Но в памяти моей такая скрыта мощь что
В памяти такая скрыта мощь
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Давид Самойлов. Память
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Давид Самойлов. Любимые стихи ( 13 )
Ах, наверное, Анна Андревна,
Вы вовсе не правы.
Не из сора родятся стихи,
А из горькой отравы,
А из горькой и жгучей,
Которая корчит и травит.
И погубит.
И только травинку
Для строчки оставит.
***
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,-
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.
Let’s go to this town,
The long-forgotten places.
We’ll leave at luggage office
Past years, as suitcases.
The fall’s already ripened
As plums with bluish glow.
A bird’s and clouds’ flying
Are leisurely and slow.
And what was vague and rippled
And loose and rather messy
Cold fastens by its spittle
As swallows do when nesting.
That I was wrong when, sometimes,
I passions kept at bay.
That there is no safe play.
That there is no safe play.
Не люблю я «Старый замок» — кисловатое винцо.
А люблю я старых Зямок, их походку и лицо.
«Старый замок» — где в нем крепость?
Градусов до десяти.
Старый Зямка — это крепость,
Зямок! — мать его ети.
Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.
Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!
Я написал стихи о нелюбви.
И ты меня немедля разлюбила.
Неужто есть в стихах такая сила,
Что разгоняет в море корабли?
Неужто без руля и без ветрил
Мы будем врозь блуждать по морю ночью?
Не верь тому, что я наговорил,
И я тебе иное напророчу.
Пройти вдоль нашего квартала,
Где из тяжелого металла
Излиты снежные кусты,
Как при рождественском гаданье.
Зачем печаль? Зачем страданье?
Когда так много красоты!
Но внешний мир — он так же хрупок,
Как мир души. И стоит лишь
Невольный совершить проступок:
Встряхни — и ветку оголишь.
Он с лета присмотрел укромное местечко.
И вот теперь гудит, как малый вертолёт.
Слились в единый хор метель, и он, и печка.
Не бейте комара! Пускай себе поёт!
И будет славен он, зловредный сын болота,
И в Красной книге как редчайший зверь храним,
И будет на него запрещена охота,
И станет браконьер охотиться за ним.
Гудит, поёт комар, ликует напоследок,
Он уцелел в щели и рассказал о том.
Не бейте комара хотя б за то, что редок.
А польза или вред узнаются потом.
Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слёзы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я — маленький, глупый, больной.
И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах.
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.
И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.
Не смей, не смей из глуби доставать
Все то, что там скопилось и окрепло!
Пускай хранится глухо, немо, слепо,
Пускай! А если вырвется из склепа,
Я предпочел бы не существовать,
Не быть.
Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.
Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?
Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?
Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?
И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!
Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!
Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.
Читает Михаил Казаков:
Лет через пять, коли дано дожить,
Я буду уж никто: бессилен, слеп.
И станет изо рта вываливаться хлеб,
И кто-нибудь мне застегнет пальто.
Неряшлив, раздражителен, обидчив,
Уж не отец, не муж и не добытчик.
Порой одну строфу пролепечу,
Но записать ее не захочу.
Смерть не ужасна — в ней есть высота,
Недопущение кощунства.
Ужасна в нас несоразмерность чувства
И зависть к молодости — нечиста.
Не дай дожить, испепели мне силы.
Позволь, чтоб сам себе глаза закрыл.
Чтоб, заглянув за край моей могилы,
Не думали: «Он нас освободил».
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Метки
—Цитатник
Снегирь – птица загадочная—в живописи художников Снегирь – птица загадочная—в живописи художников.
Николай Гнатюк. Я уеду Знов на серці печаль, знову кличе дорога. Ти майбутнє стрічай і даремно.
Когда я очень затоскую, Достану книжку записную. 1. на уровне сердца Когда я очень затос.
Barbara Furtuna Я не могу назвать это музыкой..Не могу назвать песней, песнопением..Этому не мож.
