О чем книга экклезиаста
Книга Екклесиаста — смысл послания и ее значение для человека
О чем на самом деле библейская Книга Екклесиаст? Я прочитал ее однажды, и она показалась мне какой-то безнадежной, не считая 12 главы. В ней говорится, что жизнь не имеет особого смысла. Послание Екклесиаста сильно отличается от оптимистического послания Евангелия.
В чем смысл библейской Книги Екклесиаст?
В Библии содержится большое количество различных литературных жанров. Бог взаимодействует с человеком через множество путей. В Библии есть историческая, поэтическая, повествовательная, пророческая, апокалиптическая и другие виды литературы и жанров. В большей части Библии говорит с нами. Но существуют книги, в которых на самом деле мы обращаемся к Богу. Одна из таких книг — Псалмы. Это книга, в большей части которой которой человек обращается к Богу. В эту же категорию попадает Книга Иова. Книга Притчей и Екклесиаста — книги, в которых одни люди обращаются к другим людям. Другими словами, эти книги вдохновлены Богом, но в них один человек обращается к другим при помощи человеческих вещей. Эти книги о мудрости. Они о практических советах. Это не теологические книги.
Книга Екклесиаста — это своего рода человеческая философия, но философия вдохновленная Богом. В Книге Екклесиаста содержатся записи невероятно мудрого, образованного, обладающего большим жизненным опытом человека. Он размышляет о жизни и ее смысле. Это не пророчества! Это не история! Это не доктринальная книга! Эта книга о жизни на земле, или как сказал Соломон: «о жизни под Солнцем».
По всем этим причинам нам не стоит ожидать от Книги Екклесиаст того же, чего и от других книг Библии. Книга Екклесиаст пессимистична, потому что жизнь человека без Бога не имеет смысла и даже надежды. Соломон сказал об этом. Он должен знать, что говорит. Нам не надо лично проходить через все это, т. к. Соломон уже сделал все это за нас. Сделает богатство нас счастливыми? Если бы да, то Соломон знал бы об этом. Но богатство не делает человека счастливее. Сделает ли образование, или развлечения нас счастливее? Соломон говорит, что лучше быть образованным, чем не образованным. Лучше быть успешным, чем не успешным. Лучше быть богатым, чем бедным. Но ни одна из этих вещей не сделает нас счастливыми.
Как я уже сказал, в этой книге один человек обращается к другим людям. Книга Екклесиаста — единственная книга подобного рода в Библии. Именно так к ней и стоит относиться. Послание Екклесиаста не оптимистично, потому что жизнь человека только ради человеческих вещей не так хороша. В свете смерти жизнь становится пустой и бессмысленной. Нам нужен Бог, ведь без Него все, к чему так стремится человек, теряет свой смысл. Согласны ли вы в этом с Соломоном? Я полагаю, что вы согласны. Соломон не стремился преподать нам урок о природе Бога, или о правильных отношениях с Богом. Соломон просто хотел сказать нам, что надо стремиться найти Бога. Хотя эта мысль и появляется лишь к концу вей книги. Это очень хорошая и великая книга!
Джон Окс
Перевод Петров Игорь
Нашли ошибку в статье? Выделите текст с ошибкой, а затем нажмите клавиши «ctrl» + «enter».
Книга «Екклесиаст»: о чем говорится в самой страшной части Ветхого Завета
На греческом языке слово «экклизиастис» (ἐκκλησιαστής) означает того, кто проповедует перед людьми, оратора. Но всякий, кто начинает читать Екклесиаст в Ветхом Завете, сразу же понимает, что эта поучительная книга отличается от остального текста Библии и уж совершенно точно контрастирует с Новым Заветом, который, несмотря на страшные события, которые в нем описываются, заканчивается на высокой ноте надежды соединения человека с Богом и обретения вечной жизни.
Концовка Екклесиаста не настолько очевидна и оптимистична. Тем не менее книга является весьма важной частью Священного Писания.
Все в жизни – «хавель»
Книга Екклезиаста погружает читателя в мрачный, беспросветный мир человека, который всю жизнь был «успешным», но на склоне лет прозрел, что в жизни все суета и в нем нет ничего, ради чего стоило бы прилагать усилия. Слово, которое встречается в Екклесиасте больше 30 раз – это слово «хавель», которое переводится как «суета», но более точный перевод – это «пар», вздох», то есть практически – «ничего», «пустота», «воздух».
