе, кажется, называется эйджизм — дискриминация по возрасту. Пришедшей ко мне на прием женщине было столько лет, что маленьких детей, а уж тем более младенцев у нее вроде бы быть не должно. Но может быть, под ногами вечно крутятся внуки, а отселить детей не получается? Или — об этом думать очень не хотелось — она осталась одинокой на пороге пожилого возраста, поддалась на какие-то окружающие веяния, усыновила ребенка и теперь об этом жалеет?
— Я сейчас живу одна, — сказала женщина, легко опровергая оба моих предположения.
Я по-прежнему недоумевала, но решила подождать, пока она мне сама все расскажет — женщина явно была из той категории клиентов, которые приходят «выговориться».
— Мне кажется, это неправильно. И я сама себе в этой ситуации неприятна. Может быть, на меня давят какие-то общественные стереотипы, а может быть, со мной и вправду что-то не так. Возможно, с этим можно что-то сделать. Или вы с такими, как я, уже не работаете? Только с молодыми?
«Так это у кого из нас этот самый эйджизм?» — мысленно усмехнулась я, а вслух сказала: — Вы уже ко мне пришли и уже здесь сидите. Давайте рассказывайте, в чем там у вас дело?
— Мне всегда не особо нравились маленькие дети, — сказала женщина. — Я их воспринимала как таких личинок — носятся, едят, возятся, бормочут чего-то. При этом я, конечно, понимала: это нормально, они так готовятся ко взрослой жизни, проходят разные этапы развития, обучения. Самое смешное, что я и себя, и своих сверстников помню из детства именно такими — бестолково суетящимися, бессмысленно хохочущими, неизвестно на что обижающимися и постоянно несущими какую-то чушь. Но современные дети мне не нравятся особо: они шумные, избалованные, говорливые, не умеют молчать и слушать и, кажется, вообще никого, кроме себя, не видят. При этом — новое время, новые песни — родители ими непрерывно восхищаются. И общественное мнение в пользу сверхценности ребенка. А что в нем такого сверхценного? Людей восемь миллиардов. Большинство из них никому ни зачем не нужны и никогда в будущем не понадобятся. В древней общине и даже в средневековом городе каждый их член был ценен и что-то незаменимое для общего выживания делал. А сейчас? Вы никогда не задумывались о том, что вот — обсуждают климатические проблемы, экологические проблемы, истощаемые ресурсы, недостаток питьевой воды и всякое такое — заменить пластик бумажками, бумажки еще чем-то, вырастить мясо в пробирке, перевести бензиновые двигатели на электрические… И никто просто не решается, вероятно, боится сказать очень простую вещь: надо, чтобы на планете жило просто поменьше людей и побольше деревьев и дикой природы…
— Сколько, вам кажется, было бы уместным?
— Ну, один-два миллиарда, мне видится, при современном уровне развития технологий не наносили бы природе особого вреда и могли бы комфортно разместиться и жить в свое удовольствие, не уничтожая планету.
— Да упаси вас господь! Нет, конечно! Я предлагаю просто честно признать наличие этого пути решения цивилизационных проблем, активно его рекламировать, как следствие, поменьше рожать — и через два-три поколения все как раз и стабилизируется. Но, конечно, я понимаю, что никто из власть имущих в современном мире никогда не посмеет сказать об этом вслух, ибо этот миг будет концом его политической карьеры…
— Может быть, вернемся к вашей неприязни к детям?
— Да, конечно. Расскажу на примере. Я осенью летала отдыхать за границу чартерным рейсом, — женщина послушно и как будто с облегчением (выговорилась, но испытывает некоторую неловкость за призыв к уничтожению трех четвертей наличного человечества) перешла к конкретике. — Длинный, многочасовой перелет. И вот в самолете был ребенок, наверное, ему было чуть больше года: он уже умел ходить, но совсем неуверенно. Родители с ребенком сидели сначала рядом со мной через проход, а потом у меня за спиной.
— Много часов орущие в самолете и пинающие спинку впереди стоящего кресла дети вполне могут «конклав довести до людоедства», — процитировала я О. Генри. — Вряд ли в этом случае…
Вышла я из самолета с ощущением, что десять часов подряд таскала камни. А дальше это превратилось почти в навязчивость — это же был чартер, и они оказались со мной в одном отеле. Мне постоянно встречалась эта семья, и куда бы я ни пошла, я слышала ее захлебывающееся «сладкий мой», оборачивалась и видела, как она фыркает в животик своего сына, целует его или кормит — с ложечки (в столовой) или грудью (под деревом на пляже). Однажды в парке я заставила себя вступить в контакт с отцом и младенцем (матери рядом не было, и это меня вдохновило), в надежде, что это поможет, даже подарила ему большую, найденную мною в горном лесу шишку, все прошло хорошо, младенец булькал и смеялся своим многозубым ртом, отец благодарил. Не помогло.
Однажды, увидев их вечером в компании другой пары, я вдруг поняла, что младенец как младенец, даже симпатичный, они все смеялись — и я испытала облегчение, но потом, уходя, прошла мимо и поняла, что это не тот младенец и не те родители — они мне просто уже везде мерещились, понимаете? Ну это же ведь не норма, правда? Эта семья мне и вообще никому ничего плохого не сделала. Что же со мной-то не так?
— У вас ведь нет детей? — я задавала этот вопрос как риторический, уверенная в ответе.
— Почему нет? — удивилась женщина. — Есть взрослый сын. Закончил институт, работает.
— А какие у вас с ним отношения?