—Новости
—Ссылки
—Музыка
—Фотоальбом
Апрельская синь небесная
—Видео
—Всегда под рукой
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Я зарастаю памятью.
Шумит, не умолкая, память-дождь.
И, как безумная, хохочет
И плачет память над тобой.
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Но в памяти моей такая скрыта мощь что
Подставь ладонь под снегопад,
Под искры, под кристаллы.
Они мгновенно закипят,
Показать полностью.
Как плавкие металлы.
Они растают, потекут
По линиям руки.
И станут линии руки
Изгибами реки.
Другие линии руки
Пролягут как границы,
И я увижу городки,
Дороги и столицы.
А кто-нибудь идёт домой,
А кто-то едет в гости.
А кто-то, как всегда зимой,
Снег собирает в горсти.
Как ты просторен и широк,
Мирок на пятерне.
Я для тебя, наверно, бог,
И ты послушен мне.
Я берегу твоих людей,
Храню твою удачу.
И малый мир руки моей
Я в рукавичку прячу.
Села утка за рояль
И сказала: — Кряк!
Я сыграю вам сейчас
Польку-краковяк.
Показать полностью.
Слон уселся за рояль
И промолвил он:
— Я исполню вам сейчас
Вальс «Осенний слон».
За рояль уселся кит,
Звери ждут, а он молчит.
Помолчал немного,
Поклонился строго.
И тогда сказал жираф
Курице-наседке:
-Это нам исполнил кит
Арию креветки.
У кита хороший вкус —
Опера «Китовый ус». Р.Сеф.
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Показать полностью.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься… Давид Самойлов
Над землею такой снегопад,
Что, хоть прежние помним уроки,
Не хватает машин и лопат,
Чтоб расчистить дворы и дороги.
Показать полностью.
Завалило скамью у пруда,
Замурована статуя в нише.
Провисают в полях провода,
Прогибаются плоские крыши.
И, привычен удерживать вес,
Сад фруктовый, разбитый рядами,
Белым снегом, упавшим с небес,
Отягчен, как земными плодами.
…Где тот день, потонувший в снегу,
Лишь недавним отмеченный годом?
Где тот мальчик, несущий слегу –
Сбить нарост утолщенный над входом?
Где та женщина в белом платке,
Что прошла параллельно ограде
И, как сахар в парном молоке,
Растворилась в дневном снегопаде.
ВОСПОМИНАНИЯ О ТЫЛЕ
Однажды зимой в сорок третьем
Судьба фронтовая моя,
Как будто наградой отметив,
Показать полностью.
Закинула в наши края.
В ремнях, в полушубке дубленом
Мне был и мороз – не мороз,
С пайком на неделю законным,
Что выдал румяный начхоз.
Мне письма из дома писали:
«Живем мы неплохо, сынок…»
Я знал, что не так, но из дали
Представить всю правду не мог.
И, спрыгнув на станции Тихвин
С платформы состава пустой,
В вокзале полуночно-тихом
Я встретился с правдой самой.
В нетопленном спящем вокзале
Я в кружку набрал кипяток
И пахнущий хлебом и салом
Тугой развязал вещмешок.
И я бы поел, только тотчас
Почувствовал, севши к столу:
Две женщины (с матерью дочка)
Проснулись в недальнем углу.
Как на золотистое чудо
В багровой солдатской руке,
Они загляделись оттуда
В стыдливой и скорбной тоске
На хлеб,
Две проезжих хозяйки,
Что сами его и пекли
Для фронта в тылу,
Без утайки,
Как только они и могли.
Давно это было, а было…
Стал в горле кусок поперек,
Когда вдруг одна попросила:
– Продайте нам хлеба, сынок…
Продайте, отнюдь не подайте…
Еще не стара, молода,
Иначе не скажешь, – хозяйка,
Сама высока и горда.
Я слов благодарных не слушал
С росинками радостных слез.
Оставил недопитой кружку
И выскочил в ночь на мороз.
