О чем говорил мальчик
О чем говорил мальчик
Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:
— Обезболивания не нужно, доктор!
— Почему? Будет тяжко, Николай Иванович.
— Все равно! Я вам не помешаю.
Во время операции он ни разу не застонал…
Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.
Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.
Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.
Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…
Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.
Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.
Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить?
— Что же ты… Спрашивай.
Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.
Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…
Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.
— Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.
Это меня озадачило.
И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…
Ответить мне не пришлось. У ворот затормозила машина. По аллее быстро шел вожатый, радостно кивая мне головой: в город я попаду вовремя.
Я уехал, унося с собой его пытливый, требующий взгляд и вопросы, которые бередили его душу.
Я продолжаю наш разговор. Я отвечаю тебе, мой мальчик. Отвечаю, как умею, как знаю. Может быть, ты прочтешь эту книгу и она поможет тебе.
О чем говорил мальчик
Надо мной смеются за то, что я всех жалею, Девчонкой дразнят. Учительница немецкого языка у нас старенькая, плохо слышит. Вот Левкин выйдет к доске и при всем классе вслух скажет: «Глухая тетеря!» Она не разберет, улыбается на всякий случай просит повторить. Он снова: «Глухая тетеря!» Класс хохочет. Она морщится, видно, переживает что глохнет, смотрит ему на губы: «Пожалуйста, скажи еще раз!» А он со спокойным лицом, громко: «Я сказал: «Гутен морген». Смелый! Я так не могу — вдруг она поймет, что над ней смеются. За глухоту!
А то еще первоклассников пугать начнут… Я даже лягушку жалею, когда ее мучают.
Соседка все твердит маме: «Что ты его так воспитываешь — всех жалеть! Пропадет».
Наверное, у настоящего героя сердце должно быть железное.
Первая стычка Гриши Воронихина с Боголеповым произошла шестнадцатого июля 1941 года. И я был тому свидетелем.
Мы с Гришей шли по гаревой дорожке московского стадиона на медицинское освидетельствование. Осмотр происходил в помещении под Северной трибуной, и мы, пока шли от Южной, успели кое о чем поспорить.
Он остановился и загородил дорогу, тараща на меня свои близорукие глаза.
В этот момент из помещения медицинского пункта выкатилась с топотом и криком толпа наших будущих однополчан во главе с Боголеповым. Это был здоровенный парень с лихим вороным чубом и черными, как пуговицы, глазами. В вытянутой руке он держал за хвост мышонка и, громко похохатывая, говорил:
О чем говорил мальчик
Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:
— Обезболивания не нужно, доктор!
— Почему? Будет тяжко, Николай Иванович.
— Все равно! Я вам не помешаю.
Во время операции он ни разу не застонал…
Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.
Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.
Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.
Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…
Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.
Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.
Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить?
— Что же ты… Спрашивай.
Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.
Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…
Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.
— Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.
Это меня озадачило.
И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…
Ответить мне не пришлось. У ворот затормозила машина. По аллее быстро шел вожатый, радостно кивая мне головой: в город я попаду вовремя.
Я уехал, унося с собой его пытливый, требующий взгляд и вопросы, которые бередили его душу.
Я продолжаю наш разговор. Я отвечаю тебе, мой мальчик. Отвечаю, как умею, как знаю. Может быть, ты прочтешь эту книгу и она поможет тебе.
О чем говорил мальчик
Надо мной смеются за то, что я всех жалею, Девчонкой дразнят. Учительница немецкого языка у нас старенькая, плохо слышит. Вот Левкин выйдет к доске и при всем классе вслух скажет: «Глухая тетеря!» Она не разберет, улыбается на всякий случай просит повторить. Он снова: «Глухая тетеря!» Класс хохочет. Она морщится, видно, переживает что глохнет, смотрит ему на губы: «Пожалуйста, скажи еще раз!» А он со спокойным лицом, громко: «Я сказал: «Гутен морген». Смелый! Я так не могу — вдруг она поймет, что над ней смеются. За глухоту!
А то еще первоклассников пугать начнут… Я даже лягушку жалею, когда ее мучают.
Соседка все твердит маме: «Что ты его так воспитываешь — всех жалеть! Пропадет».
Наверное, у настоящего героя сердце должно быть железное.
Первая стычка Гриши Воронихина с Боголеповым произошла шестнадцатого июля 1941 года. И я был тому свидетелем.
Мы с Гришей шли по гаревой дорожке московского стадиона на медицинское освидетельствование. Осмотр происходил в помещении под Северной трибуной, и мы, пока шли от Южной, успели кое о чем поспорить.
Он остановился и загородил дорогу, тараща на меня свои близорукие глаза.