Для героя книги вся человеческая жизнь, все его труды, все, что происходит, происходило и будет происходить вокруг – это все только «хавель». И даже мудрость человеческая тоже ничего не значит перед лицом смерти, ибо «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1:18). То есть, говоря языком современности, – «от многих знаний многия печали».
Кто же автор
Но почему так происходит, ведь считается, что книгу написал великий царь Соломон – человек богатый, «успешный», с бесспорным авторитетом. Сам оратор называет себя «сыном Давида» и «царем Иерусалима», однако имя царя при этом нигде не упоминается. Справедливости ради стоит сказать, что в XVI веке вера в авторство Соломона была поколеблена христианским апологетом, протестантом Гуго де Гроотом – настолько ее дух выпадал из общего библейского повествования.
Неизвестно, когда точно был создан Екклесиаст – одни богословы уверяют, что книга была написана между X и VI веками до н. э., другие – что это V–IV век до н. э., а третьи считают, что книгу написали гораздо позже – во времена правления «злого гения» иудеев Ирода I Великого. «Атеистический словарь» под редакцией М. П. Новикова указывает, что в тексте есть явные признаки влияния греческой философии, а кроме этого, в ней встречаются слова на персидском и на арамейском языках, что совершено не соответствуют времени и духу царя Соломона. Известно, что книга была включена в Ветхий завет только после жарких споров между раввинистическими школами Шамая и Гиллела.
И все-таки это Соломон
При этом книгу высоко ценили такие православные святые, как Василий Великий, Григорий Нисский, блаж. Иероним, которые не сомневались в авторстве Соломона и считали, что Екклесиаст – прощальная речь царя, который достиг всего, о чем может мечтать человек, но неожиданно осознал, что жизнь его – суета сует. «И оглянулся я на дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я. все — суета. и нет от них пользы под солнцем!» (Еккл. 2:11).
Поэтому его речь проникнута горечью осознания того, что разум людской не может познать мудрость мира – человек старается познать ее, но она отдаляется от него прочь. «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Еккл. 1:3), – вопрошает он.
Влияние греческой философии на текст неоспоримо: автор все время твердит о цикличности мира, о том, что на земле из века в век происходят одни и те же события, но нет среди них новизны. Везде все одинаково – те же человеческие пороки, те же чувства, те же отношения, все неизменно: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки» (Еккл. 1:4).
Ради чего стоит жить
Но если все уже было и все обстоит именно так, то в чем же смысл человеческого существования? В ответе на этот вопрос и скрыт смысл этой мрачной книги.
Иеромонах из Сретенского монастыря Иов Гумеров указывает на то, что автор книги проходит несколько этапов, рассуждая о смысле жизни: он испытывает себя работой, которая не приносит ему утешения, затем – познанием мира и достижением мудрости, которая тоже не приносит облегчения, но лишь усугубляет печаль. Наконец испытывает себя весельем, но и оно кажется ему бессмысленным в свете того, что жизнь человеческая коротка, она лишь миг перед лицом вечности.
Но постепенно Екклесиаст приходит к выводу, что даже земные блага человека зависят не от его трудов, а от Божьей милости. И даже жажда всеобщего счастья, высшего блага заложена в человека самим Создателем. Без Бога жизнь не имеет смысла, пуста, а люди – впадают в уныние и печаль. И лишь в Боге можно найти смысл и утешение, стоя на пороге небытия: «Возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его (Еккл.12:7).
Достигший человеческого величия царь понимает: все, что имеет – дано ему Создателем. И что деяния людей – действительно «хавель», а созданное Творцом «пребывает вовек». Человеку же, чтобы обрести смысл существования, следует жить так, чтобы предстать перед судом Божьим в надежде на Его милость и прощение.
Это осознание поднимает оратора из глубин философской печали и возводит его на совершенно иную ступень: «Выслушаем сущность всего, – пишет он в последних стихах книги, – бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека (Еккл. 12:13–14). Таким образом, самое мрачное повествование в Библии поднимает читателя над бытием и приводит его к надежде, которая еще откроется ему в событиях грядущего Евангелия.