Но в памяти моей такая скрыта мощь что
Подставь ладонь под снегопад,
Под искры, под кристаллы.
Они мгновенно закипят,
Как плавкие металлы.
Показать полностью.
Они растают, потекут
По линиям руки.
И станут линии руки
Изгибами реки.
Другие линии руки
Пролягут как границы,
И я увижу городки,
Дороги и столицы.
А кто-нибудь идет домой,
А кто-то едет в гости.
А кто-то, как всегда зимой,
Снег собирает в горсти.
Как ты просторен и широк,
Мирок на пятерне.
Я для тебя, наверно, бог,
И ты послушен мне.
Я берегу твоих людей,
Храню твою удачу.
И малый мир руки моей
Я в рукавичку прячу.
Давид Самойлов
Задуматься,
В себя уйти,
Пошарить в памяти,
Как в доме,
Где ничего живого,
Показать полностью.
Кроме
Сверчка в подполье,
Не найти.
Но есть в нем признаки житья!
Чуть заскрипела половица –
И звуки, запахи и лица
Явились из небытия.
У памяти –
Двойное дно,
За переборкой –
Переборка,
И потаенного полно
Мое факирское ведерко.
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Показать полностью.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было, зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
Все реже думаю о том.
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.
Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?
Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Когда обманчивая внешность
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?
И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!
Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!
Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.
Давид Самойлов
Давид Самойлов является фронтовым поэтом, который, как и многие другие, ушел на войну со школьной скамьи,но лирические стихи у него прекрасны.Многие стихи посвящены поэтам. У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.
Показать полностью.
Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.
И были дни, и падал снег,
Как теплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.
Когда уже надежды нет,
И опостылел белый свет,
И невозможно жить с людьми,
О, господи, подай любви!
Показать полностью.
Когда нет солнца в небесах,
И птицы не поют в лесах,
И в синем море нет ладьи,
О, господи, подай любви!
Когда почти что свет угас
И близится последний час,
Душа, в порыве воззови:
О, господи, подай любви!
Когда уже лежишь на дне,
Не мысля о грядущем дне,
Но что-то теплится в крови:
О, господи, подай любви!
Давид Самойлов
Жалость нежная пронзительней любви.
Жалость нежная пронзительней любви.
Состраданье в ней преобладает.
В лад другой душе душа страдает.
Показать полностью.
Себялюбье сходит с колеи.
Страсти, что недавно бушевали
И стремились все снести вокруг,
Утихают,
возвышаясь вдруг
До самоотверженной печали.
Странно стариться,
Очень странно.
Недоступно то, что желанно.
Показать полностью.
Но зато бесплотное весомо —
Мысль, любовь и дальний отзвук грома.
Тяжелы, как медные монеты,
Слезы, дождь. Не в тишине, а в звоне
Чьи-то судьбы сквозь меня продеты.
Тяжела ладонь на ладони.
Даже эта легкая ладошка
Ношей кажется мне непосильной.
Непосильной,
Даже для двужильной,
Суетной судьбы моей… Вот эта,
В синих детских жилках у запястья,
Легче крылышка, легче пряжи,
Эта легкая ладошка даже
Давит, давит, словно колокольня…
Раздавила руки, губы, сердце,
Маленькая, словно птичье тельце.
Не торопи пережитого
Не торопи пережитого,
Утаивай его от глаз.
Для посторонних глухо слово
Показать полностью.
И утомителен рассказ.
А ежели назреет очень
И сдерживаться тяжело,
Скажи, как будто между прочим
И не с тобой произошло.
А ночью слушай — дождь лопочет
Под водосточною трубой.
И, как безумная, хохочет
И плачет память над тобой.
Неужели всю жизнь надо маяться!
Повтори, воссоздай, возверни
Повтори, воссоздай, возверни
Жизнь мою, но острей и короче.
Слей в единую ночь мои ночи
Показать полностью.
И в единственный день мои дни.
Перебирая наши даты
Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
Показать полностью.
И в гуманисты в сорок пятом.