В этот момент из помещения медицинского пункта выкатилась с топотом и криком толпа наших будущих однополчан во главе с Боголеповым. Это был здоровенный парень с лихим вороным чубом и черными, как пуговицы, глазами. В вытянутой руке он держал за хвост мышонка и, громко похохатывая, говорил:
О чем говорил мальчик
ЧЕТВЕРТОЕ ИЗДАНИЕ 1
О чем говорил мальчик 1
О чем говорил мальчик 3
О чем говорил мальчик 4
О чем говорил мальчик 6
О чем говорил мальчик 9
О чем говорил мальчик 10
О чем говорил мальчик 12
О чем говорил мальчик 13
Альберт Вениаминович Цессарский
О чем говорил мальчик
ЧЕТВЕРТОЕ ИЗДАНИЕ
Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:
— Обезболивания не нужно, доктор!
— Почему? Будет тяжко, Николай Иванович.
— Все равно! Я вам не помешаю.
Во время операции он ни разу не застонал…
Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.
Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.
ВСТРЕЧА
Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.
Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…
Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.
Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.
Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить?
— Что же ты… Спрашивай.
Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.
Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…
Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.
— Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.
Это меня озадачило.
И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…
Ответить мне не пришлось. У ворот затормозила машина. По аллее быстро шел вожатый, радостно кивая мне головой: в город я попаду вовремя.
Я уехал, унося с собой его пытливый, требующий взгляд и вопросы, которые бередили его душу.
Я продолжаю наш разговор. Я отвечаю тебе, мой мальчик. Отвечаю, как умею, как знаю. Может быть, ты прочтешь эту книгу и она поможет тебе.
О чем говорил мальчик
Надо мной смеются за то , что я всех жалею , Девчонкой дразнят. Учительница немецкого языка у нас старенькая , плохо слышит. Вот Левкин выйдет к доске и при всем классе вслух скажет: «Глухая тетеря!» Она не разберет , улыбается на всякий случай просит повторить . Он снова: «Глухая тетеря!» Класс хохочет. Она морщится , видно, переживает что глохнет, смотрит ему на губы: «Пожалуйста, скажи еще раз!» А он со спокойным лицом, громко: «Я сказал: «Гутен морген». Смелый! Я так не могу — вдруг она поймет, что над ней смеются. За глухоту!
А то еще первоклассников пугать начнут… Я даже лягушку жалею, когда ее мучают.
Соседка все твердит маме: «Что ты его так воспитываешь — всех жалеть! Пропадет».
Наверное, у настоящего героя сердце должно быть железное.
ГРИША
Первая стычка Гриши Воронихина с Боголеповым произошла шестнадцатого июля 1941 года. И я был тому свидетелем.
Мы с Гришей шли по гаревой дорожке московского стадиона на медицинское освидетельствование. Осмотр происходил в помещении под Северной трибуной, и мы, пока шли от Южной, успели кое о чем поспорить.
Он остановился и загородил дорогу, тараща на меня свои близорукие глаза.
В этот момент из помещения медицинского пункта выкатилась с топотом и криком толпа наших будущих однополчан во главе с Боголеповым. Это был здоровенный парень с лихим вороным чубом и черными, как пуговицы, глазами. В вытянутой руке он держал за хвост мышонка и, громко похохатывая, говорил:
— Солдату первым делом требуется быстрота. Ясно, понятно? Засим твердость руки и беспощадность к противнику.- Он любовно оглядел серого мышонка, который, болтаясь на хвостике, отчаянно выгибал спинку и перебирал в воздухе лапками.- Сейчас мы его… прекратим.
О чем говорил мальчик
Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:
— Обезболивания не нужно, доктор!
— Почему? Будет тяжко, Николай Иванович.
— Все равно! Я вам не помешаю.
Во время операции он ни разу не застонал…
Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.
Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.
Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.
Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…
Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.
Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.
Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить?
— Что же ты… Спрашивай.
Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.
Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…
Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.
— Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.
Это меня озадачило.
И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…
Ответить мне не пришлось. У ворот затормозила машина. По аллее быстро шел вожатый, радостно кивая мне головой: в город я попаду вовремя.
Я уехал, унося с собой его пытливый, требующий взгляд и вопросы, которые бередили его душу.
Я продолжаю наш разговор. Я отвечаю тебе, мой мальчик. Отвечаю, как умею, как знаю. Может быть, ты прочтешь эту книгу и она поможет тебе.
О чем говорил мальчик
Надо мной смеются за то, что я всех жалею, Девчонкой дразнят. Учительница немецкого языка у нас старенькая, плохо слышит. Вот Левкин выйдет к доске и при всем классе вслух скажет: «Глухая тетеря!» Она не разберет, улыбается на всякий случай просит повторить. Он снова: «Глухая тетеря!» Класс хохочет. Она морщится, видно, переживает что глохнет, смотрит ему на губы: «Пожалуйста, скажи еще раз!» А он со спокойным лицом, громко: «Я сказал: «Гутен морген». Смелый! Я так не могу — вдруг она поймет, что над ней смеются. За глухоту!
А то еще первоклассников пугать начнут… Я даже лягушку жалею, когда ее мучают.
Соседка все твердит маме: «Что ты его так воспитываешь — всех жалеть! Пропадет».
Наверное, у настоящего героя сердце должно быть железное.