Толковая Библия
Толкование на книгу Екклесиаста, или Проповедника
Все содержание книги Екклезиаста служит как бы ответом на вопрос: в чем счастье на земле, возможно ли для человека полное, совершенное счастье ( Еккл 1.3, 3.9, 5.15, 6.11 )? На этот вопрос Екклезиаст самым решительным образом дает отрицательный ответ. Ithron – так называет он совершенное счастье – в отличие от временных и скоропреходящих радостей – невозможно для человека. Ничто в мире и в жизни человека не может дать такого счастья. Отсюда все суетно, все ничтожно и бесполезно.
Эта неотвратимость естественного хода вещей, бессилие человеческой воли изменить его направление, подчинить себе, делают счастье, доступное человеку, непрочным, непостоянным, случайным, скоропреходящим. Человек ни на одну минуту не может поручиться, что счастье не изменит ему. Конечно, такое счастье не есть Ithron. Исследуя затем частные случаи из собственной жизни и жизни людей, Екклезиаст еще более убеждается в том, что ничто не может дать человеку истинного счастья.
Мудрость? – Но она приносит людям мучение, обнажая и в мире и в человеке безобразие и ничтожество, прикрывающееся видимой красотой и целесообразностью, рождая в человеке тяжелое сознание ограниченности его ума и непостижимости всего существующего ( Еккл 1.13–18 ).
Беспечное веселье, пользование всякими удовольствиями и развлечениями? – Но оно оставляет в душе человека мучительное ощущение пустоты и бессодержательности ( Еккл 2.1–2 ).
Радости труда, разнообразной деятельности? – Но они меркнут от сознания ничтожности и случайности результатов труда ( Еккл 2.4–11 ). Последние зависят не столько от самого человека, его талантов и энергии, сколько от времени и случая ( Еккл 9.11 ). Не зависит от человека и то благо, чтобы есть и пить ( Еккл 2.24 ). Богатство? – Но оно принадлежит собственно не человеку, а жизни. При смерти обладателя оно переходит к наследнику, который может оказаться глупым и злоупотребить наследством ( Еккл 2.18–19 ). Да и при жизни богатые часто чувствуют себя одинокими, мучатся завистью, раздорами, жадностью ( Еккл 4.4–8, 6.1–6 ) или внезапно теряют богатство ( Еккл 5.10–16 ).
Должен ли человек прийти к мрачному унынию, к сознательному отвращению к жизни, столь безжалостно разбивающей все мечты о счастье? Нет!
Там, где, по-видимому, беспросветным туманом должен был нависнуть крайний пессимизм, для Екклезиаста заблестела живая надежда на возможность некоторого счастья, вера в некоторую ценность жизни. Ithron – совершенное счастье для Екклезиаста по-прежнему оставалось недостижимым, но он нашел в жизни сравнительное благо, относительное счастье, то, о чем с уверенностью можно сказать, что это нечто лучшее. На место недостижимого Ithron является возможное для человека Tob.
Что такое это Tob? Чтобы понять и суметь достичь это Tob, для этого необходимо взглянуть на мир и жизнь человека с совершенно новой точки зрения, с точки зрения религиозной, надо на место миросознания поставить богосознание, живое сознание действующей в мире Божественной силы. Все в мире подчинено известным неизменным законам, но эти законы суть ни что иное, как выражение Божественной воли.
Человек зависит не от слепого рока, а от Божественного провидения. Все от руки Божией. Без него человек не может даже есть и пить ( Еккл 2.24–26 ).
Человек не в состоянии препираться с Богом ( Еккл 6.10 ), изменить то, что делает Бог ( Еккл 3.14 ; ср. Еккл 7.13 ). Он не знает путей Божиих ( Еккл 3.16–17 ), не знает ни будущего, ни целей настоящего ( Еккл 3.11, 11.5, 7.14 ). Хотя пути Божии непостижимы, они не могут быть несправедливы. Бог воздаст каждому по заслугам, наградит боящихся Его и накажет нечестивых ( Еккл 8.12–13 ). Как только человек начинает взирать на мир с религиозной точки зрения, коренным образом изменяется его настроение. Убедившись в том, что судьба человека в руках Божиих ( Еккл 9.1 ), он оставляет все беспокойные заботы и боязливые ожидания будущего, всякое раздражение, огорчение и досаду ( Еккл 5.16 ), которые, ни к чему не приводя, портят настоящее, отравляют всякие радости, и наиболее верное средство к обеспечению будущего видит в приобретении милости Божией сердечной молитвой, благоговейным исполнением обрядов, соблюдением заповедей и обетов ( Еккл 4.17, 5.4 ). Спокойный за будущее он безмятежно наслаждается теми радостями, какие посылает ему Бог ( Еккл 7.14 ). Он с весельем ест хлеб свой, пьет в радости вино свое, считая то и другое за дар Божий ( Еккл 9.7, 3.13 ). Он наслаждается жизнью с женой своей, которую дал ему Бог на все суетные дни под солнцем ( Еккл 9.9 ). Во всякое время одежды его светлы, и елей не оскудевает на голове его ( Еккл 9.8 ). Сладок ему свет и приятно ему солнце ( Еккл 11.7 ). Если Бог посылает ему несчастье, он размышляет ( Еккл 7.14 ) и примиряется с ним, вполне убежденный в целесообразности и справедливости Божественного промысла, в воспитывающей и очищающей силе страданий. Зная, что при печали лица сердце ублажается ( Еккл 7.3 ), он намеренно ищет того, что возбуждает печаль. Он предпочитает день смерти дню рождения, дом плача дому пира, сетование смеху, обличения мудрых песням глупых ( Еккл 7.1–6 ). В отношении к людям он проникается чувством незлобия, снисходительности, доброжелательства. Он ищет нравственного единения с людьми, зная, что двоим лучше, чем одному ( Еккл 4.9–10 ).
Уверенный, что от судьбы других людей зависит и его судьба, он всячески содействует их благополучию, щедро раздавая свое имущество ( Еккл 11.1–2 ).
Ниже можно изложить одну из версий (небесспорную, конечно) о происхождении и времени написания книги Екклезиаста.
Как видно из содержания книги и из исторических обстоятельств ее появления, цель, какую ставил себе ее писатель, состояла в том, чтобы утешить впадавших в уныние современников, с одной стороны, выяснив суетность и тленность всего земного, с другой стороны, указав средство и при существовавших тяжелых условиях создать более или менее сносное существование. Это средство заключалось в том, чтобы жить, трудиться, наслаждаться всякими доступными радостями, ежеминутно, так сказать, ощущая свою зависимость от Божественного провидения и в нем почерпая для себя источник нравственного мужества и душевного спокойствия. Такая задача книги, как и все ее содержание, вполне согласное с Богооткровенным ветхозаветным учением, не дают никаких оснований сомневаться в каноническом достоинстве книги. Если некоторые древние раввины, а за ними и христианские писатели (напр., Иустин, Ириней, Климент Александрийский, Ориген) совершенно умалчивают о книге Екклезиаста и сомневаются в каноническом достоинстве книги, то это объясняется тем, что они брали и толковали некоторые соблазнявшие их места отрывочно, без связи с общим содержанием книги, и вследствии этого находили в них признаки эпикуреизма, фатализма и пессимизма. Ничего подобного не оказывается в книге при правильном ее понимании.
Греч. ἐκκλησία и лат. concilium имеют общий корень с евр. kahal.
О чем книга экклезиаста
Жизнеутверждающий пессимизм:
О Книге Екклесиаста 1
Екклесиаст — едва ли не самая странная, “небиблейская” из всех библейских книг. Она находится на границе канона, причем ее место постоянно оспаривается с обеих сторон. Герхард фон Рад, один из самых влиятельных библеистов ХХ века, писал, что Книга Екклесиаста очерчивает “самую дальнюю границу яхвизма”, какая только может быть найдена в Библии, — одинокий голос с периферии иудейской религии.2 Авторитет этой книги был предметом острейшего спора между раввинистическими школами Гиллела и Шамая
в I в. н. э.: первые отстаивали ее каноничность, вторые отрицали. Книгу спасло от исключения из канона главным образом то, что она приписывалась царю Соломону, от имени которого говорит неизвестный автор (однако ни один современный ученый не поддерживает этой атрибуции). В дальнейшем, поскольку авторитет книги уже был установлен, она подвергалась разным толкованиям, подчас весьма аллегорическим. Так, прославление Екклесиастом
веселья, еды и питья соотносилось в Средние века с таинством евхаристии, вкушения плоти и крови Христа.3
Как ни странно, именно неканоничность, точнее полуканоничность, Екклесиаста придает ему такую значимость и делает одной из самых цитируемых
и влиятельных книг Библии. Екклесиаст обращается к сердцу неверующих или разочарованных в вере, испытывающих глубокое сомнение в осмысленности жизни. Ни в одной другой книге Библии не выражено так ярко это умонастроение душевного упадка, меланхолии, безнадежности. В Книге Иова есть глубина отчаяния, богооставленность праведника, брошенного в пучину бедствий, но в каком-то смысле Иов и Екклесиаст — противоложности. Если Иов — несчастнейший из смертных, то Екклесиаст — счастливейший: всемогущий царь, богач и мудрец. Его дом, его царство — полная чаша. И вот оказывается, что даже тот, кто все может, все имеет и все изучил, не застрахован от уныния
и душевной пустоты, которая одолевает царя Соломона, от имени которого написан Екклесиаст.