— Прекрасные. Были небольшие конфликты в старших классах, но по рассказам знакомых сверстников я быстро поняла, что мне грех жаловаться.
— А когда он был маленьким? Младенцем?
— Вы знаете, я сама себя спрашивала. Не помню. Совсем. Но я тогда сначала доучивалась, потом работала, потом опять училась, фактически работала не прекращая… Кажется, все было нормально. Но я точно не пела ему колыбельных песен. У меня совсем нет слуха.
— А физический контакт?
— Тоже не помню. Отец, мой бывший муж, часто подкидывал его высоко вверх и однажды разбил им люстру — это я хорошо запомнила.
— Ребенок не пострадал?
— Ничуть. Даже не испугался. Отец его поймал, а люстра осыпалась на пол мелкими осколками.
— Моя невестка ждет ребенка, — женщина сплела пальцы и уставилась на них застывшим взглядом. — Через два месяца рожать.
— Какие у вас отношения с невесткой?
— Отличные. Ее мать умерла, когда ей было 20, она очень ко мне прислушивается.
— Проговорите вслух подробно.
— Ну конечно. Это вам не шесть миллиардов людей прикончить для соблюдения экологического равновесия, — проворчала я. — Вы считаете, что через два месяца должны стать опорой молодой женщине, рано потерявшей собственную мать, и ее младенцу, вашему внуку или внучке. Но не уверены, что сможете. Вам не нравятся младенцы. Вам не близка физиологическая часть материнства. Вы боитесь, что, столкнувшись с ней вплотную, вы испытаете не умиление, а отвращение, не сможете его скрыть и начнете презирать за это саму себя. И таким образом утяжелите общую ситуацию, обманете ожидания сына и невестки и не сыграете роль, которую полагаете для себя (умной, взрослой и опытной женщины) должной. Вам не нравятся современные детоцентричные принципы воспитания. Вы воспитывали своего сына иначе, но даже не помните как, и поэтому ничего не можете им противопоставить. Вы подозреваете, что, может быть, с детьми как раз и надо «петь и фыркать в животик», и от этого вас мутит еще больше… Так?
— Именно так, — женщина вытерла лоб ладонью. — О господи… С этим вообще можно что-то сделать?
— Думаю, что сейчас нельзя.
Она кивнула с выражением «ну я так и знала»:
— Вы полагаете, что, когда внук родится, что-то может измениться, что-то включится, бабушки всегда любят внуков и всякое такое?
— Нет, я имею в виду не это, хотя и этого, конечно, исключить никак нельзя. Жизнь наших гормонов и их взаимодействие с нервной системой до сих пор в значительной степени загадочная штука. Но я говорю о другом. Вы не должны.
— Что не должна? Участвовать в их жизни? Сделать вид, что никакого внука с невесткой в природе не существует? Да у нас же квартиры в соседних домах! Как это будет выглядеть?
— Вот. Вы сами все и сказали. Вам сейчас не нужны никакие внуки-младенцы, вас начинает тошнить даже от мысли о них. Как будет дальше — увидим, но пока так. Из этого и исходим. Сын с невесткой хотят своего ребенка?
— Вот и хорошо. Он им нужен. Матери и отца младенцу вполне достаточно. Вам же нужно другое. Вы хотите хорошо выглядеть в своих (и чужих, наверное, тоже) глазах, достойно сыграть роль. И вы честны перед собой — это огромный ресурс, поверьте. Переделать вас нельзя. Но нужное вам можно обеспечить сравнительно легко и практически без потерь.
— Чего вам больше всего не хватало, когда вы были молодой матерью? Это вы наверняка вспомните. Ну! Неужели колыбельных песен для дорогой крошки?
— Времени, — подумав, сказала женщина. — Еще, пожалуй, рук, чтобы все переделать. Муж мало мне помогал.
— Ну вот, вы и будете этими руками для своей невестки. Пришла, подарила крошке шишку, сварила обед, напоила молодую мать чаем, расспросила о всяком (можно расспрашивать о здоровье, делах и планах самой невестки, а крошку вообще не упоминать, молодым матерям часто обидно, что их рассматривают как придаток к младенцу и до них самих никому дела нет), покатала во дворе коляску со спящей занавешенной крошкой (невестка пока сама поспит) — и все, свободна. Не забывайте о сыне — молодые отцы в начале отцовской карьеры часто чувствуют себя совсем заброшенными, сходите с ним в филармонию…
— Ну, мы с ним скорее на рок-концерт сходим, — засмеялась женщина. — Мы оба рок любим.
— Тогда, конечно, на рок-концерт, — покладисто согласилась я.
— И вы думаете, этого достаточно?
— Чтобы выглядеть порядочно в своих и чужих глазах? Да более чем!
— Да в общем-то не зря, наверное. Страх — это сигнал к ориентировке. Самопознание ведь идет в любом возрасте и в любом же возрасте эффективно («Ой, все-таки эйджизм меня, кажется, догнал!» — подумала я). Вот попутно выяснилось, что вы как-то потеряли целый большой и важный кусок своей собственной жизни — воспитание вашего единственного сына. Возможно, теперь вам постепенно удастся его себе вернуть. Ведь невестке-то потом, после сыновьего младенчества и фырканья в животик, понадобится вашего внука еще и воспитывать. Куда она тогда посмотрит? У кого спросит? И что вы ей скажете? Нельзя же только ругать современный детоцентризм. Нужна и позитивная программа.
— Мои года — мое богатство? — улыбнулась женщина.
— Да, именно так! — я кивнула и улыбнулась ей в ответ.
Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект «Сноб» — Личное». Присоединяйтесь