А гуманизм не просто термин,
К тому же, говорят, абстрактный.
Я обращаюсь вновь к потерям,
Они трудны и невозвратны.
Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.
И вроде день у нас погожий,
И вроде ветер тянет к лету.
Аукаемся мы с Серёжей,
Но леса нет, и эха нету.
А я всё слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая.
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
*****
Говорили — ладно, потерпи,
время — оно быстро пролетит.
Пролетело.
Говорили — ничего, пройдёт,
Показать полностью.
станет понемногу заживать.
Заживало.
Станет понемногу заживать,
буйною травою зарастать.
Зарастало.
Время лучше всяких лекарей,
время твою душу исцелит.
Исцелило.
Ну и ладно, вот и хорошо,
смотришь — и забылось наконец.
Не забылось.
В памяти осталось — просто в щель,
как зверёк, забилось.
1
Бездна памяти, расширяющаяся Вселенная,
вся из края в край обжитая и заселённая,
Показать полностью.
вместе с вьюгами, снегопадами и метелями,
как реликтовый лес не вянущий, вся зелёная.
Бездна памяти, беспредельное мироздание,
расходящиеся галактики и туманности,
где всё давнее
только чётче и первозданнее,
очевиднее и яснее до самой малости.
Расширяющаяся Вселенная нашей памяти.
Гулкой вечностью дышит небо её вечернее.
И когда наши звёзды,
здесь умирая,
падают,
в небе памяти загорается их свечение.
И уходят они всё дальше путями млечными,
и, хранимое небом памяти, её безднами,
всё земное моё
ушедшее и минувшее
с высоты на меня очами глядит небесными.
И звучат, почти как земные, только
пронзительней,
погребальные марши, колокола венчальные,
и чем дальше даль, тем смиреннее
и просительней
эти вечные очи, эти глаза печальные.
Бездна памяти, ты как моря вода зелёная,
где волна к волне, всё уходит и отдаляется,
но вода, увы, слишком горькая и солёная,
пьёшь и пьёшь её, а всё жажда не утоляется.
И опять стоишь возле этой безлюдной пристани,
одиноко под небесами ночными тёмными,
и глядишь туда всё внимательнее и пристальней,
ещё миг один — и руками коснёшься тёплыми.
2
Небо памяти, ты с годами всё идилличнее,
как наивный рисунок, проще и простодушнее.
Умудрённый мастер с холста удаляет лишнее,
и становится фон прозрачнее и воздушнее.
Надвигается море, щедро позолочённое,
серебристая ель по небу летит рассветному.
Забывается слишком пасмурное и чёрное,
уступая место солнечному и светлому.
Словно тихим осенним светом душа наполнилась,
и, как сон, её омывает теченье тёплое.
И не то что бы всё дурное уже не помнилось,
просто чаще припоминается что-то доброе.
Это странное и могучее свойство памяти,
порождённое зрелым опытом, а не робостью, —
постепенно
воспоминанья взрывоопасные
то забавной, а то смешной вытеснять
подробностью.
И всё чаще мы, оставляя как бы за скобками
и беду, и боль, и мучения все, и тяготы,
вспоминаем уже не лес, побитый осколками,
а какие там летом сладкие были ягоды.
Вспоминается спирт и брага, пирушка давняя,
а не степь, где тебя бураны валили зимние,
и не бинт в крови, и не коечка госпитальная,
а та нянечка над тобою — глазищи синие.
Вспоминаются губы, руки и плечи хрупкие,
и приходит на память всякая мелочь разная.
И бредут по земле ничейной ромашки крупные,
и пылает на минном поле клубника красная.
3
Небо памяти, идиллический луг с ромашками,
над которым сияет солнце и птица кружится,
но от первого же движенья неосторожного
сразу вдребезги разлетается всё и рушится.
Прикипают к ледовой корке ладони потные.
Под руками перегревается сталь калёная.
И стоят на столе стаканы, до края полные,
и течёт по щеке небритой слеза солёная.