2:9, 11 И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня
в Иерусалиме; и мудрость моя пребыла со мною. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая [их]: и вот, все — суета и томление духа, и нет [от них] пользы под солнцем!.
Различие между Екклесиастом и Иовом особенно нагляднo там, где они прямо перекликаются, где одна из позднейших книг Библии вбирает в себя мотивы одной из древнейших: о несправедливости мироустройства, в котором нечестивые блаженствуют, а праведные страдают. Eсли у Иова эта несправедливость рождает вопль отчаяния и желание судиться с Богом, то Екклесиаст приемлет это уже как данность, как мировой закон тщетности: “и это — суета!”
7:15 Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем.
8:14 Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета!
9:3 Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем…4
Екклесиаст — не герой жизненных скорбей и крушений, еще полный гнева и негодования, а скорее их усталый и отстраненный созерцатель. Если в Книге Иова, как и во всех других книгах Библии, исходной является позиция верующего, то в Екклесиасте как исходная, дана позиция неверующего или безразличного к вере, угнетенного тщетностью и бессмыслием человеческой жизни перед лицом вечного повтора. Именно эта книга прежде всего открывает глубину Библии тем читателям, которые приходят к ней не от веры, а от неверия, той нулевой точки отсчета, от которой и начинается путь веры. Если Екклесиаст находится на границе канона, то это его входные врата.
Внимательно прочитанная, эта книга может вызвать оторопь, настолько она, по всей видимости, противоречит себе. Основной мотив начальных глав — бессмысленность всего существующего, бесполезность всех человеческих дел, не оставляющих следа.
1:2 Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета! (Ср.: Иов 7:1—2.)
1:3 Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
1:4 Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.
1:5 Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит.
1:9 Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
1:10 Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но [это] было уже в веках, бывших прежде нас.
Все вращается по кругу, и нет надежды ни на какие награды в другой жизни, поскольку за пределом этой жизни ничего нет. “…В могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости” (9:10). Отсюда и мысль
о круговращении всего сущего и о “вечном возвращении”. “Восходит солнце,
и заходит солнце; Что было, то и будет…” Екклесиaст может считаться одним из предтеч Ф. Ницше и его радикально посюсторонней философии жизни, отрицающей всякую потусторонность и потому обреченной на вечный повтор:
Эту жизнь, которой ты сейчас живешь и жил доныне, тебе придется прожить еще раз, а потом еще и еще, до бесконечности; и в ней не будет ничего нового, но каждое страдание, и каждое удовольствие, и каждая мысль, и каждый вздох, и все мельчайшие мелочи, и всё несказанно великое твоей жизни — всё это будет неизменно возвращаться к тебе, и всё в том же порядке и в той последовательности. Песочные часы бытия, отмеряющие вечность, будут переворачиваться снова и снова, и ты вместе с ними, мелкая песчинка, едва отличимая от других! (Ф. Ницше).
Здесь слышится все та же библейская меланхолия вечного самоповтора, суета сует и томление духа. Вообще екклесиастические мотивы у Ницше —
и, соответственно, протоницшевские мотивы у Екклесиаста — заслуживают особого исследования. К тому же источнику можно возвести и мотив трагического абсурда у А. Камю: “Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд”. Камю избрал своим абсурдным героем Сизифа, но мог бы сослаться и на Екклесиаста: “И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа…” (2:11).
К концу своей жизни Ницше все более говорит “да” вечному возвращению, которое переполняет его восторгом здешнего бытия, где в бесконечном времени повторяются ограниченные комбинации элементов; а значит, тот же самый Ницше будет когда-нибудь сидеть в том же самом кафе и обдумывать ту же самую идею вечного возвращения. Камю тоже идет дальше меланхолических сетований на круговорот всех вещей, утверждает радость такого “безблагодатного” бытия, мужественно говорит “да” вечному повтору и бесполезному труду. Если найти общий знаменатель их позиций, то это — героический пессимизм, воля к утверждению бытия вопреки страданию и абсурду… Но и в этом они следуют за Екклесиастом, ни на шаг не отклоняясь от него и лишь останавливаясь перед последним, самым дерзким шагом: верой.
Уже с 3-й главы у Екклесиаста появляется, а к концу книги нарастает мотив, как будто прямо противоположный ее началу. Раз жизнь не имеет смысла, то она достойна того, чтобы проживать ее сполна, без забот и суеты, без паники и отчаяния, делая по мере возможности и в полную силу все то, что предоставил нам делать Господь.
Вот Екклесиаст сокрушается о бессмыслице жизни:
А между тем, по Екклесиасту, жизнь все-таки лучше смерти: “Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву” (9:4).
То же самое в отношении труда. Сначала Екклесиаст обличает тщетность труда, а потом, как итог всех размышлений и мудрствований, призывает не-устанно работать, разбрасывать семя?!
2:11 И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их : и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!
2:18 И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня.
9:10 Все, что может рука твоя делать, по силам делай ; потому что
в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.
О веселье Екклесиаст вначале отзывается уничижительно:
Но что же остается делать человеку на земле, если не жить в труде
и веселье? И вот, осудив пустоту веселья, Екклесиаст восхваляет его:
8:15 И похвалил я веселье ; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться : это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем.
Как же разрешить эти противоречия Екклесиаста с самим собой? Может быть, два голоса — безнадежности и воодушевления — просто перекрывают
и заглушают друг друга, оставляя в остатке иронический ноль? Одна из недавних и самых острых интерпретаций Екклесиаста принадлежит Каролине Шарп, которая предлагает видеть в этой книге “последовательную и риторически целенаправленную иронию, формирующую текст”. “Саморепрезентация Екклесиаста отмечена глубокой и всепроникающей иронией, которая побуждает вдумчивого читателя отвергнуть авторитет Екклесиаста и достоверность его заключений, как это скрыто делает сама книга”. “Он ненадежный мудрец, и в нем нет радости. Мы доверяем словам Екклесиаста только с опасностью для себя”.1
Ирония, по Шарп, состоит в том, что Екклесиаст с равной убежденностью высказывает противоположные взгляды, а значит, не придерживается ни одного из них. Он говорит одному и тому же и “да” и “нет”, что подразумевает “ни да ни нет”. Еще одна возможная трактовка, в духе Михаила Бахтина, предполагала бы, что перед нами случай полифонии: звучат два голоса, пессимистический и оптимистический, безверия и веры, которые остаются непримиренными, каждый со своей неопровержимой правдой.
Но мне представляется, что ни “ирония”, ни “полифония”, если даже
и принять такие интерпретации, не освобождают нас от дальнейшего поиска теологического смысла книги. Что говорит она нам — пусть даже своей иронией и полифонией — о Боге и человеке, о вере и мудрости? Ведь не писалась же книга две с половиной тысячи лет назад лишь для того, чтобы подтвердить постмодерные или металингвистические теории текста? Что-то хотел сказать своим читателям Екклесиаст и что-то извлекали многие поколения читателей из его мудрости?
Если текст опровергает себя почти теми же словами, что содержатся в его утверждениях, то нет ли все-таки какого-то зазора между ними, который позволил бы вывести это противоречие на более высокий смысловой уровень? Нет ли тут, по-гегелевски выражаясь, синтеза, то есть примирения тезиса
и антитезиса восхождением на новый уровень понимания? Что остается, если из призывов к труду и веселью вычесть очевидную бесполезность труда и веселья?
Суета — то, в чем нет смысла, но ведь человеку и не дано постигнуть этот смысл, а значит, то, что считается суетой, вменяется ему в обязанность как смирение перед лицом непостижимого Промысла. Не мы сами создали себя смертными и задали себе повседневные дела и томительный путь жизни.
Поэтому, ставя знак плюса на том же самом, что раньше стояло со знаком минуса, Екклесиаст не забывает прибавить ко всему заповеданному имя Бога. Все сужденное человеку само по себе бессмысленно, но раз это дано Господом, то делай, трудись, пользуйся, веселись, наслаждайся во всю долготу своих дней и полноту своих сил, ибо все это дается тебе и отнимается у тебя не по твоей воле. Если мы еще раз перечитаем все заветы веселья и радости жизни, то увидим, что они отличаются от возгласов скорби и сетования только тем, что
к ним прибавлено имя Бога, что все эти дела творятся человеком не по своей воле, но по воле Создателя. Выпишем еще раз эти строки, выделяя в них имя Бога.
8:15 И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем.
9:7 Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим.
9:9 Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем.
11:6 Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет.
Почему нужно сеять и утром и вечером, не уставая? Потому что человек не знает, что из посеянного взойдет, а что погибнет. Знает только Бог, а дело человека — сеять. И труд и веселье — все суета, поскольку смысл этого неизвестен. Но именно потому, что смысл неизвестен, нужно принять эту суету
и всего себя ей отдать. Так рождается это благопреки : и вопреки отсутствию смысла, и благодаря ему.
3:9 Что пользы работающему от того, над чем он трудится?
3:10 Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том.
3:11 Все соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца.
3:12 Познал я, что нет для них ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей.
3:13 И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это — дар Божий.
Попытаемся выявить это логику перехода от стиха 3:9 к 3:13:
1. Нет человеку пользы от его работы;.
2. Но эта работа (забота) дана человеку Богом, а все, что делает и дает человеку Бог, прекрасно.
3. Человек не может понять дел Бога.
4. Но именно поэтому ему не остается ничего лучшего, чем трудиться
и веселиться, потому что и труд его, и веселье, — это дар Бога.
Мы видим, как смыслоотрицание “нет пользы” переходит в жизнеутверждение “нет ничего лучшего, как”. Это вовсе не противоречие, а глубочайшая правда веры как сомнения, как отрицания положительного знания. Человек не знает, для чего ему посланы его труды, но именно поэтому он знает, что ничего другого, ничего лучшего ему не дано. Этим предвосхищается знаменитое “верую, потому что абсурдно”, приписываемое Тертуллиану. Мысль Екклесиаста, как впоследствии мысль Тертуллиана, Дионисия Ареопагита и Сёрена Кьеркегора, движется апофатически и экзистенциально, от абсурда и отчаяния — к надежде, от суеты и томления духа — к вере. И потому заключается этот пассаж так:
3:14 Познал я, что все, что делает Бог, пребывает вовек: к тому нечего прибавлять и от того нечего убавить, — и Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его.
К тому, что делает Бог, нельзя прибавить ничего от себя, человека, потому что все человеческое — преходящее, смертное. Но и нельзя отнять у человека того, что дает ему Бог, ибо делаемое Богом пребывает вовеки. Значит, единственное, что остается, — это доверять Богу и следовать Его путем. Такова эта логика отнятия-прибавления. То, что отнимается у человеческой пользы, тщеславия, самомнения, то передается во всецелую власть Богу. Чем суетнее дела человека, чем меньше в них смысла и оправдания, тем больше он уповает на их Промыслительность, на то, что это “дело Бога, Который делает все” (11:5).
От Екклесиаста — прямой путь к апофатическому богословию Дионисия Ареопагита, где утверждается смысл веры как непознаваемость Бога и Его путей: “…изо всех сил устремись к соединению с Тем, Кто выше всякой сущности и познания” (“О мистическом богословии”, гл. 1). Во имя чего? “…Чтобы Пресущественного пресущественно воспеть путем отъятия всего сущего, подобно создателям самородно-цельной статуи изымая все облегающее и препятствующее чистому восприятию сокровенного, одним отъятием выявляя как таковую сокровенную красоту” (гл. 2). Отъятие — вот метод “отрицательного” богословия, знаком которого в Книге Екклесиаста выступает понятие “суета”,
а также родственные ему “прах” и “томление духа”, то есть отнятие признаков смысла, цели, оправдания. Поначалу Екклесиаст отнимает у всякого бытия и дел человеческих какой-либо смысл, объявляя их суетою и прахом; но этот бессмысленный остаток, эта тьма существования и оказывается той “сокровенной красотой”, источником радости и надежды, которые принимает в свое сердце верующий. Он верит своим незнанием, он видит своей слепотой. “Молимся
о том, чтобы оказаться нам в этом пресветлом сумраке и посредством невидения и неведения видеть и разуметь то, что выше созерцания и знания, что невозможно ни видеть, ни знать, ибо это и есть поистине видеть и ведать…” (гл. 2).
Итак, жизнь оголяется от всякой цели и смысла — и прославляется в этой ее наготе, чистой данности в отсутствие всяких высших заданий. Суета и достоинство жизни равновелики, наполнены одним и тем же: трудом, учением, наслаждением, весельем, унынием, болезнью. Все это одновременно признаки суеты и признаки мудрости, все это подлежит отрицанию и приятию: приятию после отрицания. То, что в плане апофатики суета и томление духа, то в плане катафатики — “дело Бога, Который делает все” (11:5).
Так что же остается в итоге книги? Кажется, она содержит в себе антикнигу, и при вычете одной из другой остается только имя Бога. Жизнь бессмысленна, но поскольку она дана нам Богом, нужно прожить ее сполна. Екклесиаст
не верит в загробную жизнь, не верит ни в какую высшую справедливость
и воздаяние, он верит только глазам своим, которые видят, что “одна участь праведнику и нечестивому” (9:2). Но он видит и то, что человек не в силах знать цели и изменять законы этого мира. А значит, ему остается свою нужду, свою нехватку смысла превратить в добродетель и с чистым сердцем делать то, в чем разум его не находит смысла. Исполнять законы, не им установленные. Возненавидеть суету жизни — и полюбить ее именно такой: ненавистной, суетной.
Остаток минимальный. Но, как говорил Николай Кузанский, абсолютный минимум совпадает с абсолютным максимумом, наименьшее есть наибольшее. Бесконечно малое столь же бесконечно, как и бесконечно большое. Поэтому Бог бесконечно умалил Себя в Иисусе Христе, став человеком, и бесконечно возвысил человека, обожив его. Этот парадокс минимума как максимума
по-своему раскрыт в Екклесиасте задолго до явления Богочеловека. Человеку оставлен абсолютный минимум: смертная жизнь, исполненная бесполезных трудов и пустого веселья. Но нет ничего выше и достойнее этой жизни, которая угодна Богу и за которую надо воздавать Ему верой и благодарностью. Превратить минус в плюс, притом что цифра остается нулем (прах, пустота, незнание), — это и значит совершить акт веры. Минус ноль превращается в плюс ноль, и, хотя арифметически они совершенно равны, разница между ними — как между суетой и откровением, безверием и верой. До такой тонкости доходит Екклесиаст в своей работе над понятием веры, что она лишается каких бы то ни было признаков предметности, разумного обоснования, она есть всего лишь мой выбор Бога как ответ на то, что Бог выбрал меня. Бог выбрал меня жить — я выбираю жизнь для Бога.
При всей ранее отмеченной противоположности Иова и Екклесиаста, вторая книга развивает парадоксальную теологию первой. Там в ответ на все стенания Иова о несправедливости мироустройства звучит голос Бога, восхваляющий творение, каково оно есть, вне смысла и нравственного оправдания. Бог не спорит с Иовом по вопросам морали, не опровергает его отчаяния, не утешает и не ободряет его. Он просто утверждает величие, красоту и радость творения вопреки той несправедливости, которая в нем царит. И Книга Иова,
и книга Екклесиаста зовут человека вернуться к Древу жизни — прочь
от Древа познания добра и зла. Человек не знает и не может того, что знает
и может Господь, поэтому человеку остается только принять творение и участвовать в нем, одновременно и вопреки и благодаря своему непониманию его законов и бессилию их изменить.
1 Эта статья — окончание трилогии, начатой двумя предыдущими статьями М. Эпштейна в “Звезде”: “Теология Книги Иова” (“Звезда”, № 12, 2006, с. 191—199); “Онтология любви: Эдем в └Песне песней“” (“Звезда”, 2008, № 3, с. 204—216). По замыслу автора, эта статья следует в цикле второй, между “Иовом” и “Песнью Песней”, то есть в том же в порядке,
в каком эти книги расположены в Библии. Общая тема цикла — возвращение от Древа познания добра и зла к Древу жизни.
3 Robert K. Johnston. Useless Beauty: Ecclesiastes through the Lens of Contemporary Film. Grand Rapids: Baker, 2004, p. 179.