Первая стычка Гриши Воронихина с Боголеповым произошла шестнадцатого июля 1941 года. И я был тому свидетелем.
Мы с Гришей шли по гаревой дорожке московского стадиона на медицинское освидетельствование. Осмотр происходил в помещении под Северной трибуной, и мы, пока шли от Южной, успели кое о чем поспорить.
Он остановился и загородил дорогу, тараща на меня свои близорукие глаза.
В этот момент из помещения медицинского пункта выкатилась с топотом и криком толпа наших будущих однополчан во главе с Боголеповым. Это был здоровенный парень с лихим вороным чубом и черными, как пуговицы, глазами. В вытянутой руке он держал за хвост мышонка и, громко похохатывая, говорил:
О чем говорил мальчик
Однажды, когда замечательный разведчик нашего партизанского отряда Николай Иванович Кузнецов был ранен и я уже готовился начать операцию, он вдруг отвел мою руку:
— Обезболивания не нужно, доктор!
— Почему? Будет тяжко, Николай Иванович.
— Все равно! Я вам не помешаю.
Во время операции он ни разу не застонал…
Вскоре Кузнецов стал поправляться, и тогда я спросил, зачем ему понадобилось так мучить себя.
Вот о том, как создавали свои характеры те, кого я знал, кого встречал в жизни, я и написал эту книжку.
Мы встретились с ним прошлым летом в Подмосковье.
Я рассказываю о давно минувших днях Отечественной войны. О партизанских дорогах. О подвигах разведчиков на захваченной врагом земле. И так хочется передать ребятам главное, чем жили мы в те годы, что и сейчас переполняет сердце…
Странные люди эти взрослые. Никак не угомонятся! Ну, прожили жизнь. Ну, совершили кое-что. А им все мало.
Да, нам все мало. Нам непременно нужно, чтоб и после смерти жизнь наша продлилась. Чтоб дети наши продолжали любить нашей любовью и ненавидеть нашей ненавистью. Чтоб это стало частью их Души.
Один мальчик слушал совсем не так, как другие. Не отрываясь, не шевелясь, он серьезно и даже мрачно глядел на меня и о чем-то напряженно думал.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить?
— Что же ты… Спрашивай.
Он потупился еще больше. Потом неожиданно повернулся и медленно пошел прочь.
Тоскливо ныло в груди, оттого что мне этого никогда не испытать! Ведь мне было тогда всего двенадцать лет…
Шорох заставил обернуться. Рядом стоял тот самый молчаливый мальчик. Опустив голову, он исподлобья смотрел на меня и не говорил ни слова.
— Нет,- сказал он тихо и жалобно,- я не смогу. Я никогда не стану героем.
Это меня озадачило.
И вдруг мальчик заговорил. Заговорил торопливо, горячо. Обо всем, что мучило его. Чего не понимал. Что казалось недостижимым…
Ответить мне не пришлось. У ворот затормозила машина. По аллее быстро шел вожатый, радостно кивая мне головой: в город я попаду вовремя.
Я уехал, унося с собой его пытливый, требующий взгляд и вопросы, которые бередили его душу.
Я продолжаю наш разговор. Я отвечаю тебе, мой мальчик. Отвечаю, как умею, как знаю. Может быть, ты прочтешь эту книгу и она поможет тебе.
О чем говорил мальчик
Надо мной смеются за то, что я всех жалею, Девчонкой дразнят. Учительница немецкого языка у нас старенькая, плохо слышит. Вот Левкин выйдет к доске и при всем классе вслух скажет: «Глухая тетеря!» Она не разберет, улыбается на всякий случай просит повторить. Он снова: «Глухая тетеря!» Класс хохочет. Она морщится, видно, переживает что глохнет, смотрит ему на губы: «Пожалуйста, скажи еще раз!» А он со спокойным лицом, громко: «Я сказал: «Гутен морген». Смелый! Я так не могу — вдруг она поймет, что над ней смеются. За глухоту!
А то еще первоклассников пугать начнут… Я даже лягушку жалею, когда ее мучают.
Соседка все твердит маме: «Что ты его так воспитываешь — всех жалеть! Пропадет».
Наверное, у настоящего героя сердце должно быть железное.
Первая стычка Гриши Воронихина с Боголеповым произошла шестнадцатого июля 1941 года. И я был тому свидетелем.
Мы с Гришей шли по гаревой дорожке московского стадиона на медицинское освидетельствование. Осмотр происходил в помещении под Северной трибуной, и мы, пока шли от Южной, успели кое о чем поспорить.
Он остановился и загородил дорогу, тараща на меня свои близорукие глаза.
В этот момент из помещения медицинского пункта выкатилась с топотом и криком толпа наших будущих однополчан во главе с Боголеповым. Это был здоровенный парень с лихим вороным чубом и черными, как пуговицы, глазами. В вытянутой руке он держал за хвост мышонка и, громко похохатывая, говорил: